И вот кажется, счастье, только что было здесь, так куда ушло оно?..
Капли
Вишня под окном, вся в каплях дождя, словно усыпанная прозрачными ягодами, вселяла беспричинную, неосознанную радость, от которой казалось невозможным избавиться по причине несуществования повода её возникновения. Нуподумаешь: вымочило деревце водой сверху донизу, нухватает сил брызгам, дабы удержаться на тонких ветках, не уронить себя в слякотную землю. И что ж с того? А вот, поди ты! драгоценным чудится убранство, даже задник тумана не сдюжил, не попортил вида, но напротив, сделал образ таинственным боле, чем есть.
Солнце, оно бы что? Отразилось бы в каждой капле, полюбовавшись собой, будто в зеркальце, да и прочь. А с дымкой влаги вышло всё куда как благостнее, нежнее. Трепет многих драгоценных серёг при сдержанном дыхании ветра не утомят собой. Докучает лишь то, чрезмерно яркое, чья навязчивая простота сродни бахвальству и не имеет в себе ни глубины, ни загадки. Но случившийся почти дождь, что удержался на ветвях, дабы прежде своего падения осмотреться по сторонам, понятькуда попал и почто он здесь Не явление разве та явь, мимо коей шагаем, почитая её обыкновенной, либо вовсе лишённой интереса, да имеем ли своей воли на то?!
Зреют мелкие ягоды дождя на вишне, а уж как будут на то годныпадут в землю, сделавши её сырой более, чем была. И добудятся семечка травы, омоют его бледное лицо, побуждая расти, дабы сделаться родному краю ещё краше, чем был.
Сказ-ка
Неким светлым часом, промежду рассветом и полуднем, когда крыши исходят паром, а по небритым щекам пригорков текут тихими слезами ручьи, дятлы с вОронами не поделили весну. С чего, да как всё началосьнам не уразуметь, только отгоняли вОроны дятлов прочь от гнезда, с криками, звонче громких:
А и глядите, люди добрые, что же это делается, что творится! Белым днём на голубом глазу, один над головой трещит, другой под полом стучит, дрожит колыбель с детками малыми, неразумными, в чистых пелёнках скорлупы. А и откуда нам ждать помощи? Кто вступится, заслонит от недруга?..
Про ту беду прознали-расслышали из дальних мест вОроны, оставили своих жён да детушек по домам сидеть, прилетели на подмогу. Много было вОронов, супротив двух-то дятлов, видимо-невидимо. С неба-слёту прогнали они тех ворогов-супостатов подальше от гнезда, и принялись после восхвалять храбрость свою с отвагою.
А дятлы, присев тут же, недалече на обломанную ветром берёзу, казали гордый точёный трудами профиль хвастунам, и отстукивали по барабану ствола перебой. Неспроста они тормошили вОронов, ибо знали то, что не всякому ведомо, и слыхали то, что абы кому не распознать.
И не успело солнце взобраться на темечко неба, как ахнуло дерево под гнездом и сползло по соседним стволам, как по стеночке. Враз рассыпалось дерево вовсе, едино что, успело оно, остатним порывом своим, переложить гнездо вОрона на орешник, кой жался к его ногам по всё время, как жил, да ровно-таки на той самой ветке, как на блюдечке, которая приютила его.
Обезумели было мать с отцом, да как увидали, что все пять завёрнутых скорлупой младенцев целым целёхоньки, отлегло у них от сердца. А отдышались едва, нашлось духу приметить, что, не отломись ветка, да по той самой строчке, сделанной дятлами, придавило б её к земле намертво, вместе с детками милыми да малыми, жданными, но не виданными ещё.
Стыдно стало вОронам за свою напраслину, полетели они по всем местам, стали искивать дятлов, криком крича, стуженые голоса надрывая, сердцем облака взбивая в белую пену. Только тех ни песни, ни стуку, где ж им быть-то нынче, коли немало гнёзд в лесу, много дерев, пустых да тонких, всех прослушать надо, достучаться до каждого, которое ни на есть.
Першее гроженье
Молниинатруженные вены на лбу небес, дрожат раскрученной леской, оборвутся вот-вот. И, ожигая всполохом гнева, теряют терпение, разражаясь грохотом, расталкивая невидимые каменные глыбы, роняют их громогласно. Кроны деревьев раскачиваются, подобно неваляшкам. Поросль сосен треплет ветром, как бухту вымпелов, позабытых на берегу. Позабывши про колкость их натуры, презрев сопротивление, играет ими ветер, как котятами, рвёт до густой пахучей крови смолы золотистые кисточки почек.
Белка безо всякого намеренья мечется промежду этажей ветвей. Испугта ещё помеха рассудку. И, вместо того, чтобы переждать непогоду в сухом дупле, под тёплым одеялом из цветочного пуха, на уютно примятым, но всё ещё упружливом матраце сосновых игл, прикрыв глаза узкой ладошкой, мысь царапает сырую, рыхлую от того кору дерев, срывается, скользит по ним и падает наземь, в ту незримую груду обожжённых небесным огнём каменьев, коими щедро делится гроза.
Паук спешит затворить вход в нору. Новая его дверь из комка земли, обитая шёлком паутины довольно прочна, но задержит настойчивость воды ненадолго. Впрочем, пауку достанет времени, дабы отбежать подальше, повыше, вглубь неспокойных своих покоев.
Одинокая бабочка, что только что беззаботно трясла цветастой шалью, будто заправская бабёнка, забилась в припадке и ветер влепил ей пощёчину отсырелой рукой, да не рассчитал. Разлетелись лоскуты шали на стороны, оставив заместо бабочки одно только мокрое место.
Долго трудилась гроза. Стращая и осаживая, упреждая наперёд, судила загодя всех и вся, безвинно виноватых, дабы остатняя весна с летом шли своим чередом, без того, чтобы стыдно было после вспомнить о них.
Вовремя
Всю ночь под окнами топтался снег. Быть может, он хотел войти в дом, но из скромности, по совести и из боязни оказаться нежданным гостем, грелся, расхаживая на цыпочках туда-сюда. Впрочем, невзирая на опасливость свою, наследил снег порядком, и не токмо там, где прилично бывать всякому бесприютному путнику. Эдакому-то до первого тихого угла, да спать, но снег не то клумбыкрыши вытоптал поперёк и вдоль!
В лесу стали видны звериные стёжки, со многими печатями птичьих заскорузлых от нелёгкой жизни лап. И уж каковы бы они ни были в самом деле, а впечатление оставляли опрятное: гладкие, ровно фарфоровые, али из мрамора формы ласкали взор без обиняков. У звериных случалась иная промашка, шерстинка какая пристанет, либо скол по верху сугроба. Птицыте аккуратно следят, ни тебе запятой, ни червоточинки.
Присыпав пудрой серые щёки весны, отступив поглядеть на работу, снег остался-таки недоволен, и наскоро принялся пудрить шею, выпирающие ключицы, плечи пригорков и долгую ложбинку дороги на спине
Рассвет застал утро неприбранным ещё, всё в мятых кружевах, а по белоснежному плетению ветвейцветную вышивку чёрно-оранжевых бабочек И от экой-то красы, только и вздумалось, что кричать, да плакать: бабочкам «рано!», снегу«поздно!» Только вот у естества всё вовремя, не как у людей.
Отдавшись течению ночи вполне, под окнами переступал с ноги на ногу снег. Зазорно ему былов дом, без зову, поздним часом. А хозяевам-то и невдомёк, что, приоткрой они двери, предложи чаю и обогреться подле печи, расстели тут же, на топчане у стены, да прикрой ноги ветхой овчиной Глядишь, той порой и осмелела бы весна. А теперьсколь ещё поджидать её? Устанешь, поди.
Конечно
Ночь понемногу переливалась через край чаши месяца. Заливая собой всё небо, у самого горизонта она была ещё не слишком густа, когда пузырьки звёзд взмывали уже под потолок небес, словно те, что поднимаются обыкновенно в стакане с сельтерской со дна. Помнится, в детстве, глядя на них начинало щекотать в носу точно так же, как щелокочут и веселят воды, если отпивать от них не мелкими глотками, но щедро, открыто, залпом, до тесноты в горле, чтобы показались после слёзы из глаз, как капли безоглядной, лишённой всякой причины радости, коей никогда не удаётся сбыться в зрелую пору.
И как только ночь излилась вся, до той самой последней, медленной, ленивой капли, наступило утро. Первоцветы, заслышав рвущуюся из глубин напругу древесных соков, преуспели в стремлении опередить её, и пробиваясь сквозь пробку из опавших листьев и мелких веток, выпустили на волю немного перебродившего за зиму лесного духа. Дабы не вышло чего, коли он устремится весь, да разом, да в один час.
Птицы переговаривались несмело, пугаясь эха собственных голосов в пустом ещё лесу. Вороньи гнёзда на просвет казались штопкой на пятках небосвода. То там, то сям случайной пылинкой пролетал комар. Да вослед дуновению ветра слышен был чей-то наивный вопрос:
А и конечно ли это всё?
Конечно. Ответствовали ему.
Синяя птица
У каждого ребёнка, сколь ни прошло бы лет с его появления на свет, есть некая примечательная коробочка со всякой всячиной, неинтересной никому, кроме него самого. В моей, подле нательного крестика с истёртой петелькой и двух молочных зубов, пыльное пёрышко синей птицы, некогда обронённое ею прямо мне под ноги на берегу Азовского моря.
В нашем детстве, Синей птицей счастья мы называли сойку. На её ярких перьях, словно сотканных из лоскутов неба, можно было отыскать бледно-голубые цвета мая, перламутровый небосвод июня, густую синеву июля и немного от выгоревшего на солнце августа.
Помнится, я прогуливался по берегу моря, когда сойка пролетела низко над головой, коснувшись волос потоком воздуха, что несла под крылом. Отставив ненадолго свои дела, птица присела неподалёку, дала себя рассмотреть, после чего выразительно кивнула, и взлетела, бросив пёрышко на песок. Перо так сияло, переливаясь от голубого к ярко -синему, что у меня захватило дух. Порыв птицы вот так вот, запросто, по доброй воле, без просьб и повода отказаться от драгоценности, казался немыслимым и безотчётным. Я долго разглядывал перо, не смея его коснуться, ведь сойка, так чудилось, могла передумать и потребовать свой дар назад.
Некоторое время спустя, когда ветер с моря слегка развеял мою подозрительность, я присел, дабы рассмотреть поближе обретённое сокровище, но когда, наконец, решился ухватиться за его белоснежный край, заметил, что песок, на который упало перо, будто бы пропитан кровью. Приглядевшись получше, я понял, что это ржавчина. Повсюду, едва присыпанные песком, лежали простреленные котелки касок, пулемётные ленты, затворы винтовок, неразошедшиеся по швам, стёганные «рубашки» лимонок и гильзы гильзы отстрелянные гильзы, набитые не порохом, но песком.
Судя по всему, окрестностям мыса Казантип со стороны Арбатского залива крепко запал в душу Мариупольский десант 1943 года. Не от того ли твёрдые щёки его берегов иссечены скалами морщин?
В ту же пору, когда сойка подарила мне на счастье своё перо, а было это ровно пятьдесят лет тому назад, неподалёку от линии прибоя, завалившись друг на друга, лежали две немецкие баржи. Затопленные бойцами Советской армии, вражеские посудины погрузились на морское дно вместе с экипажем в навечно измаранном исподнем, с прикусившей язык рындой, графинами из хрусталя, столовым серебром, да снимками идеальных фрау.
Не знаю, обратил бы я внимание на землю, по которой хожу, если бы не птичье перо. Но я благодарен сойке за то, что она пробудила в моём сердце гордость за свой народ. за страну, за Родину, в которой каждая птица может назваться Синей птицей счастья, и окажется права.
Примечания
1
темнота
2
сумрак
3
хлопотное дело
4
стыдьхолод
5
украшение из перьев, обычно на шляпе
6
20 марта
7
град и сосульки(ледяные сталактиты) имеют схожую слоистую структуру, исходя из идентичных условий образования
8
«МАРТА Мой птенчик, Иоланта, ты устала?» (Либретто , М..И. Чайковский «Иоланта»)
9
неподшитые
10
пора, час, время, година
11
стужа
12
картошка
13
восемь точек подрядперебой. исправление ошибки в азбуке Морзе
14
первая гроза (угроза)
15
упругий
16
белка
17
щекотать
18
минеральная вода
19
лат. Myophonus caeruleus, род птиц семейства мухоловковых
20
лат. Garrulus glandariusптица рода соек семейства врановых отряда воробьинообразных