Ольга. А что мне, слезы лить? Нет уж, прошли те времена. Когда-то, в один апокалипсический день, лежа на больничной койке, выпотрошенная и опустошенная, я поклялась. О, это была страшная клятва! Отныне и вовеки, сказала я самой себе, я не поверю на слово ни одному мужчине. И я не собираюсь ее нарушать. Даже ради такого славного человечка, как ты.
Родион. Смейся, смейся надо мной! Но знайоднажды все изменится.
Ольга. (Гладит его по щеке). Я буду ждать этого дня, Родион.
Родион. Оля, это правда? Так я могу надеяться?
Ольга. (Дает ему легкую пощечину). Надеяться может даже мышь в мышеловке. Вопрос, на что и как долго. Вот, например, моя надежда увидеть сегодня твоего отца. Она уже почти умерла. И как быть с этим?
Родион. (Радостно). Пойду встану на колени перед предком. Может быть, он сжалится и выпроводит своего дядька.
Ольга. А как я буду благодарна тебе за это!
Родион. Но, чур, ты идешь со мной, Оля!
Ольга. Боишься, отец навешает тебе звездюлей?
Родион. Боюсь оставлять тебя одну. А вдруг ты исчезнешь, как сон наркомана? Может быть, ты даже не женщина.
Ольга. А кто же тогда?! Вот нахал!
Родион. Я хотел сказатьне реальная женщина. Иногда мне кажется, что ты просто мой глюк.
Ольга. (Берет его за руку). Вот моя рука. Она из плоти и крови. Чувствуешь, какая теплая? Держи ее крепче. Может быть, тогда тебе удастся меня удержать.
Родион. (Целуя ее руку). Ты хочешь этого?
Ольга. О, если бы я сама знала, чего я хочу! (Отнимает свою руку и быстро идет по направлению к кабинету Голышкина).
Родион, опережая Ольгу, подходит к закрытой двери кабинета, откуда раздаются голоса. Но не входит, а преграждает Ольге путь и снова начинает целовать женщине руку, которую она не отнимает, прислушиваясь к разговору за закрытой дверью.
Свет освещает кабинет.
Мышевский. Спасибо за кофе, Сталвер Ударпятович.
Голышкин. Может быть, еще чашечку?
Мышевский. Если не возражаете, профессор, я хотел бы перейти к делу.
Голышкин. Извольте. (Жестом показывает на свою книгу). Итак, уважаемый господин Мышевский, если я вас правильно понял, вас влечет потусторонний мир и его тайны?
Мышевский. Я прагматик, профессор. Тайны потустороннего мира? Они начнут меня волновать, когда я переселюсь в этот самый мир. Надеюсь, это произойдет не скоро. Пока что для меня имеют интерес тайны мира живых. Вернее, только одна из них. Но уж за ней я, подобно Орфею, готов даже спуститься в царство мертвых.
Голышкин. И что же это за тайна, господин Мышевский? Она того стоит?
Мышевский. (Скрывая свое лицо в тени). Философский камень.
Голышкин. Хм-м Так ваша навязчивая идеяэто магистериум?! Признаюсь, вы меня разочаровали.
Мышевский. Но почему, профессор, вы так презрительно отзываетесь о моей идее фикс?
Голышкин. В конце концов, это даже не камень, если говорить о его внешнем виде. А некий химический реактив. Порошок, необходимый для трансмутации различных металлов в золото.
Мышевский. Вы считаете, это важнокак выглядит тайна, сводящая вас с ума?
Голышкин. А как же! Ведь вам не все равно, как выглядит женщина, которую вы собираетесь покорить? Или, говоря ужасным современным языком, уложить в свою постель.
Мышевский. Как можно даже сравнивать!
Голышкин. Но, возможно, я тороплюсь с выводами? И вас волнуют другие свойства философского камня? Те, которые, так сказать, можно употребить во благо человечества? Ведь принятый внутрь в малых дозах, этот золотой напитокдревние алхимики называли его аurum potabile, способен исцелять любые болезни, омолаживать человеческое тело и даже продлять жизнь.
Мышевский. (Презрительно). Облагодетельствовать человечество? (Меняет тон, спохватившись). Знаете, профессор, я как-то не думал об этом. Возможно, потому что человек по природе своейэгоист. И разве можно его за это винить? Таким его создал Господь Бог.
Голышкин. Но, к счастью для человечества, не всех людей Бог создал эгоистами. Истории известны примеры, когда некоторые индивидуумы жертвовали своей жизнью ради блага остальных людей.
Мышевский. В семье не без урода, профессор. И, в конце концов, если будет счастлив каждыйразве это недостаточно для счастья всего человечества?
Голышкин. А вы искусный софист, господин Мышевский. И в чем-то схожи со своим вожделенным философским камнем. Ваши мысли, как яд, проникают в сознание и разрушают благородные идеалы. Трансмутируют романтиков в циников.
Мышевский. Право, профессор, вы слишком строги ко мне.
Голышкин. Ну да оставим этот бесплодный спор, господин Мышевский. Вернемся к его истокам. Разве вы не знаете, что философский камень считается досужей выдумкой древних алхимиков?
Мышевский. Да-да, я слыхал об этом. И о том, что позднее ее подхватили, как знамя, шарлатаны разных мастей. И начали зарабатывать на простаках, поверивших в чудесную силу философского камня.
Голышкин. Ну, вот видите
Мышевский, увлекшись спором, встает с кресла и начинает ходить по кабинету, иногда задевая кресла и стулья, но в сильном волнении не замечая этого.
Мышевский. А Раймонд Луллий? Вы знаете об испанце, жившем в четырнадцатом веке? Английский король Эдуард заказал ему выплавить шестьдесят тысяч фунтов золота из ртути, олова и свинца. И он выполнил заказ!
Голышкин. Все расчеты по торговым сделкам тогда велись оловом. Столько золота просто не могло быть во всей королевской казне!
Мышевский. Но остались исторические документы. Из них явствует, что в эпоху короля Эдуарда королевская казна была полна золота. Им расплачивались при заключении самых крупных сделок с торговой республикой Ганзой.
Голышкин. Даже в исторические документы может вкрасться ошибка.
Мышевский. Пусть количество золота преувеличено. Но ведь сам факт никто не оспаривает! Отчеканенные из золота Раймонда Луллия нобли до сих пор хранятся в английских музеях.
Голышкин. Великая мистификация!
Мышевский. Сталвер Ударпятович! (Обвинительным жестом наставляет палец на собеседника). Вы обвиняете английского короля во лжи?
Голышкин. Хм-м Не короля. А так называемых летописцев.
Мышевский. Профессор, почему вы не хотите поверить в самое простое объяснение? В то, что Раймонд Луллий каким-то неведомым образом узнал рецепт приготовления философского камня и воспользовался им. Или вас смущает время, в которое он жил?
Голышкин. Признаться, да. Средневековье погружено во мрак. (Указывает на стеллажи с книгами). Некоторые хроники всерьез утверждают, что в те времена водились огнедышащие драконы. Им тоже прикажете верить?
Мышевский. В драконов? Не знаю, не думал об этом. Все может быть Но ведь возможность превращения определенных элементов таблицы Менделеева в золото была доказана уже в двадцатом веке.
Голышкин. Да, подобное нередко происходит в процессе работы ядерного реактора. Но золото получается в ничтожно малых концентрациях и слишком дорогим. И уж тем более оно не может служить панацеей от болезней и старости.
Мышевский. Поэтому ученые предпочитают об этом умалчивать. Тем более что эта химическая реакция плохо влияет на работу самого ядерного реактора. Однако факт есть факт.
Голышкин. И что он доказывает?
Мышевский. То, что трансмутация любого металла в золото возможна! Беда в том, что рецепт философского камня затерялся в веках. А все, кто знал его, уже давно обратились в прах.
Голышкин. Хм-м Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но зачем вы пришли ко мне?
Мышевский снова опускается в кресло и скрывается в тени.
Мышевский. Из-за вашей книги, профессор. Вы сами утверждаете, что спиритический сеансэто реальная возможность пообщаться с уже умершими людьми.
Голышкин. Подождите, подождите, господин Мышевский! Кажется, я догадался! Так вот в чем дело! (Теперь уже он встает из-за стола и начинает мерить кабинет шагами, произнося фразы так, словно обращается не к собеседнику, а отвечая собственным затаенным мыслям). Вы не собираетесь тратить свою жизнь на эксперименты. Просиживать годами в лаборатории, склонившись над ретортами в надежде увидеть когда-нибудь на дне одной из них щепотку золотого песка? Это не для вас! Вместо этого вы хотите войти в духовный контакт с одним из тех, кто некогда владел рецептом философского камня. И выпытать у него секрет трансмутации. (Как будто очнувшись, останавливается напротив Мышевского и долго недоуменно смотрит на него в упор, словно пытаясь вспомнить, кто это). Ах, да Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Мышевский. Вы не ошибаетесь, профессор.
Голышкин. И кого же вы избрали для этой цели? Испанца Луллия? Или самого короля Эдуарда?
Мышевский. (Торжественно). Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. (Хватаясь руками за голову). Бог мой! Вы еще более безумны, чем я предполагал.
Мышевский. А что вас смущает, профессор? Думаю, что больше Гермеса Трисмегиста о философском камне не знает никто. Недаром его называли Гермесом Триждывеличайшим. Именно этот египтянин впервые поведал миру о философском камне, который он получил во время своих алхимических опытов.
Голышкин. Но ведь это мифологическая личность! В преданиях его называют сыном египетских богов Осириса и Исиды. И даже отождествляют с древнеегипетским богом-чародеем Тотом. Вероятнее всего, этот человек даже не существовал.
Мышевский. Существовал и писал книги. Именно из них мир узнал о философском камне. К сожалению, большинство книг погибло при пожаре в Александрийской библиотеке. Немногие уцелевшие были зарыты адептами Гермеса Трисмегиста в различных тайниках в пустыне.
Голышкин. И вы в это действительно верите?
Мышевский. До нашего времени дошли некоторые переводы его книг. К сожалению, сильно искаженные. Из них почти ничего нельзя понять.
Голышкин. И вы рассчитываете, что во время спиритического сеанса этот мифологический египтянин явится с того света и откроет вам свой рецепт?
Мышевский. А почему бы и нет? Думаю, до меня многие пытались осуществить это. Большинству не удавалось. Но кому-то везло.
Голышкин. Мне кажется, господин Мышевский, вы уверены в том, что вам Гермес Трисмегист не откажет.
Мышевский. Мненет.
Голышкин. И почему же?
Мышевский. Потому, профессор, что от Гермеса Трисмегиста мне нужен не рецепт приготовления философского камня. Этот рецепт мне уже известен
Свет в кабинете гаснет.
Родион пытается поцеловать Ольгу в губы. Но та закрывает рот юноши ладонью и качает головой.
Родион. Но почему, Оля? Тебе неприятно?
Ольга. Тс-с!
Женщина прикладывает свой палец к его губам и жестом приглашает прислушаться к голосам, доносящимся из-за двери.
Кабинет снова освещается.
Голышкин. Вы вычитали этот рецепт в одном из плохих переводов книг великого алхимика-египтянина? Уж не тех ли самых, что сгорели в Александрийской библиотеке?
Мышевский. Напрасно иронизируете, профессор. Я получил его в наследство от своего отца.
Голышевский. Хм-м Простите, но кто был ваш отец?
Мышевский. Ничего сверхъестественного. В молодости он увлекался археологией. Ходил в экспедиции подсобным рабочим. В одной из них, в пустыне, они наткнулись на полуразрушенную гробницу. Во время раскопок отец нашел тайник в стене, а в немдревний манускрипт. Кусок пергамента, источенный временем и песком. На нем были начертаны почти нечитаемые иероглифы. Отец был порядочным человеком, но, напоминаю, он был молод
Голышкин. Иными словами, он украл манускрипт?
Мышевский. Я бы выразился более мягко. Утаил. Возможно, даже не по собственной воле. Как он говорил, нечто, неподвластное человеческому разуму, овладело его волей. Когда отец пришел в себя, он находился уже в своей палатке. Как он очутился в ней, выйдя из гробницы и пройдя незамеченным для всех, он не помнил. А пергамент, бережно завернутый в чистую рубаху, лежал в его рюкзаке. Отец пришел в ужас от собственного поступка, но отступать было поздно. Если бы он даже вернул пергамент, его все равно обвинили бы в краже и прогнали из экспедиции. А, возможно, даже отдали бы под суд, учитывая, какие были времена. Хищение государственной собственности каралось более жестоко, чем убийство.
Голышкин. На Ближнем Востоке ворам отрубали правую руку. В Древней Русиклеймили и рвали ноздри. Но воровать не переставали ни там, ни там. Я думаю, высшие силы здесь не при чем. Такова природа человека. Ваш отец боялсяи все-таки совершил эту кражу. Зачем ему был нужен этот пергамент? Сомневаюсь, что он даже понимал, что это такое. Неужели он думал, что кто-то у него купит эту старую тряпку, в которую манускрипт превратили минувшие века?
Мышевский делает резкое движение, словно собирается наброситься на Голышкина, но усилием воли сдерживается и остается сидеть в кресле, снова уйдя в тень. Он говорит тихо и даже монотонно, но за этим кажущимся спокойствием можно различить готовую разразиться бурю. Однако Голышкин ничего не замечает, увлеченный спором.
Мышевский. Пусть будет по-вашему, профессор. И сверхъестественные силы здесь совершенно не при чем, а мой отец был обыкновенным мародером. Но в его оправдание я хочу сказать вот что. Многие годы отец посвятил тому, чтобы прочитать написанное на манускрипте. Отец не продал никому эту старую тряпку, как вы ее назвали. И даже не пытался.
Голышкин. И ему Удалось прочитать?!
Мышевский. На это ему потребовалась почти вся жизнь. Несколько лет отец изучал давно уже забытый, мертвый язык, на котором была сделана надпись на пергаменте. И несколько десятков лет ему понадобилось, чтобы разгадать шифр. Тот, которым воспользовался Гермес Трисмегист, чтобы записать свою великую тайну.
Голышкин. А вы уверены, что это был именно Гермес Трисмегист?
Мышевский. Как и в том, что моего отца звали Сигизмунд. Манускрипт был подписан великим египтянином. Но даже если бы подписи не было, содержание текста говорило само за себя. Это был рецепт философского камня.
Голышкин. (Взволнованно). Ваш отец Сигизмунд Он воспользовался этим рецептом?
Мышевский. К счастью, нет. К тому времени, когда секрет манускрипта был разгадан, отец уже давно тяжело болел. И вскоре он умер. Единственное, что он успелзавещать манускрипт мне. Он рассчитывал, что я завершу дело всей его жизни.
Голышкин. Постойте! Почему вы сказалик счастью?
Мышевский. Потому что ему не довелось пережить разочарование, которое пришлось испытать мне. Неужели вы думаете, что я не попытался изготовить философский камень?
Голышкин. Хм-м Но у вас ничего не вышло, насколько я понимаю.
Мышевский. Я получил очень красивые кристаллы ярко-рубинового цвета. Как выяснилось, это был чистейший хлораурат серебра с очень высоким процентным содержанием золота. Сорок четыре процента! При плавлении кристаллы придавали раствору золотую окраску. Но все-таки это не было чистое золото, ради которого и затевалось все предприятие.
Голышкин. Но, возможно, именно его алхимики и считали философским камнем?
Мышевский. Только шарлатаны и неудачники. Я уверен, что именно для них Гермес Трисмегист и записал этот свой рецепт. Чтобы никто не догадался, египтянин придал ему видимость правдоподобия, но изменил какой-то ингредиент. Возможно, всего один, но в результате золота в растворе только сорок четыре процента. И если нам удастся узнать у самого алхимика его маленький секрет, мы станем баснословно богаты, профессор!
Голышкин. (Удивленно). Мы? Вы не оговорились?
Мышевский. (Скрываясь в тень). Разумеется, мы. Я не в ладах со спиритизмом. Мои попытки общения с духами закончились неудачей. Вы же, насколько я понимаю, в этом деле специалист. Поэтому я предлагаю вам открыть совместное предприятие. В качестве уставного взноса я вношу в него рецепт философского камня, завещанный мне отцом. А вы
Голышкин. Да, действительно, а что я?
Мышевский. Чистосердечное признание Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. Бред какой-то! Неужели вы сами этого не понимаете?
Мышевский. Вы мне поверите, если я покажу вам манускрипт?
Мышевский достает из портфеля сверток, завернутый в мягкую ткань. Бережно разворачивает его и показывает манускрипт Голышкину. Но издали, не давая взять в руки. Голышкин опускается в кресло, словно у него внезапно подкосились ноги.
Голышкин. (Тихо). Бог мой! Так это правда!
Мышевский. Какой мне смысл вас обманывать? Вы сами сможете удостовериться в правдивости моих слов.
Голышкин. Неужели вы мне позволите? Вот так, просто?
Мышевский снова заворачивает манускрипт в ткань и прячет сверток в портфель.
Мышевский. Разумеется, не так просто. В обмен на ваше обещание вызвать дух Гермеса Трисмегиста. Ну, что, по рукам?
Голышкин. (Упавшим голосом). Дайте мне время на раздумья. Я не могу вот так, с бухты-барахты, принять решение. В конце концов, я философ, а не авантюрист.
Мышевский. Я понимаю, профессор. Сколько вам нужно времени?