ПлатонГосударство
Книга первая
[Сократ]. Вчера я ходил в Пирей вместе с Главконом, сыном Аристона, помолиться богине, а кроме того, мне хотелось посмотреть, каким образом справят там ее пращник, ведь делается это теперь впервые. Прекрасно было, по-моему, торжественное шествие местных жителей, однако не хуже оказалось и шествие фракийцев. Мы помолились, насмотрелись и пошли обратно в город.
Увидев издали, что мы отправились домой, Полемарх, сын Кефала, велел своему слуге догнать нас и попросить, чтобы мы его подождали. Слуга, тронув меня сзади за плащ, сказал:
Полемарх просит вас подождать его.
Я обернулся и спросил, где же он.
Да вон он, подходит, вы уж, пожалуйста, подождите.
Что ж, подождем, сказал Главкон.
Немного погодя подошел и Полемарх, а с ним Адимант, брат Главкона, и Никерат, сын Никия, и еще кое-кто, также, вероятно, с торжественного шествия. Полемарх сказал:
Сдается мне, Сократ, вы спешите вернуться в город.
Ты догадлив, сказал я.
А разве ты не видишь, сколько нас здесь?
Как же не видеть!
Вот вам и придется либо одолеть всех нас, либо остаться здесь.
А разве нет еще и такого выхода: убедить вас, что надо нас отпустить?
Как же можно убедить тех, кто и слушать-то не станет?
Никак, сказал Главкон.
Вот вы и учтите, что мы вас не станем слушать.
Адимант добавил:
Неужели вы не знаете, что под вечер будет конный пробег с факелами в честь богини?
Конный? спросил я. Это нечто новое. Будут передавать из рук в руки факелы при конных ристаниях? Так я тебя понял?
Да, так, сказал Полемарх, и вдобавок будут справляться ночные торжества, а их стоит посмотреть. После ужина мы пойдем смотреть празднество, и здесь можно будет встретить много молодых людей и побеседовать с ними. Пожалуйста, останьтесь, не раздумывайте.
Главкон отвечал:
Видно, придется остаться.
Раз уж ты согласен, сказал я, так и поступим.
И мы пошли к Полемарху домой и застали там Лисия и Евтидема, его братьев, а также халкедонца Фрасимаха, пэанийца Хармантида и Клитофонта, сына Аристонима. Дома был и отец Полемарха Кефалон мне показался очень постаревшим: прошло ведь немало времени с тех пор, как я его видел. Он сидел на подушке в кресле с венком на голове, так как только что совершал жертвоприношение во внутреннем дворике дома. Мы уселись возле неготам кругом были разные кресла.
Чуть только Кефал меня увидел, он приветствовал меня такими словами:
Ты, Сократ, не частый гость у нас в Пирее. Это напрасно. Будь я еще в силах с прежней легкостью выбираться в город, тебе совсем не понадобилось бы ходить сюдамы бы сами посещали тебя там; но теперь ты должен почаще бывать здесь: уверяю тебя, что, насколько во мне угасли всякие удовольствия, связанные с телом, настолько же возросла потребность в беседах и удовольствии, связанном с ним. Не уклоняйся же от общения с этими молодыми людьми и посещай нас, мы ведь с тобой друзья и близкие знакомые.
Право же, Кефал, сказал я, мне приятно беседовать с людьми преклонных лет. Они уже опередили нас на том пути, который, быть может, придется пройти и нам, так что, мне кажется, нам надо у них расспросить, каков этот путьтернист ли он и тягостен или удобен и легок. Особенно от тебя, раз уж ты в таких летах, когда стоишь, по словам поэтов, «на пороге старости», мне хотелось бы узнать, в тягость ли тебе жизнь? Или тебе кажется иначе?
Тебе, Сократ, отвечал Кефал, я, клянусь Зевсом, скажу так, как мне кажется. Часто сходимся мы вместе, люди примерно тех же лет, что и я, оправдывая старинную поговорку. И вот, когда мы соберемся, большинство из нас сокрушенно вспоминают вожделенные удовольствия юностилюбовные утехи, попойки, пирушки и тому подобноеи брюзжат, словно это для нас великое лишение: вот тогда была жизнь, а теперь разве жизнь! А некоторые старики жалуются на родственников, помыкающих ими, и тянут все ту же песню, что старость причиняет им множество бед. А по мне, Сократ, они напрасно ее винят: если бы она была причиной, то и я испытывал бы то же самое, раз уж я состарился, да и все прочие, кто мне ровесник. Между тем я не раз встречал стариков, у которых все это не так; например, поэту Софоклу был при мне задан такой вопрос:
«Как ты, Софокл, насчет любовных утех? Можешь ли ты еще иметь дело с женщиной?» «Что ты такое говоришь, право, отвечал тот. Да я с величайшей радостью избавился от этого, как убегает раб от необузданного и лютого господина».
Ответ Софокла мне и тогда показался удачным, да и теперь нравится не меньше. Ведь в старости возникают полнейший покой и освобождение ото всех этих вещей; ослабевает и прекращается власть влечений, и во всех отношениях возникает такое самочувствие, как у Софокла, то есть чувство избавления от многих неистовствующих владык. А [огорчения] по поводу этого, как и домашние неприятности, имеют одну причину, Сократ, не старость, а самый склад человека. Кто вел жизнь упорядоченную и был добродушен, тому и старость лишь в меру трудна. А кто не таков, тому, Сократ, и старость, и молодость бывает в тягость.
В восхищении от этих его слов и желая вызвать его на дальнейший разговор, я сказал:
Мне думается, Кефал, что люди, скажи ты им это, не согласятся с тобой, они решат, что ты легко переносишь свою старость не потому, что ты человек такого склада, а потому, что ты обладатель большого состояния. Они считают, что у богатых есть чем скрасить старость.
Ты прав, сказал Кефал, они не согласятся и попытаются возражать. Но их доводы не так уже весомы, а вот хорош ответ Фемистокла одному серифийцу, который поносил его, утверждая, что своей славой Фемистокл обязан не самому себе, а своему городу: «Правда, я не стал бы знаменит, будь я серифийцем, зато и тебе не прославиться, будь ты хоть афинянином». Точно так же можно ответить и тем небогатым людям, которым тягостна старость: да, и человеку кроткого нрава, но бедному легко переносить старость в бедности, но уж человеку дурного нрава, как бы богат он ни был, старость всегда будет тягостна.
А то, чем ты владеешь, Кефал, спросил я, ты большей частью получил по наследству или сам приобрел?
Куда уж мне приобрести, Сократ! Как делец, я где-то посередине между моим дедом и моим отцом. Мой дедего звали так же, как и меня, получил в наследство примерно столько, сколько теперь у меня, но во много раз увеличил свое состояние, а мой отец Лисаний довел его до меньших размеров, чем теперь у меня. Я буду доволен, если оставлю вот им в наследство не меньше, а немножко больше того, что мне досталось.
Я потому спросил, сказал я, что не замечаю в тебе особой привязанности к имуществу: это обычно бывает у тех, кто не сам нажил состояние. А кто сам нажил, те ценят его вдвойне. Как поэты любят свои творения, а отцысвоих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относятся к деньгамне только в меру потребности, как другие люди, а так, словно это их произведение. Общаться с такими людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кроме богатства.
Ты прав.
Постановка вопроса о справедливости
Конечно, а скажи мне еще следующее: в чем состоит наибольшее благо от обладания значительным состоянием?
Пожалуй, сказал Кефал, большинство не поверит моим словам. Знаешь, Сократ, когда кому-нибудь приходит мысль о смерти, на человека находит страх и охватывает его раздумье о том, что раньше и на ум ему не приходило. Сказания, передаваемые об Аиде, а именно, что там придется подвергнуться наказанию тому, кто здесь поступал несправедливо, он до той поры осмеивал, а тут они переворачивают его душу: что, если это правда? Да и сам онот старческой ли немощи или оттого, что уже ближе стоит к тому миру, как-то больше прозревает.
И вот его уже одолевают сомнения и опасения, он прикидывает и рассматривает, уж не обидел ли он кого чем. Кто находит в своей жизни много несправедливых поступков, тот, подобно детям, внезапно разбуженным от сна, пугается и в дальнейшем ожидает лишь плохого. А кто не знает за собой никаких несправедливых поступков, тому всегда сопутствует отрадная надежда, добрая «кормилица старости», как говорится и у Пиндара. Превосходно он это сказал, Сократ, что, кто проводит жизнь праведно и благочестиво, тому
Сладостная, сердце лелеющая сопутствует надежда,
Кормилица старости;
Переменчивыми помыслами смертных
Она всего более правит.
Хорошо он это говорит, удивительно сильно. К этому я добавлю, что обладать состояниемэто, конечно, очень хорошо, но не для всякого, а лишь для порядочного человека. Отойти отсюда в тот мир, не опасаясь, что ты, пусть невольно, обманул кого-нибудь, соврал кому-нибудь или же что ты остался должен богу какое-либо жертвоприношение либо человекуденьги, во всем этом большое значение имеет обладание состоянием. И для многого другого нужно богатство, но, сравнивая одно с другим, я бы лично полагал, Сократ, что во всем этом для человека с умом богатство не последнее дело и очень ему пригодится.
Прекрасно сказано, Кефал, но вот что касается этой самой справедливости: считать ли нам ее попросту честностью и отдачей взятого в долг, или же одно и то же действие бывает подчас справедливым, а подчас и несправедливым? Я приведу такой пример: если кто получит от своего друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, когда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не следует и несправедлив тот, кто отдал бы оружие такому человеку или вознамерился бы сказать ему всю правду.
Это верно.
Стало быть, не это определяет справедливость: говорить правду и отдавать то, что взял.
Нет, именно это, Сократ, возразил Полемарх, если хоть сколько-нибудь верить Симониду.
Однако, сказал Кефал, я препоручаю вам беседу, а мне уже пора заняться священнодействиями.
Значит, сказал я, Полемарх будет твоим наследником?
Разумеется, отвечал Кефал, улыбнувшись, и тотчас ушел совершать обряды.
Справедливость как воздаяние должного каждому человеку
Так скажи же ты, наследник Кефала в нашей беседе, обратился я к Полемарху, какие слова Симонида о справедливости ты считаешь правильными?
Да то, что справедливо отдавать каждому должное. Мне по крайней мере кажется, что это он прекрасно сказал.
Конечно, нелегкое дело не верить Симонидуэто такой мудрый и божественный человек! Смысл его слов тебе, Полемарх, вероятно, понятен, а я вот не могу его постичь. Ясно, что у Симонида говорится не о том, о чем мы только что вспомнили, а именно, будто все, что бы нам ни дали во временное пользование, надо отдавать по требованию владельца, даже когда тот и не в здравом уме, хотя, конечно, он-то и одолжил нам то, чем мы пользовались. Не так ли?
Да.
Но ведь ни в коем случае не надо давать, когда этого требует человек не в здравом уме?
Правда.
Значит, у Симонида, по-видимому, какой-то другой смысл в утверждении, что справедливо отдавать каждому должное.
Конечно, другой, клянусь Зевсом. Он считает, что долг друзей делать только хорошее своим друзьям и не причинять им никакого зла.
Понимаю, сказал я. Когда кто возвращает деньги, он отдает не то, что до́лжно, если и отдача и прием наносят вред, а между тем дело происходит между друзьями. Не об этом ли, по-твоему, говорит Симонид?
Конечно, об этом.
Ну а врагам, если случится, надо воздавать должное?
Непременно, как они того заслуживают. Враг должен, я полагаю, воздать своему врагу как надлежит, то есть каким-нибудь злом.
Выходит, что Симонид дал лишь поэтическое, смутное определение того, что такое справедливость, вложив в него, как кажется, тот смысл, что справедливо было бы воздавать каждому надлежащее, и это он назвал должным.
А, по-твоему, как?
Клянусь Зевсом, если бы кто спросил его: «Симонид, что (разумеется, из надлежащего и подходящего) чему должно назначать врачебное искусство, чтобы считаться истинным?» Как бы он, по-твоему, нам ответил?
Ясно, что лекарства, пищу, питьетелу.
А что чему надо придать (надлежащее и подходящее), чтобы выказать поварское искусство?
Приятный вкусблюдам.
Прекрасно. А что кому надо воздать, чтобы такое искусство заслужило название справедливости?
Если следовать тому, Сократ, что было сказано ранее, то это будет искусство приносить друзьям пользу, а врагам причинять вред.
Значит, творить добро друзьям и зло врагамэто Симонид считает справедливостью?
По-моему, да.
А что касается болезней и здорового состояния, кто всего более способен творить добро своим друзьям, если они заболеют, и злосвоим врагам?
Врач.
А мореплавателям среди опасностей мореходства?
Кормчий.
Как же обстоит дело с тем, кто справедлив? Какими действиями и в какой области он более всего способен принести пользу друзьям и повредить врагам?
На войне, помогая сражаться, мне кажется.
Прекрасно. Но, дорогой мой Полемарх, тем, кто не болен, врач не нужен.
Правда.
А кто не находится в плавании на корабле, тому не нужен кормчий.
Да.
Значит, кто не воюет, тем не нужен и справедливый человек?
Это, по-моему, сомнительно.
Так справедливость нужна и в мирное время?
Нужна.
А земледелие тоже? Или нет?
Да, тоже.
Чтобы собрать урожай?
Да.
И разумеется, нужно также сапожное дело?
Да.
Чтобы снабжать нас обувью, полагаю, скажешь ты.
Конечно.
Так что же? Для какой надобности и для приобретения чего, по-твоему, нужна в мирное время справедливость?
Она нужна в делах, Сократ.
Под делами ты понимаешь совместное участие в чем-нибудь или нет?
Именно совместное участие.
Будет ли хорошим и полезным участником в игре в шашки тот, кто справедлив, или же тот, кто умеет играть?
Тот, кто умеет играть.
А при кладке кирпича или камня справедливый человек как участник полезнее и лучше, чем строитель?
Никоим образом.
Но в каких делах участие справедливого человека предпочтительнее участия строителя или, скажем, кифариста, ведь ясно, что в игре на кифаре кифарист предпочтительнее?
В денежных делах, как мне кажется.
За исключением, может быть, расходования денег, Полемарх. Ведь когда понадобится сообща купить или продать коня, тогда, думается мне, полезнее будет искусный наездник.
Видимо.
А при приобретении суднакораблестроитель или кормчий.
Естественно.
Когда надо сообща распорядиться серебром или золотом, бывают ли случаи, чтобы справедливый человек был полезнее других?
Бывают, Сократ. Это когда надо отдать их на хранение или сбережение.
То есть, по твоим словам, когда они лежат без употребления?
Конечно.
Значит, когда деньги бесполезны, тогда-то и полезна справедливость?
Похоже, что это так.
И чтобы хранить садовый нож, полезна справедливость общественная и частная, для пользования же им требуется умение виноградаря?
Видимо, так.
Пожалуй, ты скажешь, что, когда нужно хранить щит и лиру и в то же время ими не пользоваться, справедливость полезна, а когда нужно пользоваться, тогда полезно умение воина и музыканта.
Непременно скажу.
И во всем остальном так: справедливость при пользовании чем-нибудь не полезна, а при непользовании полезна?
Видимо, так.
Стало быть, друг мой, справедливостьэто не слишком важное дело, раз она бывает полезной лишь при бесполезности. Давай рассмотрим вот что: кто мастер наносить удары в кулачном бою или в каком другом, тот, не правда ли, умеет и уберечься от них?
Конечно.
А кто способен уберечься от болезни, тот еще гораздо более способен незаметно довести до болезненного состояния другого?
Мне кажется, так.
И воинский стан тот лучше оберегает, кто способен также проникнуть в замыслы неприятеля и предвосхитить его действия?
Конечно.
Значит, тот горазд беречь, кто способен и воровать.
По-видимому.
Значит, если справедливый человек способен сохранить деньги, то он способен и похитить их.
По крайней мере к этому приводит наше рассуждение.
Значит, справедливый человек оказывается каким-то вором. Это ты, должно быть, усвоил из Гомера: он высоко ставит Автолика, деда Одиссея по матери, и говорит, что Автолик превосходил всех людей вороватостью и заклинаниями. Так что, и по-твоему, и по Гомеру, и по Симониду, справедливостьэто нечто воровское, однако направленное на пользу друзьям и во вред врагам. Разве ты не так говорил?