Предложу объяснение, которое кажется мне более всего идущим к личности и характеру поэта. Согласно традиции, восходящей к трубадурам, продолженной поэтами «сладостного нового стиля» и еще не забытой в шестнадцатом веке, Прекрасная Донна, предмет обожания и возвышенных похвал поэта, не могла быть его женой. Если трубадуры Прованса и их сицилийские продолжатели XIII века еще могли стремиться к физическому обладанию предметом своих песен, то поэты-стильновисты (Гвиницелли, Кавальканти) представляют Донну светоносным и ослепительным существом, побуждающим своего певца брать на себя род аскезы, которая включает в себя духовное и интеллектуальное развитие, очищение помыслов и чувств, стяжание «изящного сердца» (прямое соответствие «стяжанию чистого сердца» в церковной аскетике) и (также в параллель христианской добродетели «благодарного перенесения скорбей») страдальческое претерпевание недосягаемости любимой. Яркое развитие эта тенденция получила, конечно, у Данте. Петрарка в лице Лауры вернул Донну земному миру, сопоставляя ее не с небесными иерархиями, а с красотой и величием мироздания. Благодаря этому именно образец Петрарки определил основное направление итальянской любовной лирики надолго вперед, но лишь формально; петрарковская энергия, глубина, тотальность любовного переживания, петрарковский космизм были не теми вещами, которые поддаются имитации. Итальянская любовная лирика вплоть до конца восемнадцатого века перебирала словарь Петрарки, превратив его в набор клише, не передающих чувство в его индивидуальной, живой непосредственности, а лишь бесконечно повторяющих типический образ воздыхателя. Увы, это можно сказать и о части сонетов Саннадзаро, обращенных к Кассандре. Поэтический эквивалент чувства связывали путы литературного канона; но ведь само чувство было подлинно и сильно. В пору молодости, в «Аркадии», Саннадзаро стремился свести воедино любовь идеально-поэтическую, любовь чувственную и любовь семейную. Может быть, смелость и свежесть этого порыва, на который с трудом решился бы другой современный ему писатель, и придала поэме особое очарование в глазах публики. Для самого же автора «Аркадия» стала поступком, за который надо было отвечать до конца. Возможно, здесь одна из главных причин того, что он не связал себя браком: ему нельзя было уронить и запачкать однажды поднятое им знамя, а удержать это знамя в реальных рамках обычной дворянской семьи, в существующей системе отношений казалось невозможным.
В годы странного романа с Кассандрой перед нами не мечтательный юноша, а много претерпевший человек. Он по-прежнему романтичен, он все так же влюблен в идеал, но у него нет ни надежды, ни энергии воплотить этот идеал, хотя бы отчасти, в семейных отношениях. В своем поэтическом осмыслении любви к Кассандре он выбирает традиционную, давно определенную «сладостным новым стилем» роль «певца Прекрасной Донны»; и это решение становится не только поэтическим, но и жизненным. Кассандра, должно быть, с самого начала отношений с Якопо понималаи волей-неволей принималаэти условия. Яростная борьба, которую вел Саннадзаро от имени Кассандры за ее несостоявшийся брак, на деле шла за то, чтобы обеспечить ей место Прекрасной Донны поэта. Борьба эта была в том числе и с «простым человеком» в самом себе. Взаимное влечение обоих было принесено в жертву цельности авторской позиции, цельности поэтического образа.
Послушаем, что́ говорит о Петрарке, ближайшем примере, которому в данном случае следовал Саннадзаро, современный мыслитель. Его слова хорошо подходят и к нашему герою: «Он не оставляет для себя почти никакой интимной жизни вне служения донне, служения славе, служения слову, которое буквально поглощало его с годами все большевплоть до последней минуты, заставшей его, согласно устойчивой легенде, над книгами и бумагами. Ему нет ни в чем готовой опоры; любовь, не благоразумная любовь к Богу или холодная любовь к человеку, а захватывающая влюбленностьединственный узел, на котором укреплена его душа».
III
Чтениевсегда диалог, даже когда его участники разделены большими расстояниями времени и пространства. Поэт, обращающийся к нам со страниц старинной книги, является нашим современником и собеседником уже в силу того, что мы ее читаем сейчас, в наших обстоятельствах времени и места. Моей задачей как переводчика было увидеть в Саннадзаро современника и собеседника, имеющего многим поделиться со мной и людьми моего века. Конечно, я хочу, чтобы он стал не только интересен, но и близок и дорог моим читателям.
В послесловии к «Аркадии», ставшей самым ярким и известным его детищем, Саннадзаро писал, обращаясь к своей свирели:
Не будет недостатка в таких, кто, строгим судом испытуя твои слова, скажут, что кое-где не вполне соблюла ты пастушеские законы, скажут, что не подобает выходить за пределы того, что кому прилично. Хочу, чтобы ты им, бесхитростно исповедуя свою вину, отвечала, что ни один пахарь, сколь бы ни был он искусен, не может пообещать заранее, что все борозды выйдут совершенно прямыми. Для тебя немалое извинение уже в том, что в твоем веке ты первая разбудила сонные леса и показала пастухам пример в пении уже позабытых ими песен. Ведь () и в прошлые времена бывали пастухи столь дерзновенные, что речь свою возвысили вплоть до ушей консулов Рима; в их тени и ты, свирель моя, вполне можешь укрыться и защитить свое дело.
На каком первенстве настаивает автор? На двойном: первенстве в том, что в поэме он вернул творческой и читательской среде некое забытое, давно утраченное содержание, и в том, что пересмотрел сами нормы жанра, выйдя за пределы прежних представлений о нем. В форму «бесхитростного исповедания вины» облечен решительный манифест, со ссылкой на Вергилия, перешедшего от сцен пастушеской жизни к масштабному историко-мифологическому полотну. Саннадзаро, отстраняясь от задач эпических (он вернется к ним позднее), тем не менее дает понять читателю, что его нехитрые «аркадские» сюжеты открывают выход к чему-то весьма ценному и значительному.
Спустя пять веков после создания книги читателю не обязательно покажутся самыми важными именно те мысли и интуиции автора, каким придавал наибольшее значение он сам или его современники. Но, во всяком случае, поверим в серьезность заявлений Саннадзаро и приготовимся к чтению внимательному и вдумчивому. В этом кратком экскурсе я ограничусь лишь самыми общими наблюдениями. Надеюсь, что они будут полезны для читателя.
Принято считать, что Саннадзаро дал новоевропейской культуре самый чистый образец пасторального жанра, традиция которого, развиваясь в течение позднего Ренессанса и эпохи барокко, продлится вплоть до XIX века, когда произойдет второе, «модернистское» рождение пасторальных образов и сюжетов, благодаря чему пастораль переживет и следующийXX век. Когда писалась «Аркадия», ее автор, конечно, не знал, что создает новый жанр, и не представлял себе, какое влияние окажет его сочинение. Тихий, скромный, послушный юноша, сильно привязанный к матери и только недавно покинувший уединенное родовое гнездо, он завидовал славе прежних поэтов, но если и надеялся написать что-то великое, еще небывалое, то было лишь мальчишеской мечтой, а не проявлением «взрослого» литературного честолюбия или расчета.
Мысленно возвращаюсь к моменту, когда мне пришла мысль перевести «Аркадию». Это случилось в пасхальные дни 2012 года, когда я увидел первое издание «Аркадии» на выставке «Тициан и рождение современного пейзажа», проходившей тогда в миланском Палаццо Реале. Старинный томик in-quarto лежал в отдельной витрине в центре зала, по стенам которого были размещены полотна Беллини, Джорджоне, Тициана и других перворазрядных мастеров начала XVI века. Это центральное место, по мысли куратора выставки профессора Марио Лукко, отвечало тому, что именно «Аркадия», впервые опубликованная в 15021504 годах, изменила в творческом сообществе взгляд на природную среду. Под впечатлением этой поэмыгласила аннотацияживописцы открыли, что природная среда на картине может быть не просто фоном для изображения чего-то более важного, но предметом первостепенным, самостоятельно выражающим всю глубину мыслей и чувств художника. Родился пейзажный жанр, вызвавший бесконечный полет творческой фантазии, породивший богатейшую поэзию образов, форм и цветов.
Такая, по мнению устроителей выставки, революция в художественном сознании произошла за считанные годы, начавшись в живописи венецианских мастеров; а ведь именно в Венеции роман Саннадзаро был впервые напечатан, пусть не полностью и с огрехами. И это было лишь самым непосредственным эффектом, который произвела «Аркадия» в культурной среде своего времени. Продолжительное ее воздействие на литературу, музыку и живопись не только в Италии, но во всей Европе началось уже после смерти автора, чья юношеская мечта, как оказалось, несла заряд огромной силы.
Самое, пожалуй, главное преимущество «Аркадии» перед многими сочинениями, написанными в том же жанре, непосредственность и пылкость высказывания, неоднократно заставляющая вспоминать первые главы «Новой жизни» Данте. Изысканный, тщательно проработанный язык, изящно закругленные фразы, обильные россыпи аллюзий на античных автороввсе это лишь прикрывает трепет души поэта, как вулканическая коркараскаленную лаву. Между ритмом текста и его внутренним зарядом существует странное напряжение: в мечтательно, неспешно движущихся образах, в сценах скорее живописных, чем литературных, Саннадзаро спешит выговориться обо всем, чем живет: о цветении молодости с ее избытком энергии, о юношеских нежности и похоти, о несчастье потери любимой, о матери, почитаемой поистине религиозно, о товариществе, о безудержном наслаждении красотой в природе, в человеке, в творениях искусства, о скорбях своей семьи, о бедствиях и угрозах своей эпохи и, наконец, о свойственных юности всех веков надеждах на обновление человечества. Формируя стиль своей прозы под влиянием «Амето» Боккаччо, Саннадзаро мало заботится об архитектурной стройности композиции. Его не волнует отсутствие единой сюжетной линии, что еще в старину дало многим повод считать, будто в книгу собраны юношеские литературные опыты, изначально между собой не связанные. Автор «Аркадии» ведет себя не как профессиональный литератор, озабоченный тем, чтобы угодить вкусу читателя. Подчас он не думает даже о понятности написанного; еще менее его волнует растянутость, многословность ряда мест поэмы.
В «Аркадии» есть что-то от речи пророка или визионера: поэт говорит как ответственный только перед истиной, которую он должен высказатьумело или неумело, но должен. Во все прошедшие после ее создания века находились люди, придававшие этой книге таинственное значение (религиозное или оккультное) и относившиеся к Саннадзаро как к учителю-провидцу. В частности, ждет специального исследования вопрос о месте «Аркадии» в идеологии раннего иллюминатства (конец XVIIпервая половина XVIII века). За самой «Аркадией» не стоит философской или религиозной системы; она полна конкретных чувств и переживаний своего автора; но ее внутренняя глубина и, местами, почти проповеднический пафос действительно дают повод присмотреться к ней как к собранию идей, которые могут быть сложены в цельную системуконечно, человеком иного склада, чем ее автор.
Примечания
1
Илиада, II, 603611 (пер. Н. Гнедича).
2
Илиада, II, 614 (пер. Н. Гнедича).
3
Через полтора века после Вергилия миф об Эвандре пришел и на аркадскую почву: император Антонин Пий (правил в 138161 гг. н. э.) даровал маленькому Паллантию, как «прародине» римского величия, право самоуправления и свободу от податей (Павсаний, Описание Эллады, VIII, 43, 12).
4
Овидий, Фасты, I, 12 января, Карменталии, 509510, 515518, 523532 (здесь и далее пер. Ф. Петровского).
5
Павсаний, Описание Эллады, VIII, 1, 2 (пер. С. Кондратьева).
6
Энеида, VIII, 321322 (здесь и далее пер. С. Шервинского).
7
Панофски, Эрвин. Et in Arcadia ego: Пуссен и элегическая традиция // Панофски Э. Смысл и толкование изобразительного искусства. СПб., 1999, с. 335 и сл.
8
Фасты, II, Луперкалии, 15 февраля, 289294, 299303.
9
Энеида, VIII, 315318 (здесь и далее пер. С. Ошерова).
10
Овидий, Метаморфозы, I, 163 и сл.
11
Панофски, ук. соч., с. 339 (пер. В. Симонова).
12
Там же, с. 340.
13
Буколики, эклога Х, 7577 (пер. С. Шервинского).
14
Там же, 4249.
15
Феокритгреческий поэт конца IVначала III в. до н. э., уроженец Сиракуз, родоначальник жанра пастушеской идиллии. Вергилий развил этот жанр в «Буколиках», перенеся персонажи Феокрита с гор и пастбищ Сицилии в свою воображаемую Аркадию.
16
Буколики, эклога III, 3646. Впрочем, четыре кубка у Вергилия куда скромнее убранством (потому что реальнее), чем большой кубок, появляющийся в Первой идиллии Феокрита, чье описание, поистине волшебное, мы не приводим из-за его значительного объема.
17
Буколики, эклога III, 60.
18
Буколики, эклога V, 5672, 7680.
19
В течение средневековья христианская культура опознавала в Вергилии «своего» решительнее, чем в ком-либо ином из поэтов или философов античности, благодаря предсказанию, сделанному им за несколько лет до рождения Христа:
Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской,
Сызнова ныне времен зачинается строй величавый,
Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство.
Снова с высоких небес посылается новое племя.
К новорождённому будь благосклонна, с которым на смену
Роду железному род золотой по земле расселится
Дева Луцина! ()
Независимо от смысла, который вкладывал в эти строки сам автор, сочиняя панегирик своему покровителю Азинию Поллиону, христиане видели в «новорождённом» Христа, в «грядущей деве» Деву Марию, а в «Сатурновом царстве», вновь возвращенном на землю» Царствие Божие. Стоит отдельного изучения вопрос, в какой мере рецепция эклоги Вергилия как пророчества могла способствовать сложению догмата о вечном девстве Марии, не находящего однозначного текстуального обоснования в Евангелиях.
20
Так называемая Crypta Neapolitana, галерея длиной 711 м, прорытая римлянами в туфовой породе в 30-е гг. до н. э. для соединения Неаполя с портом Путеолы. В середине XVI в., при испанском наместнике Педро де Толедо, была значительно расширена в военных целях.
21
Партенопе́я (др. греч. Παρθενόπη) дочь речного бога Ахелоя и музы Терпсихоры, одна из Сирен. Безуспешно попытавшись пением погубить Одиссея и его товарищей, вместе с сестрами бросилась в море. Ее тело, по легенде, волны выбросили на берег на месте будущего города. Образ сирены в неаполитанской культуре до сих пор выступает как олицетворение Неаполя, а имя Партенопея повсеместно используется в качестве неофициального названия города.
22
Permesso di soggiorno (итал.) документ, дающий иностранному гражданину право на долговременное пребывание в Италии.
23
Фасты, II, Луперкалии, 15 февраля, 289294, 299303.
24
Пьетро Бембо (14701547) церковный деятель, гуманист, прозаик, поэт, ученый. С 1513 г. секретарь папы Льва Х; с 1539-гокардинал, в последние годы жизни занимал епископские кафедры Губбио и Бергамо. Как и Саннадзаро, выступал за развитие латинской поэзии на основе языка и поэтики Вергилия, в лирике на итальянском языке был последователем Петрарки (именно с именем Бембо связывается начало петраркизма как течения в европейской поэзии XVI в.).
25
Родовое имя Вергилия. «Ближе всех Музой» т. е. вдохновением.
26
Лира изображена напоминающей виолу да браччо: тот же инструмент в руках дельфийского бога можно видеть, например, на картинах Доссо Досси «Аполлон и Дафна» (ок. 1525; Рим, Галерея Боргезе) и Клода Лоррена «Пейзаж с Аполлоном и Меркурием» (1654; Норфолк, Хоулкхэм-холл).