Религия лошадок и собачек
С течением лет я стал придерживаться стиля изложения, который я, вдохновившись очаровательным эпизодом известного комикса Peanuts, называю «на лошадках и собачках». Комикс я воспроизвел ниже.
Я часто чувствую себя так же, как Чарли Браун в последнем кадре, словно мои мысли витают где угодно, но не «в облаках», словно я настолько приземленный, что это почти стыдно. Знаю, что некоторые читатели представляют меня человеком, который получает невероятное наслаждение от абстракций и неустанно стремится к ним, но это представление крайне ошибочно. Я полная тому противоположность, и, надеюсь, для вас это станет очевидным, когда вы прочтете эту книгу.
У меня нет даже самой туманной догадки, почему я неверно запомнил горькую реплику Чарли Брауна, но, так или иначе, слегка видоизмененные «лошадки и собачки» стали завсегдатаями в моей речи; и хорошо это или нет, именно эту устоявшуюся фразу я всегда использую для описания стиля, в котором я преподаю, говорю и пишу.
Отчасти из-за успеха книги «Гёдель, Эшер, Бах» мне повезло получить море свободы в двух университетах, на факультетах которых я трудился, в Университете Индианы (около 25 лет) и Университете Мичигана (четыре года в 1980-х). Благодаря их чудесной щедрости я получил роскошную возможность следовать своим разносторонним интересам, не находясь под печальным гнетом императива «издайся или исчезни» или, и того хуже, под беспощадным гнетом погони за грантами. Я не пошел по стандартному академическому пути, подразумевающему постоянную публикацию статей в профессиональных журналах. Разумеется, я опубликовал несколько «настоящих» статей, но в основном я сосредоточился на самовыражении через книги, которые всегда стремился писать максимально доходчиво.
Доходчивость, конкретика и простота сложились для меня в своего рода религиюнабор направляющих принципов, о которых я никогда не забываю. К счастью, огромное количество думающих людей ценит аналогии, метафоры и примеры, а также относительное отсутствие специальной лексики и, что не менее важно, примеры от первого лица. В любом случае эта книга, как и все прочие, написана для тех, кто ценит мой стиль. Я верю, что в их число входят не только любители, но и профессиональные философы в области сознания.
Обилие личных историй в книге связано не с тем, что я помешан на своей жизни или переоцениваю ее значимость, а всего лишь с тем, что эту жизнь я знаю лучше всего и многое в ней, как я думаю, типично для жизни всех остальных. Я верю, что большинство лучше понимает абстрактные идеи, если впитывает их через истории, так что я попытаюсь передать сложные абстракции посредством историй из собственной жизни. Хотелось бы, чтобы мыслители чаще писали от первого лица.
Хоть я и надеюсь донести свои идеи до философов, не думаю, что сам я пишу достаточно по-философски. Мне кажется, что многие философы, подобно математикам, считают, что могут по-настоящему доказать то, во что они верят, и по этой причине стараются использовать сухой технический язык, а иногда даже пытаются предвосхитить и парировать всевозможные контраргументы. Я восхищаюсь их самонадеянностью, но сам я чуть менее оптимист и чуть более фаталист. Я не думаю, что в философии возможно что-то по-настоящему доказать; я думаю, что можно только попробовать убедить. А успешно получится убедить только тех, кто уже вначале занимал позицию, близкую к авторской. Вследствие этого налета фатализма моя стратегия донесения мыслей строится в большей степени на метафорах и аналогиях, чем на попытках соблюсти строгость. В самом деле, эта книга просто сборная солянка из метафор и аналогий. Кто-то распробует мой метафорический суп, кому-то он покажется, ну слишком метафоричным. Но я тешу себя надеждой, что Вам, дорогой гурман, он придется по вкусу.
Еще немного случайных наблюдений
Я отношусь к аналогиям крайне серьезно, настолько серьезно, что пришлось столкнуться с множеством проблем, когда я вознамерился создать список всех аналогий в моей «солянке». Так в списке примеров оказалось два заголовка: «Аналогии, важные примеры» и «Пустяковые аналогии, случайные примеры». Я так шутливо разделил их, потому что многие аналогии играют ключевую роль в донесении идей, тогда как некоторые нужны лишь для остроты. Нужно отметить еще и вот что: в конечном счете, практически каждая мысль в этой книге (как и в любой другой) является аналогией, поскольку позволяет увидеть что-то как разновидность чего-то другого. Так что каждый раз, когда я пишу «похожим образом» или «напротив», в этом скрывается аналогия, и каждый раз, когда я выбираю слово или фразу (например, «солянка», «хранилище», «итог»), я создаю аналогию с чем-то из хранилища моих жизненных опытов. В итоге каждая мысль отсюда могла бы оказаться в списке аналогий. Впрочем, от такой подробности я воздержался.
Поначалу я считал, что эта книга станет сухим пересказом основной идеи ГЭБ, с минимумом или вообще без формальных выкладок, а также без пушкинских отступлений в разнообразные темы вроде дзен-буддизма, молекулярной биологии, рекурсии, искусственного интеллекта и так далее. Другими словами, я думал, что уже полностью сказал в ГЭБ и других книгах то, что намеревался (пере)сказать тут; но, к моему удивлению, в процессе работы я обнаружил, что новые идеи буквально прорастают у меня под ногами, и с облегчением почувствовал, что новая книга будет чем-то большим, чем просто перепевкой предыдущей (предыдущих).
Одним из ключей к успеху ГЭБ было чередование в ней глав и диалогов, но я не был намерен спустя тридцать лет копировать себя самого. Я мыслил иначе и хотел, чтобы книга это отражала. Впрочем, подбираясь к концу, я захотел сравнить свои идеи с идеями, широко распространенными в философии мышления, и начал говорить вещи вроде: «Скептики могли бы ответить на это» Написав подобное несколько раз, я осознал, что неизбежно погрузился в диалог между скептиком-читателем и самим собой, так что придумал парочку персонажей со странными именами и предоставил их друг другу, в результате чего получилась одна из самых длинных глав книги. Она не задумывалась уморительно смешной, но, я надеюсь, читатель кое-где улыбнется. В общем, любители диалоговой формы, не отчаивайтесь: два диалога в книге есть.
Всю свою жизнь я обожал взаимодействие формы и содержания, и эта книга не стала исключением. Как и с некоторыми предыдущими книгами, у меня была возможность соблюсти при печати разнообразные детали, и мое желание видеть каждую страницу как можно более элегантной имело бесконечное влияние на то, как я формулировал свои мысли. Для кого-то это прозвучит так, будто хвост виляет собакой, но я считаю, что внимание к форме улучшает писательские способности. Надеюсь, что чтение этой книги будет не только стимулировать умственную деятельность, но и станет приятным визуальным опытом.
Умная юность
ГЭБ была написана довольно молодым человеком (мне было двадцать семь, когда я начал над ней работать, и двадцать восемь, когда я завершил первый черновикнаписав все ручкой на линованной бумаге), и хотя уже в том нежном возрасте я получил свою, справедливую или нет, долю страданий, печали и морально-нравственных душевных метаний, их следы в книге не слишком видны. В этой же книге, написанной человеком, испытавшим значительно больше страданий, печали и морально-нравственных душевных метаний, эти суровые стороны жизни затрагиваются куда чаще. Думаю, это одна из черт взросленияавтор обращается внутрь себя, пишет более рефлексивно, может быть, мудрее, а может быть, просто грустнее.
В свое время меня поразило поэтичное название известного романа Андре Мальро La Condition humaine. Думаю, у всех нас есть свое личное ощущение, что означает эта выразительная фраза, и я бы охарактеризовал книгу «Ястранная петля» как свою наилучшую попытку описать, что же такое «человеческое состояние».
Одну из любимых аннотаций на ГЭБ я получил от физика и писателя Джереми Бернштейна, и в ней есть строка: «Она полна юной энергии и удивительного блеска» Музыка для моих ушей! Но, к сожалению, эта лестная фраза исказилась на полпути, и теперь на обороте тысяч экземпляров ГЭБ, выпущенных в свободное плавание, Бернштейн заявляет: «Она полна умной энергии» Настоящее разочарование в сравнении с «юной энергией»! И все же, возможно, однажды об этой, более зрелой, более трезвой книге скажут, что она полна «умной» энергии. Впрочем, про книги говорят и похуже.
И вот теперь я закончу говорить о своей книге и позволю книге говорить за себя. Надеюсь, вы обнаружите в ней послания, полные привлекательности, и новизны, и умной, пусть более уже не юной, энергии. Надеюсь, читая книгу, вы по-новому задумаетесь о том, что значит быть человекомто есть что значит попросту быть. И, я надеюсь, когда вы закроете книгу, вы тоже сможете ощутить, что выстранная петля. Это доставило бы мне наивысшее удовольствие.
Ястранная петля
Пролог. Деликатно берем быка за рога
[Как я уже упомянул в предисловии, этот диалог был написан мной в подростковом возрасте и был первой, юной попыткой пойти на абордаж этих трудных тем.]
Действующие лица
Платон: человек в поисках истины, подозревающий, что сознаниеэто иллюзия.
Сократ: человек в поисках истины, убежденный в том, что сознание реально.
* * *
Платон: Но что же тогда ты подразумеваешь под «жизнью», Сократ? В моем понимании живое создание есть тело, которое, родившись, растет, ест, учится реагировать на различные раздражители и, прежде всего, способно размножаться.
Сократ: Мне кажется любопытным, Платон, что ты говоришь «живое создание есть тело», а не «имеет тело». Многие сказали бы сегодня, что, несомненно, есть живые создания, чья душа не привязана к телу.
Платон: Да, и я бы с ними согласился. Мне следовало сказать, что живые создания имеют тело.
Сократ: Тогда ты должен согласиться с тем, что у мух и мышей тоже есть душа, пусть и незначительная.
Платон: Мое определение подразумевает это, верно.
Сократ: Есть ли душа у деревьев? У травинок?
Платон: Ты сотрясаешь воздух только лишь для того, чтобы поставить меня в неловкое положение, Сократ. Я скажу иначе: только у животных есть душа.
Сократ: Я не только сотрясаю воздух, вовсе нет. Ведь, если рассматривать достаточно маленькие создания, между животным и растением не найти различий.
Платон: Ты хочешь сказать, некоторые создания обладают свойствами как растений, так и животных? Да, пожалуй, я могу это представить. Теперь ты наверняка заставишь меня признать, что души есть только у людей.
Сократ: Напротив, я спрошу у тебя: какие животные, по-твоему, обладают душой?
Платон: Что ж, все высшие животныете, что способны мыслить.
Сократ: Так, значит, по крайней мере, высшие животные живы. Можешь ли ты всерьез допустить, что травинка такое же живое создание, как ты сам?
Платон: Я так скажу, Сократ: настоящая жизнь для меня без души невозможна, так что я отказываюсь признать существование травинки истинной жизнью; впрочем, можно сказать, что признаки жизни она подает.
Сократ: Ясно. Значит, создания, не обладающие душой, по твоей классификации, лишь кажутся живыми, а обладающиеживы по-настоящему. Тогда, если я не ошибаюсь, ответ на твой вопрос «Что есть жизнь?» зависит от понимания того, что есть душа?
Платон: Да, это верно.
Сократ: И ты говорил, что связываешь душу со способностью мыслить?
Платон: Да.
Сократ: Значит, на самом деле ты ищешь ответ на вопрос «Что есть мышление?».
Платон: Я иду за твоими аргументами след в след, Сократ, но этот вывод меня беспокоит.
Сократ: Это не мои аргументы, Платон. Ты предоставил все факты, я лишь вывел логическое заключение. Забавно, как часто человек перестает доверять собственному мнению, стоит ему прозвучать из чужих уст.
Платон: Ты прав, Сократ. Объяснить мышление и вправду непростая задача. Самой ясной идеей мне кажется знание, ведь знать что-то навернякаэто больше, чем просто записать или утверждать это. Можно записать и утверждать то, что знаешь; можно узнать что-то, услышав об этом или прочитав. Но этого недостаточно, знание подразумевает больше, это убежденностьвпрочем, я лишь использую синоним. То, что такое знание, за пределами моего понимания, Сократ.
Сократ: Это интересная мысль, Платон. Хочешь сказать, мы не так близко знакомы со знанием, как нам казалось?
Платон: Да. Знания и убеждения делают нас людьми, но стоит начать анализировать знание само по себе, и оно удаляется, ускользает от нас.
Сократ: Таким образом, неплохо бы с подозрением относиться к так называемому «знанию» или «убеждению», не принимая его просто так на веру?
Платон: Совершенно верно. Нам следует с осторожностью говорить «я знаю», тщательно взвешивать это «я знаю» каждый раз, когда сознание твердит нам, что это правда.
Сократ: Верно. Если бы я спросил: «Жив ли ты?», ты без сомнений ответил бы: «Да, я жив». А если бы я спросил: «Откуда ты знаешь, что ты жив?», ты сказал бы: «Я чувствую, я знаю, что я жив, разве знать и чувствоватьэто не означает быть живым?» Разве не так?
Платон: Да, я бы точно сказал что-то в таком духе.
Сократ: Теперь давай предположим, что существует машина, способная создавать предложения на английском языке и отвечать на вопросы. И я, допустим, задал вопрос этой английской машине: «Жива ли ты?», и, допустим, она ответила мне в точности так же, как ты. Что скажешь о справедливости таких ответов?
Платон: Первым делом я возразил бы, что ни одна машина не способна знать, что такое слова и что они значат. Машина обращается со словами абстрактно, механическим путем, как консервный автомат, который раскладывает фрукты по банкам.
Сократ: Твои возражения не принимаются по двум причинам. Ты же не считаешь, что слово является базовой единицей человеческой мысли? Широко известно, что у людей есть нервные клетки, которые функционируют по арифметическим законам. Во-вторых, ты недавно предупреждал, что мы должны быть осторожны со словом «знать», а сам используешь его так беспечно. Почему ты считаешь, что машины не способны «знать», что такое слова и что они значат?
Платон: Сократ, ты пытаешься доказать, что машины могут знать факты так же, как их знаем мы, люди?
Сократ: Ты только что заявил, что не способен объяснить, что есть знание. Как ты, будучи ребенком, выучил слово «знать»?
Платон: Очевидно, я усвоил его, слушая, как его употребляют вокруг.
Сократ: Значит, контроль над этим словом ты получил автоматически.
Платон: Нет Ладно, возможно, я понимаю, о чем ты. Я привык слышать его в определенных контекстах и более-менее автоматическим путем научился использовать его в этих контекстах сам.
Сократ: Подобно тому, как используешь язык и сейчасбез необходимости обдумывать каждое слово?
Платон: Совершенно верно.
Сократ: То есть если ты скажешь: «Я знаю, что я жив», это будет всего лишь рефлекс твоего мозга, а не продукт сознательного мышления.
Платон: Нет, нет! Либо в твоей, либо в моей логике ошибка. Не все, что я произношу, является результатом рефлексов. Некоторые мысли я сознательно обдумываю, прежде чем произнести.
Сократ: В каком смысле ты обдумываешь их сознательно?
Платон: Не знаю. Думаю, я подбираю правильные слова, чтобы сформулировать поточнее.
Сократ: Что позволяет тебе подбирать правильные слова?
Платон: При помощи логики я ищу среди знакомых мне слов синонимы, похожие слова и так далее.
Платон: Иными словами, твоим мышлением руководит привычка.
Платон: Да, моим мышлением руководит привычка систематически соединять одни слова с другими.
Сократ: И снова получается, что сознательное мышление работает рефлекторно.
Платон: Если это верно, не понимаю, как я могу знать, что обладаю сознанием, как я могу чувствовать, что я живой. Но я уследил за твоей логикой.
Сократ: Но эта логика сама по себе показывает, что твоя реакция по сути всего лишь привычка или рефлекс, и к высказыванию о том, что ты жив, не ведет никакая сознательная мысль. Учитывая это, можешь ли ты в самом деле понять, что означает эта фраза? Или она появляется в голове неосознанно, сама по себе?
Платон: По правде говоря, я так растерян, что едва ли могу понять.
Сократ: Интересно наблюдать, как ломается мышление, если пустить его по новому, неизведанному пути. Видишь теперь, как мало ты понимаешь, говоря: «Я живой»?
Платон: Должен признать, эта фраза воистину не так прозрачна для понимания.
Сократ: Думаю, подобно тому, как ты сформировал эту фразу, работает множество наших действий: мы считаем, что они возникают в результате сознательной мысли, хотя, стоит присмотреться повнимательнее, каждый элемент этой мысли выглядит автоматическим и бессознательным.