Франтоватый капитан, испанец или португалец, был невысок ростом и худ так, что щеки его ввалились, натянув кожу на скулах. В отличие от остальных пиратов, он не носил бороду, хотя и не был чисто выбрит. Недельная щетина, в которой причудливо чередовались иссиня черные и совершенно седые волосинки, густо покрывала его лицо.
Его возраст определить было почти невозможно. С равным успехом ему можно было дать и 40, и 60. Кожа лица груба, темна и испещрена множеством глубоких мелких морщин, словно у крестьянина, всю жизнь проработавшего в поле, под палящим солнцем Андалузии.
Однако держался он элегантно, одет в темно-коричневый бархатный камзол и расшитую кружевом рубашку. На боку висела шпага с витой рукоятью, отличавшаяся от грубого арсенала прочих пиратов.
Капитан забрал ту самую, рядом с которой стояла сестра или дочка.
После того как боцман, под одобрительный хохот матросни, втолкнул их в его каюту, он резким окриком подозвал их к себе, поставив там, где в полутемной каюте находилось пятно света, проникавшего через кормовое окно. Несколько минут он молча их рассматривал. Лица женщин были насуплены, глаза слезились от порохового дыма, все еще не выветрившегося из надстройки.
После резких маневров судна, во время абордажа, помещение находилась в полном беспорядке.
Стол завален картами и навигационными приборами. Пузатая бутылка, в такт раскачивавшемуся судну, перекатывалась в лужице темного вина, источавшего запах корицы, перца и каких-то горьковатых трав. Рядом находилась низкая скамья, на которой могло разместиться пятьшесть человек, и пара вычурных кресел в колониальном стиле. Они, казалось, плыли в облаках пороховых газов, все еще струившихся по полу.
У стены поскрипывал, покачиваясь на подвесах, невообразимого размера откидной походный диван, год назад снятый с захваченного самбука мавританского бея. Сапфировый шелк его обивки наполнял каюту таинственным мерцанием, напоминавшим капитану о походном гареме азиата, по соображениям компактности, состоявшим из девиц весьма юного возраста. Несмотря на немалую численность, весь гарем помещался на этом ложе, вздрагивая и вереща чего-то, когда, насаженный на пушечный шомпол, бей разражался очередным потоком арабских ругательств.
Приветствую вас на борту «Счастливой Долорес», произнес капитан таким тоном, словно находился на светском рауте.
Как зовут дам? осведомился он.
Хенни, София-Розина, поочередно ответили женщины.
За дверью каюты послышался гулкий топот множества тяжелых сапог, а потом женские крики и грубый мужской смех. Капитан поморщился.
Как проходило путешествие? тон капитана был галантен.
Однако, в свете сложившихся обстоятельств, его вопрос звучал нелепо и не требовал ответа. Не дождавшись его, капитан продолжил:
Дамы, вы мой приз с захваченного корабля. Пока я не получу отступногоя ваш хозяин.
Он замолчал, глядя на реакцию женщин. Он еще не решил, что с ними делать.
Пленники чаще всего брались для выкупа, однако этот бизнес не сулил больших барышей.
Как ты думаешь Хенни, много ли за вас могут заплатить ваши родственники?
У капитана был выбор. Первый вариант заключался в том, чтобы, не имея никакой гарантии на успех, много месяцев ждать денег из Европы. Все это время он должен содержать их на берегу за свой счет, оберегать от других головорезов, что, зачастую, создавало проблемы ему самому. Учитывая, что родственники женщин, вероятно, сегодня убиты, а их имущество захвачено или потоплено, размер, да и сама возможность выкупа вызывали большое сомнение.
Второй вариантпродать их на рынке одного из Карибских островов. Женщины миловидны и в том возрасте, когда их можно использовать и в качестве прислуги, и для работы на фазенде, или предложить плантаторам в Порт Рояле, Нью-Провиденсе или Галвестоне. Многие из них имели целые гаремы «дам» различных национальностей.
Впрочем, большой ценности эти женщины не представляли. Европейки стоили втрое дешевле негритянок. Англичане тысячами продавали в колонии и своих соотечественников, попавших в долги, занимавшихся бродяжничеством или попрошайничаньем. Тоже случалось с шотландцами и ирландцами, захваченными при подавлении восстаний и бунтов, среди которых преобладали женщины, поскольку мужское население, в этих случаях, чаще всего просто уничтожалось. Среди них попадались вполне достойные особи различного возраста, которых вполне хватало для удовлетворения потребностей рынка. Более того, многие из них не находили хозяев, и после аукционов отпускались на «волю», где умирали с голода на пыльных улицах местных селений.
Содержать белых было хлопотно. К тому же, как работницы они не ценилисьбыли ленивы, слабы телом и неустойчивы к местным болезням. В качестве содержанок они тоже не пользовались спросом. Мулатки были и привлекательнее, и горячее. Знатоки утверждали, что европейки надоедают быстрее, чем даже индианки, не говоря уж о прочих, весьма разнообразных представительницах местного гаремного «бомонда». Поэтому, даже при неплохих внешних данных, у одного хозяина они редко задерживались больше, чем на месяц.
Чтобы иметь хотя бы какой-то навар с белых женщин, владельцам рекомендовали скрещивать их с неграми. Процесс этот приобрел такие масштабы, что в 1681 потребовалось ввести специальный закон, «запрещавший спаривание ирландок (которые были наиболее дешевы и многочисленны) с африканцами с целью производства рабов на продажу», поскольку это снижало рабочие качества «черной породы» и сбивало цены на «природных» чернокожих, уменьшая прибыльность экспедиций по завозу рабов из Африки.
Впрочем, на собственные потребности этот запрет не распространялся. Поэтому ирландок частенько использовали для выращивания квартеронок, которых, в своих поместьях заготавливала заботливая родня, радея о половом воспитании своих отпрысков и профилактике гомосексуальных склонностей мужской половины, что в этих местностях было немаловажно.
Однако, квартеронки получались в лишь третьем поколении. Процесс их выделки был не быстрым и не отличался высокой производительностью. Лишь третья часть полученного в результате потомства годилась для использования в намеченных целях. Так что ждать больших доходов от продажи попавших в его распоряжение «дам», капитану не стоило. К тому же, одна из них оказалась не первой свежести, а вторая находилась в том склочном возрасте, который недолюбливали и любители зрелых женщин, и те, кто предпочитал что-нибудь помоложе. Хотя и на таких охотники найдутся, однако быстро сыскать хозяев для них было не просто. Единственное их достоинствоболее или менее пристойное происхождение, в том смысле что, в отличие от «английского товара» эти, по крайней мере, не промышляли проституцией в лондонских подворотнях и скорее всего, были здоровы.
Следовало учитывать и то, что сегодня расположение духа команды было особым. Изредка такое бывало, когда корабль больше месяца болтался в море. По опыту, капитан знал, что вряд ли кто из сегодняшних пленниц, попавших в руки матросов, доживет до выкупа.
Даже он не мог игнорировать это настроение, без угрозы для своего авторитета. В такие моменты, противопоставлять себя командесмертельно опасно. Да и потом, чрезмерная меркантильность в подобной ситуации могла дорого ему обойтись. Это бы запомнили. И надолго!
Должность капитанавыборная. Он каждый день должен доказывать разномастному, многонациональному сброду право занимать ее, при необходимости посылая любого из них в огонь и воду, а иногда и на верную смерть.
Несколько минут капитан обдумывал, как поступить, прислушиваясь к внутреннему голосу и звукам за дверью.
Затем он придвинул кресло, обитое зелено-голубым полосатым атласом, с ручками из причудливо перевитых полированных лиан, и уселся напортив женщин. Жестом он приказал девушке подойти к нему. Та не осмелилась возражать.
Чем ты занималась, София-Розина? Что умеешь делать?
Капитан пальцем приподнял за подбородок ее, хотя и симпатичную, но густо обсыпанную крупными веснушками мордашку.
Маня учили вышивать шелком и сервировать стол. Еще я умею разводить цветы на клумбах и полетах, ответила девушка дрожащим голосом.
Этого я и боялся, буркнул капитан.
Шум на палубе усилился. В разных концах корабля кричало несколько женщин. Одни из них вопили жалобно, выкрикивая чего-то, другие истерично, словно отбиваясь от стаи собак, третьи натужно, будто преодолевая навалившуюся на них тяжесть.
Рядом с каютой истошно закричала девушка: «Не надо! Не надо!», потом слова стали неразборчивыми, слышалось лишь тихое повизгивание. Через некоторое время послышался взрослый женский голос. Он страшно выл на низкой, звериной ноте, сначала монотонно, потом толчками. Голос то затихал, то раздавался с новой силой, иногда срываясь на хрип, свидетельствуя о том, как часто у «дамы» меняются партнеры.
Капитан сел в кресло и подозвал Хенни.
Тебе придется раздеться, произнес он любезным голосом, впрочем, не торопя ее это делать.
Подождав с минуту, он взял в руки тонкую трость, инкрустированную перламутром, и вычурно-изящным движением указал на дверь каюты. Сжал губы так, что они стали тонкими и бледными, и тихим голосом, почти лишенным выражения, однако четко артикулируя каждую букву, произнес:
Эта дверь, как и все другие на этом корабле, не имеет запоров. Если ветер, капитан говорил медленно, с длинными паузами после каждого слова, Если ветер, случайно, откроет ее, и матросы увидят, что ты все еще одета и не находишься между моих бедер, поначалу они будут смеяться. Долго. Они чуть не лопнут от смеха. А потомкапитан помолчал, спокойно и серьезно глядя на женщину:
Потом они, вышвырнут меня за борт. А вот вы, капитан сделал упор на слово «вы», вы будете долго обслуживать команду. Всех вместе и каждого по отдельности.
В этот момент набежавшая волна качнула судно. Дверь скрипнула и медленно приоткрылась, однако, дойдя до середины, остановилась, повернула обратно и возвратилась туда, откуда начала свое движение.
Так быстро, наверно, не раздевалась, еще ни одна женщина на свете. Уже через несколько секунд Хенни без одежды присела на колени, у ног капитана.
Молодец, похвалил он ее.
А теперь, слушай очень внимательно, капитан придвинулся к женщине и перешел на шепот: Моя мужская сила не может подвергаться сомнению. Команда должна слышать, как развлекается капитан. Сейчас ты изобразишь оргазм и будешь стонать долго, страстно, с надрывом и подвыванием так, чтобы тебя слышало все судно от форштевня до полуюта. Начинай.
Капитан поднялся на ноги и взмахнул тростью, словно дирижерской палочкой.
Женщина, все еще находившаяся в ступоре, даже изменилась в лице и приоткрыла рот от удивления. Однако увидев глаза капитана, она поняла всю важность поставленной задачи.
Сначала тихо и неуверенно, а затем все громче начала испускать стоны, которые обычно издают женщины, занимаясь любовью. Капитан одобрительно кивал, требуя делать это еще громче. По мере того, как концерт набирал силу, все прочие звуки на судне затихали. Казалось, умолкли даже чайки, препиравшиеся на палубе из-за остатков оторванной в бою плоти. Впрочем, идиллия длилась не долго. Проявив уважение к капитану, команда с удвоенным энтузиазмом продолжила прерванную забаву.
Через некоторое время кэп решил подключить к представлению и девушку.
Присоединяйся, кивнул он ей. И та, искоса поглядывая на мать начала подвывать ей. Ее тонкий голосок придал пикантности крикам женщин.
Они стояли рядом и старательно стонали на два голоса, ища взглядом одобрения капитана. Они понимали, что новый хозяин имел полное право и на их экзерсисы, и на их жизнь, и на тело. Все, что он делал сейчас, он делал по праву господина. Ясно, что если тот решит воспользоваться и правом мужчины, это станет для них большой удачей.
Впрочем, так оно и было.
Об участи женщин, захваченных пиратами, ходило множество легенд и правдивых рассказов, которые они многократно слышали. Да и, собственно, развлечения пиратов не слишком отличались от обыденных нравов этих мест.
Согласно традициям и даже законам групповые забавы в Новом Свете были не столько редкостью, сколько обыденным явлением. Бытописатели этого времени рассказывали, что на Карибах не считалось зазорным, даже развлекаясь с женами, укладывать с ними в постель служанок, воспитанниц и прочую, достойную того, «живность», имевшуюся в хозяйстве патрона.
Считалось хорошим тоном на вечерах или балах, в соседних бунгало иметь достаточное количество цветных красоток всех возможных оттенков для выпуска пара у кавалеров. Это способствовало утонченному, светскому колориту не меньше, чем сервировка столов, деликатность блюд или роскошь модных нарядов, придавало особую остроту, и шарм отношениям дам и кавалеров, снижало накал страстей между мужчинами, количество драк и дуэлей.
Ну а по окончанию, джентльмены имели возможность расслабиться, устроив в этих бунгало такой разгул, о котором потом они много дней рассказывали, не стесняясь. Такого рода секс признавался вполне приемлемой формой разрядки, необходимой при чрезмерном возбуждении мужчины, которое почиталось нежелательным для общения с женами. И нужно отметить, что многие дамы, с томным видом прикладывая к лицу лорнеты, с удовольствием наблюдали за этими развлечениями из слегка задрапированных окон, которые специально для этого устраивали на балконах и мансардах.
Для кавалеров, и для наблюдавших за их проказами дам, подобные процедуры считались полезными для здоровья настолько, что местные лекари рекомендовали практиковать их, не реже 2 раз в месяц, для профилактики малярии и других заразных болезней, которых в этой местности водилось немало.
Естественно, что обе женщины, четыре года прожившие на Кюрасао, принадлежавшие к островному светскому обществу, неоднократно присутствовали при подобных развлечениях.
Обычно у них, в Виллемстаде, на приемах у капитана Вест-Индийской компании все это происходило в огромном, открытом бунгало без стен, где обычно хранилась охотничья утварь и амуниция для лошадей и всадников. На время банкетов снаряжение переносили в соседние строения, освобождая его для эскапад. Десяток деревянных столбов, поддерживавших огромную тростниковую крышу, нисколько не скрывали происходящее ни от мужчин, ни от дам, ни даже от детей, которые после захода солнца покидали пышущую жарой виллу и располагались неподалеку на газонах вокруг столов с угощениями.
Поэтому ни Хенни, ни София-Розина, не считали что то, что с ними происходило, чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, так оно и должно было случиться в подобной ситуации.
Следующую ночь капитан провел спокойно, как младенец.
Когда рассвело, он привел себя в порядок и решил пройтись по судну, чтобы убедиться в том, что все в порядке. Действительно, проблем не было.
На морештиль. Корабль дрейфовал, паруса убраны. Вахтенный стоял на месте. На палубе, в баке и в кубриках валялись еще не прибранные после боя куски обшивки, такелажа, на досках темнели пятна засохшей крови, а также свидетельства бурной ночиостатки женской одежды, пустые бутылки, которые перекатывались с места на место, когда судно переваливалось с боку на бок на пологих, прозрачных волнах.
Большая часть команды спала. Корабельный плотникширокоплечий метис лет шестидесяти, сидя на шканцах, бренчал на гитаре и напевал вполголоса. Два полупьяных матроса, тупо сидевшие неподалеку, привалившись к мачтам, оживлялись после каждого куплета и дурными голосами орали припев, не придерживаясь никакой мелодии, как и было положено.
Капитан любил эту песню. Прислонившись к грот-мачте, он молча стоял, пока она не кончилась:
Королевские пушки устроят погром,
пел плотник,
Дико взвизгнет картечь у буршпруга.
Но спасет тебя ром, чудодейственный ром,
Терпкий, солнечный ром,
Под названьемТортуга.
Солнце жжет в небесах,
загорланили припев матросы,
Соль скрипит на зубах,
Мертвецов океан упокоит в волнах.
Бьет волна за волной, в вантах воет зюйд-вест,
Рваный парус полоща упруго,
словно не слыша дикого подвывания «помощников» продолжил старик,
Горький пепел надежд, тени наших невест
Вот награда твоя,
Славный островТортуга.
Солнце жжет в небесах,
взвыла матросня,
Соль скрипит на зубах,
Мертвецов океан упокоит в волнах.
А когда под конец шею стянут шнуром,