А! Вот ты где! что за хрень? Мелкий пацан из второго класса выпрыгнул на Женьку из кустов, как чёрт. Этого хлебом не корми, дай школу прогулять. Тут она! Тувредный мальчишка не успел закончить предложение, как оказался обезвреженным и распластанным под взрослой девчонкой, с крепко заткнутым её холодными ладошками ртом.
Максим, ты чего, мать твою, орёшь? зашептала она ему в лицо горячим шёпотом, Хочешь, чтоб отлупили тебя? Ты школу, блин, прогуливаешь который раз. Мать ремня всыплет по первое число. Молчи, дурак. Понял меня?
Пацан, основательно примятый пятьюдесятью килограммами, согласно закивал. Женька ему нравилась, а её теплая близость странно возбуждала его, но уж слишком семнадцатилетняя деваха тяжелая. Она медленно убрала ладони от его рта.
Слезь, ребро сломаешь, миролюбиво попросил мальчишка.
Ребро, передразнила того язвительная Женька, неохотно отпуская, Ты хоть знаешь, где ребра расположены.
Знаю. Тут, улыбнулся Максим, радостный от того, что может похвастаться своей эрудицией перед симпатичной девушкой, и ткнул себе пальцем в грудь, Батя ломал, я запомнил, он гордо приподнялся.
Тише ты. Услышатотлупят. И тебя, и меня.
А меня-то за что? Они моей матери не знают.
Моя мать твою знает.
Ну да, мальчишка озадаченно вздохнул.
Вот бы получше рассмотреть. Вроде орать прекратили. Женька напряжённо вгляделась вдаль, близоруко щурясь. Зрение у неё с детства неважное, а носить очки не хотелось. Ничего не видно, досада. Она покосилась на Максимку.
Максим, дело есть.
Чево? тот был заметно доволен приятной компанией и интимной обстановкой в тени набухших почками веток, и беспрестанно лыбился.
Сходи посмотри, чего там. Будь другом, решилась, наконец, Женька, изнывающая от любопытства.
Отлупят, ты ж сама сказала, нахмурился Максим, опасливо заворочавшись. Маленькая, желтовато-зелёная сопля в левой ноздре, заставила его громко зашмыгать носом, Не пойду.
А я своей маме скажу, чтоб она твоей ничего не говорила. Скажу, что ты мне помогал, подмигнула хитрая Женька игриво, трогая сопливого пацанёнка за грязную ручонку.
Сиськи покажешьпойду, вдруг само собой вырвалось у Максимки, разомлевшего от манящей близости сводившего его с ума девичьего тела, и опрометчиво смелый пацан тут же почувствовал на своей щеке хлесткую и крепкую пощёчину, от которой его отбросило обратно в колючий куст.
Пошёл ты, мелкий гавнюк, плюнула в его сторону взбешённая наглостью Женька, метая голубыми глазами злые искры, и горделиво поднялась во весь рост, Без тебя обойдусь.
Хотя, конечно, страшновато.
Ты чего дерёшься?! Дура! Я сейчас заору!
Ну, и ори. Тебе же хуже.
Делая вид, что море ей по колено, а горы по плечу, с безумно трепыхающимся где-то в районе горла сердцем и мокрыми от пота подмышками, Женька открыла заднюю калитку и на секунду замешкалась, трусливо оглядываясь. Драка тридцатилетних бабэто вам не нежная девичья потасовка за понравившегося мальчика. Тридцатилетние и покалечить в запале могут, а то и вовсе убить. Эмоции-то на пределе. Да уж, очень глупос женатым мужиком, бессовестным и неосторожным, воду в колодце мутить. Очень не по фэн-шую. Женька задумалась. А так ли любит её Мишка Лялин? Подставил. Ведь подставил! Как пить дать, подставил! А какая же это ЛЮБОВЬ?
Во дворе было пусто. У соседей тоже никого. Вряд ли нежданных гостей мать позвала к себе в хату. Поганой метлой со двора гнать таких гостей.
Мама! Мам, тихонько позвала Женька, слегка приоткрывая дверь в теплую, уютную, приятно пахнущую опарой для теста, хату, Ты здесь? если что, уж Женька-то всегда успеет дать дёру, и через забор перемахнет, не оглядываясь. Ноги-то спортивные, легкие!
Чего тебе, Женя? слава богу, живая!
Мама, мам! Как ты тут? Я не успела, а они уже здесь, Женька, радостная от того, что мать живая и здоровая, заговорила суетливой скороговоркой, врываясь в комнату стремительно, как степной смерч.
Дверь на засов закрой. На всякий случай. Редкостные мегеры, Ирина сидела спиной к Женьке, и та не сразу заметила, что мать осторожно прижимает кусок сырого мяса, завернутого в полиэтиленовый пакет, к пострадавшему в драке лицу.
Ой, мам! Чего эт ты?
Да вот
Огромный багрово-фиолетовый синяк в пол красивого Ирининого лица уже вовсю светил всеми оттенками бабской ненависти и расплывался прямо на Женькиных глазах.
Ужас какой!
Нормально. Я её лопатой огрела. По хребту. Она аж крякнула, сука. Думала, поубиваю их, тварей! Как же я, Женька, завелась! Слава богу, смылись. Жабы.
Ой, мамка какая ты Какая смелая! Спасибо!
А за что спасибо? Ты хоть понимаешь, почему ТАК вышло?
Женька виновато замолчала. Лялин подставил. Не любит её. Самолюбие потешил и А она дура. Полная дура.
Ты извини, но бабы эти правы, добавила мать уверенно и отвернулась, с отвращением поглядывая в зеркало, Недели две теперь светить. Тьфу.
Я его брошу, тихонько буркнула себе под нос школьница, украдкой смахивая нечаянную слезу. Но Ирина ей не ответила.
Ольга
Бабуль, а, бабуль! довольная собой Ольга лежала на диване большим пузом кверху и аппетитно уплетала вареники, Хорошо я придумала. Да, бабуль?
Бабка Феня недовольно закряхтела.
Будет знать, кобель, как по малолеткам шляться. Да, бабуль? не обращая внимания на бабкино недовольство, продолжала весело тарахтеть беременная внучка, размазывая сметану по тарелке.
Ой, ну её, эту старую. Грех, да грех. Грехситуацией не воспользоваться. Пару дней назад прожорливая в беременности Ольга нажралась чего-то прокисшего, проблевалась от души, а мужу сказала, что таблеток напилась. Хитрая! И родственникам всем сказала. Что траванулась. От горя, значит. Только ведьму старую наколоть не получилось. Но бабку, из ума выжившую, она и так обработает.
Даже в больнице полежала. Под капельницей, как надо. Бледная, зарёванная. Одно словомолодец! Размалюют тётки рожу малолетке чахоточной (почему «чахоточной»? Ольга и сама не знала, просто слово, где-то когда-то прочитанное, очень ей нравилось), всеми оттенками фиолетовой грусти размалюют. Была Женькабудет пельменька. Ольга рассмеялась своим мыслям и тут же подавилась.
Кхе-кхе-кхе
Нехорошая ты, Ольга! беззлобно пожурила Ольгу бабка и грузно приподнялась со стула. Старые половицы визгливо заскрипели от её тяжелого веса, Бог все видит, она неспешно подошла к закашлявшейся внучке, забрала у той тарелку и помогла сесть, Кто лёжа-то ест? Все у тебя не по-христиански.
Кхе-кхе Спасибо.
Давай по спинке постучу.
Вот, старуха! Лёжа, не ешь. Мужу не ври. Что захочет Ольга, то и будет делать! Ей теперь всё можно. Её обидели!
Ты сама-то христианка? Привороты делаешь, да отвороты. Мне бы сделала на Мишку, чего тебе стоит?
Не буду тебе делать! Мишку тебе не приворожить никогда. Да и разве ОН тебе нужен, лиса хитрая?!
Может, и не нужен! Но обидно же! Муж.
Какой муж? Тебе Валерка всю жизнь муж.
Молчи, бабушка!
Тьфу.
Вспомнила о Валерке, тьфу на него. А на Мишку ей и вовсе фиолетово. Мужикиэто бесконечное разочарование и расстройство, одна от них польза: деньги в дом приносят. Она, Ольга, за всю свою тридцатилетнюю жизнь ни дня не работала. И не собирается. Всыпать бы этой жареной «пельменьке» хорошенько, чтоб отвязалась! А еще лучше порчу наложить. Такой страстью к особе малолетней муж её благоверный изошёл, что даже завидно! Что там за девчонка такая, чтоб прям насмерть втрескаться?! А Ольгу никто ТАК не боготворил, не баловал. Даже в юные и прекрасные семнадцать. Настроение испортилось.
Валерка. Толку с того Валерки. Только детей строгать умеет, да сопли по харе размазывать. Брат его младший, Мишка, бесплодным оказался, вот старший и помог семью сохранить. А анализы спермограммы Ольга порвала. Не дура. Благо, Мишка, легкомысленный и невнимательный, хрен на своё здоровье положил.
Впрочем, есть и положительные моменты в этом многоугольнике: Валерка-то точно любит Ольгу. Даже не женится из-за нее, хотя бабам нравится, что очень лестно. И любовник неплохой. Ольга снова прилегла на подушку и мечтательно вытянулась. Вот, освободится от бремени и снова его попросит. Мужики-то деревенские брезгливые все, а Валерка не такой. Умеет языком пользоваться. Внизу живота неприятно заныло. Четвертым Ольга ходила тяжело, о сексе думать неуместно.
Бабуль! Живот ноет, капризно захныкала Ольга, подгибая ноги. Бабка Феня любила свою ленивую и продуманную внучку до беспамятства, так что не сдаст её никогда, ни за какие коврижки. Может, и удастся еще с её колдовской помощью ритуал сделать. На болезнь этой маленькой суке.
Так ты не о мужиках думай, а о детях, старая засранка, ничего от неё не скроешь, временами Ольга даже побаивалась эту грузную, седую, хитрожопую ведьму. Хотя вряд ли та мысли читает, скорее просто догадывается, потому, как с младенчества воспитывала. Да и КАК можно мысли читать? Их вон сколько разных в голове крутится! Разве все прочитаешь? Сейчас отпустит.
Бабуль, ну сделай, пожалуйста! Ну маленькое проклятье. Малюсенькое! Хоть сглаз какой? Ты же можешь?
Я на неделе в Лесное к подружайке поеду, загляну к твоей разлучнице, пообещала бабка торжественно.
Спасибо-спасибо-спасибо! Бабулечка моя-моя!
Лиса коварная. Нехорошая ты, Ольга.
Вся в тебя. ВедьмАчка!
Мишка Лялин
Как же он ненавидел свою вечно брюхатую, лживую, неверную, с темными коварными глазами, которые когда-то свели его с протоптанной, веселой и разбитной, холостяцкой дорожки в тухлое семейное стойло, проклятую жену.
Ольга. Все демоны ада воплотились в этой бесявой и скандальной, грязной на язык и слабой на передок, жадной до всякого изврата и практикующей обильное чревоугодие, темноволосой женщине.
Да, если б он ТАК жрал, он бы уже в дверь не пролазил, а эта, кроме пуза, конечно, все-такая же худощавая, как тогда, в свои шестнадцать, когда он впервые ее увидел! То ли глисты, то ли обмен веществ, то ли бабкино наследие, богу противное и людям отвратительное. Хотя старая, пугающая его страшными предсказаниями, бабка Феня всё-таки раздобрела на старости лет.
Ты, говорит, Миша, жену бы не обижал. Жена у тебя баба смелая, может и отрезать чего. Отрезать! Стерва! Слыхали такое? Как вам заявленьице? Откровенная, прямая и наглая угроза. Суки две. Как же он их боится! Хотел, было, Ольгу-паскуду за волосы оттаскать, за то, что в коровнике с Валеркой тискалась (видеть не видел, но люди донесли), так рука отказала в самый неподходящий момент. Плетью повисла, как заколдованная, а в больнице сказалиневрит лучевого нерва. Ага. Куда б там. Неврит. Неврит имени Феньки, гореть ей в аду, колдовке поганой!
То ли дело Женька! От неё грозой майской пахнет и мятой, карамелью и пряниками, и ещё чем-то бесконечно вкусным, безалаберно счастливым, беспредельно ласковым. Весь мир для него в её маленьких, прохладных ладошках. Счастье его милое, нежное. Свободное, как тёплый степной ветер, своевольное, как необъезженная молодая кобылка. Же-е-нь-ка-а
А ЭТИ, подруги Ольгины гнилые, поехали счастье его ломать. А он, как связанный, и ничем девочке своей не поможет. ЭТА брюхатая. Страдалица святая. А он урода кусок, морального. А все их с Ольгой дети почему-то на Валерку похожи, до смешного. Но Мишка-то все равно их любит. Особенно Степку. Который хромает. Он единственный в отца пошёл (ну, в свидетельстве о рождении Мишка отцом записан), глазами особенно. Бросит Мишка Ольгу, как родит она, скорей бы уж. Заберёт и Степку, и Женьку, увезёт их далеко-далеко, чтоб никакая сраная магия не обнаружила, и заживут они втроём. Дружно-дружно! Давно надо было тикать из омута дурного! Как же всё-таки хорошо, что маленькая, быстроногая Женя на его пути встретилась!
Женька
Решено. Больше никогда. Никогда ОН не войдет в двери ее хаты Хм. Да он и не входит. Кто ж его пустит? Женькина мать мужика чужого ни за что в доме не приветит, без жены-то. Получается, не подходит формулировка. Думать надо.
Женька задумчиво почесала затылок. Русые волосы неаккуратно распушились. Уже битый час она пыталась решить пример по тригонометрии, но мысли все равно возвращались к бесстыжему предателю Лялину.
Правильно учителя говорят, что нужно что-то одно выбирать: либо учебу, либо любовные свидания. Только кто их слушает, учителей-то? Не хватало еще экзамены завалить! А ей позарез надо в город поступить, в высшее учебное, кровь из носу, слёзы из глаз! Оставаться в дыре этой у неё никакой возможности не осталось. Тем более после грязной и кровавой истории с Лялиными. Оскандалились на всю округу по полной. И мать с ней теперь не разговаривает, добрая и понятливая мама от бессовестной дочери отвернулась. И правильно. Так Женьке и надо. Тварь она поганая. У детей отца чуть не увела. Все ей хиханьки, да
В окошко тихонько поскреблись. Кого чёрт принес, на ночь глядя? Бедная Женька даже в клуб перестала ходить, так боялась расплаты. И как ей теперь жизнь жить? Да никак. Она выключила свет и заглянула за занавеску. Ленка стояла под окном и отчаянно махала руками, напоминая ветряную мельницу. Вот и пойми её, дурынду: то ли выходить, то ли прятаться? Машет так, что непонятно. Женька пожала плечами. Выйдет, что с ней сделается.
А в дверь постучать? недовольно напала она на терпеливо поджидавшую, с какого-то ляду оробевшую подругу, когда, нарочно не торопясь, накинула тёплый плед на плечи, и вышла, наконец, за порог. Чем-то или кем-то напуганная Ленка выглядывала из-за угла, по-воровски озираясь.
Собирайся, пойдём, без лишних предисловий, скомандовала припозднившаяся гостья и шустро засеменила к раскрытой настежь калитке, манерно двигая тазом.
Куда? попыталась возразить не в меру загадочной подельнице озадаченная Женька, но та уже скрылась где-то в темноте, по другую сторону забора.
Ночь стояла тёмная и безветренная, хмурая и основательная. Было свежо, но не сказать, что холодно. Пахло сыростью, но без дождя. Женьке нравились такие ночи. Грустные и тихие. Когда понимаешь, что всёне навсегда. Она вздохнула. Пахло цветущей черешней. И Лялинне навсегда. И она, Женька, тоже не навсегда Девушка неохотно вернулась в дом.
Немного поразмыслив, она надела джинсы с курткой и кроссовки. Если уж убегать, то в этом удобнее всего. Как заяц, со всех сторон обложенный, ей богу. И во всем друг её сердечный виноват. Дура она, дура!
В невесёлых мыслях Женька вышла за двор и очутилась в кромешной темноте, набухшей от предвкушения неминуемой майской грозы, ночи. Молодые, густо посаженные пирамидальные тополя загораживали свет от соседских фонарей, а на бетонном столбе возле сельсовета электричество и вовсе уже неделю, как погасло: то ли лампочка перегорела, то ли пацаны деревенские постарались. Стало немного жутковато. Неужели, Ленка ее сдала? Женька инстинктивно подала с тропинки в сторону, к кустам смородины. Неужели, сдала? И зрение, как назло, шалит.
Секундой спустя, прямо на Женьку, из пугающей ночной темноты вышел теплый и счастливый Лялин, распахивая в широком порыве свои крепкие и нежные объятия. Сердце радостно застучало.
Женя
Мишка!
Женька совсем позабыла, что еще минут пять назад страстно и жарко хотела высказать Лялину всё, что накипело, и лишь доверчиво подставила тёплые губы для сладкого и долгожданного поцелуя. Как же он целуется! Как целуется! Нет ничего вокруг, кроме счастья. Нет ничего, кроме любви! Даже нелюдимые тополя улыбаются и шуршат своими угловатыми, как нескладный подросток, ветками как-то по-особенному. И тоже любят друг друга, и их с Мишкой, и весь мир.
Приятная нега охватила всё маленькое Женькино существо, и она, сама не понимая, что с ней, сладко застонала. В неистовом желании близости, которое бывает на грани разрыва, Женька принялась жадно и яростно расстегивать пуговицы на Мишкиной рубашке, но, запутавшись по неопытности, просто неаккуратно вытащила злосчастную рубашку из-под пояса брюк и запустила-таки холодные руки поближе к горячему мужскому телу. Все без слов понимающий, пьяный от неумелых девичьих ласк Лялин схватил желанную им до безумия девушку на руки и потащил её куда-то, беззаботно, привычно и настолько легко, будто весом она была не тяжелее кошки.
Оказалось, что лежать на жестких ветках неудобно и жестко, и даже любезно расстеленная мужская куртка девичью спину не спасала. Свежий воздух неприятно холодил обнажённый живот. Острые Женькины коленки покрылись от холода гусиной кожей. Наваждение закончилось так же быстро, как и началось. Несколько сладких и горячих конвульсий, и действительность снова навалилась на Женьку тяжёлым гнетом. Она заплакала. Но Лялин, казалось, ничего не замечал.
Я всё решил, говорил он решительно и уверенно, жарко дыша в заплаканное Женькино лицо, Мы уедем. Я, ты и Степка. Я всё решил. Решил, он убежденно покачал головой, всё еще не понимая, что происходит, Что это? Мокро. Ты плачешь? Женька не отвечала, Женя-Женя! Почему ты плачешь? он грубо затряс её за худенькие плечи, Прекрати плакать! Женя! тяжёлая догадка на секунду мелькнула в его дурной, еще пьяной от страстного соития, голове. Неужели, она не хочет? Неужели? Мерзкая, уродливая Фенька. Паскуды! Паскуды! А самая главная паскуда в его проклятой, безрадостной жизниОльга, жена его, нелюбимая, неверная, нехорошая! И все еще брюхатая Он живо подскочил на ноги и стал неуклюже и торопливо одеваться. Женька тоже стыдливо заворочалась. Молчит.