Клуб «Ленивцев» на время прекратил свое существование, чтобы через несколько лет возродиться, но на этот раз он состоял только из единомышленников Гэрберта Уэллса. Новые члены клуба, если даже и имели другие взгляды на проблемные вопросы, все равно способствовали развитию и научным изысканиям Уэллса, и пусть и маленькими, но шажками приближали его к созданию Космополиса.
Но теперь у него появились конкуренты, которые видели эту идею по-своему и не хотели мириться с Уэллсом в качестве соавтора проекта. Одним из них стал Томас Эдисон, бывший друг, а ныне непримиримый враг.
И если Циолковский был занят собственными изысканиями и не вспоминал даже о бывших друзьях, то чего ждать от профессора Моро, Уэллс не знал. Но визит Двуглавого говорил, что профессор помнит о старом друге и, быть может, хочет восстановить с ним былые отношения.
Позвольте мне спросить: вы так долго и с большой результативностью работаете над своими проектами, не задумывались ли вы о том, чтобы организовать компанию, которая позволила бы реализовывать коммерческий потенциал ваших изобретений? задал я вопрос, который не давал мне покоя в последнее время.
Иными словами, вы хотели спросить меня, любезный Николас, не хочу ли я поставить свои изобретения на серийный поток и наладить выпуск продукции, способной существовать благодаря моим открытиям, отвлекся от микроскопа Уэллс.
Именно так, горячо поддержал я его.
То есть я должен уподобиться ремесленнику Эдисону, этому дельцу от науки, этому деловару, которому плевать на саму науку, который во главу угла ставит не процветание и эволюцию человечества, а страсть к наживе? Покорно благодарю вас. Я нисколько не желаю быть похожим на него.
Но ведь это всего лишь одна крайность. Зачем становиться похожим на Эдисона, зачем копировать его манеру ведения бизнеса, если можно изобрести собственный подход? Ведь можно выстроить все так, что управлением будут заниматься управленцы, вы будете заниматься изобретением и научным аспектом работы, а рекламой будут заниматься рекламщики.
Уэллс откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на меня, словно пытался понять, на полном ли я серьезе предлагаю ему эту абсурдную идею, нет ли тут какого-то тайного смысла или подводного камня. Наконец он все-таки мне возразил.
Все изобретения суть моей жизни, это самое важное, что оправдывает мое существование на этом свете. И ты считаешь, что я могу доверить дело всей моей жизни сторонним управленцам и прочим служащим, для которых самым важным будет обогатить свой карман? Я все равно буду вынужден контролировать процесс, вникать во все нюансы коммерции, и в результате через год или два я забуду напрочь о своих научных изысканиях, и моя жизнь превратится в сплошную грызню за бо́льший кусок пирога. Я превращусь в делягу, для которого прибыль будет важнее, чем развитие. Желаю я того или нет, мне придется вступить в соперничество с Эдисоном. Готов ли я пожертвовать своей личностью, своей идеей Космополиса и будущего человечества, в конце концов? Мой ответ нет.
Зачем так радикально рассуждать? Какую пользу могут принести ваши изобретения человечеству, если это будет наука ради науки? В любом случае, каждое изобретение должно служить на пользу людям, только тогда в нем будет смысл. Но как оно будет служить, если оно не дойдет до конечного потребителя? Ведь изобретение должно менять бытовую жизнь человека, тем самым двигая его вперед. Благодаря этому у него появится больше свободного времени, которое он сможет потратить на саморазвитие и духовный рост, что приблизит появление хомо новуса, а вслед за ним и построение Космополиса.
Вы правы, друг мой. Я не планирую хоронить свои изобретения. Мои открытия должны принадлежать всему человечеству, а не каким-то отдельным людям.
Но вы понимаете, что если не создать компанию, которая будет охранять ваше наследие и заниматься его коммерческой реализацией, то рано или поздно все изобретения окажутся в руках правительства. Оно, вполне вероятно, направит ваши труды не в ту сторону, начнет применять по-своему, совсем не так, как вы это задумали, я продолжал отстаивать свою точку зрения.
Я давно об этом думаю, поэтому я не хочу создавать коммерческую компанию. Если уж что и основывать, то Академию экспериментальной физики, как оплот дальнейшего развития человечества. Академия будет работать над новыми проектами, бережно сохранять старые разработки и внедрять их в жизнь. Только когда вокруг Академии соберутся единомышленники, можно говорить об успешности всего моего начинания. Именно АЭФ сможет стать фундаментом для основания будущего Космополиса, глаза Уэллса горели идеей.
Академия блестящая идея, но у вас должен быть серьезный штат администраторов и юристов, потому что британская корона, почувствовав в вас конкурента за рынок научно-технических изобретений, начнет оказывать вам сопротивление. Вас будут давить, пока не задавят окончательно. К тому же на все это требуются деньги. Солидные капиталовложения. Откуда вы их достанете? сказал я.
Уэллс нахмурился. Было видно, что эти мысли давно тревожили его, и, судя по всему, он не знал четкого ответа.
Он налил себе еще бренди, отпил и сказал:
Деньги на первое время будут поступать от частных заказов. В отличие от Эдисона, мои заказы единичные и высокооплачиваемые, как в случае с Чарли Чаплином. Томас же поставил научную мысль на конвейер. Но не будем об этом, все это пока в сыром виде, много работы предстоит. Пока же впереди у нас поездка в гости к профессору Моро. Отправьте Айэртону Никольби извещение, что мы принимаем приглашение и завтра в полдень готовы выехать. Поедем на двух экипажах. Вы с Вертокрылом, я со Штраусом. Да еще дайте объявление в газету. Пожалуй, в «Телефон». Сейчас я набросаю вам текст.
Уэллс написал несколько слов на листе и протянул мне. Я взглянул на текст, не увидел ничего интересного. Какая-то нелепица, но потом вчитался и понял, что в тексте заключен скрытый смысл, который понятен только посвященному.
Уэллс заметил мою заинтересованность:
Это послание Чарльзу Строссу. Я предлагаю ему на время залечь на дно в «Стрекозе». Если, конечно, он все еще читает «Телефон», как раньше, и все еще является самим собой, что может быть уже давно не так.
Вы думаете, Чарльз изменился? уточнил я.
Кто знает, какие повреждения ему нанес оборотень? И как на него подействовала постоянная невидимость, в которой он пребывает без моего препарата. Быть может, он уже давно не Чарльз Стросс, а другой человек с другими ценностями и стремлениями. Он мог переродиться. Когда мы вернемся, надо приложить все усилия к тому, чтобы найти его. Потому что если на улицах Лондона перерожденный человек-невидимка, то это может быть хуже, чем Потрошитель, который также остается головной болью полиции, пускай она еще об этом не догадывается.
Я сказал, что исполню все. И Уэллс отпустил меня.
Я отправил курьера к Двуглавому, потом позвонил в «Телефон» и продиктовал объявление. Квитанцию на оплату попросил прислать на квартиру Уэллса.
Я позвонил Вертокрылу, и он приехал за мной. Всю дорогу до Бейкер-стрит я провел в молчании. Когда мы вошли в дом, я сказал Герману, чтобы он приготовился к долгому путешествию, полному опасностей.
Глава 10. Резервация
Утром Вертокрыл мигом домчал меня до дома Уэллса, где уже вовсю шли приготовления к путешествию. Штраус грузил чемоданы в машину Гэрберта. Сам же Уэллс сидел у себя в кабинете и что-то писал. При моем появлении он отвлекся от бумаг и спросил, исполнил ли я его поручения. Я ответил положительно, а он сказал, что всю ночь размышлял над приглашением, чему очень способствовало бренди, и решил, что в гости к профессору Моро с голыми руками ехать не следует. Неизвестно, как мыслит сейчас профессор и кем он стал за те годы, что они не виделись, поэтому Герберт решил подготовиться.
Все утро я кое-что настраивал и готовил. Поэтому мы будем вооружены.
Я продемонстрировал револьвер.
Он брезгливо поморщился, словно я показал ему дохлую крысу:
Это не то. Я против убийств и страданий, хотя без первого иногда не обойтись. Дорога в будущее выстлана случайными жертвами. Но если уж нам и придется убивать, то предпочитаю, чтобы наши враги умирали без лишних страданий. Поэтому кое-что и приготовил.
Уэллс достал из ящика стола деревянный футляр. Открыл его и развернул ко мне. Внутри лежали два предмета, очень напоминающих пистолеты, только вид у них был весьма непривычный. Обтекаемые формы, ствол похож на химическую колбу, только из металла с блестящим стальным шариком на конце. Я взял этот пистолет будущего. Он оказался весомым, но не тяжелым, и весьма удобно лег в руку.
Это криогенный пистолет. Другими словами, орудие мгновенной заморозки. Запаса аккумулятора хватит на полсотни выстрелов, после этого его нужно заряжать снова. Процесс достаточно трудоемкий. Я пытаюсь его упростить, но пока не выходит. Это дело будущего. Я давно работал над этим изобретением, внедрять его в жизнь пока не планирую. Но сейчас у нас нет другого выбора. Нам нужно обезопасить себя. Так что будьте осторожны. Без надобности не используйте заморозчик. Все-таки надеюсь, что наша поездка пройдет в дружеском ключе.
На пороге кабинета появился Штраус и доложил, что приехал Айэртон Никольби. Он на своем автомобиле, в дом не входил, ждет за рулем.
Уэллс собрал документы, сложил в папку и убрал в ящик стола. Взял второй заморозчик и убрал во внутренний карман пиджака.
Выезжаем, сказал он.
Через несколько минут мы уже покидали Лондон. Первым ехал Двуглавый, за ним Уэллс и Штраус. Я с Вертокрылом замыкали кортеж.
Дорога до Северного Йоркшира заняла порядка двухсот миль. Мы двигались со средней скоростью сорок миль в час, разгоняясь только на проселочных прямых дорогах, так что в Резервацию мы должны были приехать часов через пять, беря во внимание все возможные необходимые остановки.
Такой расклад меня вполне устраивал.
* * *
Люди в глубинке отличаются от людей в мегаполисе приветливостью и чистотой во взгляде. У них нет того обилия проблем и забот, с которыми ежедневно сталкивается человек в Лондоне, независимо от его материального положения. На редких остановках возле трактиров и заправочных станций нам всегда приветливо улыбались и предлагали помощь. В случае же отказа в их лицах появлялось разочарование. Но чем ближе мы приближались к Северному Йоркширу, тем меньше улыбок и приветливости оставалось у жителей. Появилась настороженность, с которой воспринимают каждого чужака те, кто боятся за свои традиции и правила, впитанные с молоком матери от седин предков. Люди стали разговаривать более односложно, порой даже непонятно было, что именно они говорят. В конце концов речь выродилась в какое-то невнятное бурчание с явной агрессивной интонацией. Я даже начал опасаться за собственное здоровье, которое местный автозаправщик мог изрядно попортить своими кузнечными кулаками. Оставалась надежда на надежный револьвер и силовую поддержку Вертокрыла, которому местные жители очень не нравились. Это было видно по его вечно хмурой физиономии и злым взглядам, которыми он награждал каждого встречного.
Я никак не мог понять, что же изменилось? Почему люди вдруг стали совсем другими? Ведь между дружелюбными и злыми, нелюдимыми деревнями было всего с десяток миль. Но только когда я уже оказался в Резервации, понял, что дело было совсем не в нас, простых путешественниках, а в том месте, куда мы направлялись. Местные жители боялись и не любили обитателей Резервации, которые хоть и должны были не покидать своей земли, но время от времени совершали вылазки в соседние леса и деревни. Люди помнили об этом. Когда увидели за рулем одного из автомобилей Двуглавого, узнали его, и поскольку он возглавлял нашу поездку, относились к нам так же, как к обитателям Резервации, которые не давали им жить спокойно.
Я прочитал на дорожном указателе, что до города Йорка оставалось пять миль, когда Двуглавый свернул влево на проселочную, отлично укатанную дорогу и помигал фарами, приглашая продолжить путешествие. Мы последовали за ним. Некоторое время ехали молча, наблюдая, как сгущаются вечерние сумерки, а дорога постепенно сужается и петляет. Герман какое-то время крепился, но затем разразился ругательствами. В основном он выражался по-русски, но я, проведя в Петрополисе прилично времени, научился разбирать в хитросплетениях выразительного языка уличную брань. Вертокрыл поминал нехорошим словом меня, поскольку я согласился ехать неизвестно куда на ночь глядя, Уэллса, которого считал сумасшедшим прожигателем жизни, бесполезным, точно пятое колесо у автомобиля, и свою несчастную судьбу, которая занесла его на службу ко мне. Он мог бы сейчас сидеть в пабе, есть свиную рульку и запивать ее вкусным темным элем, а вместо этого рисковал застрять на всю ночь посередине дикого леса, угодив колесом в очередную яму или просто съехав в кювет. Я не мешал ему выворачивать душу наизнанку. Если ему так легче в дороге, то кто я, чтобы вставлять ему палки в колеса?
И когда нам уже начало казаться, что лес бесконечен, мы оказались на его опушке перед большим полем, заросшим травой. Поле было окружено высоким забором между деревянными столбами была натянута металлическая сетка и стояли ворота, над которыми висела табличка:
РЕЗЕРВАЦИЯ.
Частная территория.
Не входить!
Мы остановились. Двуглавый вышел из машины, скинул капюшон и направился к воротам. Здесь ему не от кого было прятаться, и он мог быть самим собой с двумя воинственно настроенными к окружающему миру и к самим себе головами.
Боковое стекло у меня было опущено. Я чувствовал дыхание теплого вечера и слышал, как правая голова Айэртон спорила с левой головой Монтгомери о том, что профессор мог бы послать в этот ужасный город кого-то другого, а они только несколько дней потеряли по прихоти старика. Монтгомери был недоволен, а Айэртон защищал профессора. Было видно, что спор для них привычное и любимое занятие, которому они предаются с упоением, оставшись всякий раз наедине.
Не нравится мне все это, пробормотал я.
Герман с уважением посмотрел на меня и сказал:
Найдите того дурака, кому может понравиться двухголовый мужик. Вы были в своем уме, когда согласились на эту поездку?
Захотелось вспылить, но я простил ему дерзость, в его словах была доля правды. Я целиком доверился Уэллсу, который руководствовался непонятными мне идеями. Неужели он настолько сильно доверял своему старому единомышленнику, который вступил на иной путь, и кто знает, куда завела его эта дорожка?
Мне было не видно, что делал Двуглавый возле ворот, но они открылись. Причем двигались самостоятельно, без его мускульных усилий. Он вернулся в машину, тут же зафырчал мотор, и автомобиль заехал на территорию Резервации, побежал по дороге, разделяющей поле напополам. Штраус последовал за ним. Герман не стал ждать, пока я укажу ему на его обязанности, и надавил педаль газа.
Солнце уже лизало горизонт, когда впереди показалась трехэтажная усадьба в традиционном деревенском стиле, с белыми колоннами и сухими плетьми винограда по стенам. Но Герман то и дело стрелял взглядом в противоположную сторону, где в ярде от усадьбы на краю поля тянулось длинное двухэтажное здание, чье предназначение было трудно угадать. Лишь свет в многочисленных окнах указывал на то, что дом обитаем.
Мы подъехали к усадьбе. Двуглавый остановился, и мы послушно встали рядом. Захлопали дверцы, и люди выбрались на свежий воздух. Я последним покинул машину, решил проверить оружие, которое мне могло понадобиться в этом странном и недружелюбном месте. Хорошее место металлическим забором обносить не будут.
Входная дверь открылась, и на пороге показался человек с фонарем, вернее, так мне вначале показалось, но я тут же увидел, как сильно ошибался. Существо стояло на двух ногах, держалось вполне по-человечески и было одето в черную ливрею дворецкого. Только руку, держащую фонарь, покрывала густая коричневая шерсть, а над плечами дворецкого возвышалась обезьянья голова в очках.
Не нравится мне все это, сказал Герман и судорожно сглотнул.
Я его прекрасно понимал, как и местных жителей, которые имели под боком столь нечеловеческих соседей.
Добро пожаловать в Резервацию, господа. Профессор ждет вас, объявил вполне человеческим голосом дворецкий и высунул длинный розовый язык, то ли пытаясь подразнить нас, то ли таким образом приветствуя.
Я в этом ничего не понимал, но язык дворецкого мне не понравился. Я решил, что, если мне представится случай, я научу его хорошим манерам.