Изнутри тошно и едко пахнуло сгоревшей взрывчаткой, свежей кровью и содержимым кишечника. Когда глаза привыкли к полутьме, Колька разглядел на полу боевого отделения под башней два беспорядочно переплетенных между собой тела, соскользнувших со своих сидений. Темно-синие и до этого грязные и промасленные комбинезоны были разорваны и густо залиты черным. Хочешь, не хочешь, а в середку лезть надо. Может, кто и живой осталсяраненный. Осторожно, стараясь не наступить на тела товарищей, побледневший от ужасааж веснушки пропалиКолька спустился вниз. С трудом сдержал рвотный позыв, пересилил (я же мужик!) ударившую в голову панику и, частично отрешив сознание, осмотрел первое тело. Еще с полчаса назад это был башенный стрелок Семочкин. Сейчас перед Колькой в исковерканной позе лежал еще теплый труп с безобразно развороченной спиной и правым боком.
Колька зачем-то (вроде это было сейчас нужнее всего) прикрыл ему глаза, по возможности бережно отодвинул в сторону и с еще большим содроганием посмотрел на второго. У командира экипажа Сердюка совершенно не было лица, глубоко иссеченная грудная клетка сквозь черную кровь кое-где белела осколками ребер, а из вспоротого живота жутко вывалилось на пол безобразное месиво сине-красных внутренностей. Похоже, бронебойный снаряд, пробив маску пушки, разорвался прямо перед ним. Колька, с трудом преодолев жалость к убитым товарищам и брезгливость к их обезображенным трупам, отодвинул изуродованные останки отделенного ближе к корме; низко нагнулся к залитому черным и липким полу и еле смог заглянуть под переднюю снарядную укладку и бензобаки в отделение управления.
Водитель Дубенко навалился влево на свою дверь и тоже был мертв еще с самого начала боя. Легко преодолевший, хоть и под углом, лобовую броню 37-мм снаряд почему-то не взорвался и, просто как болванка, размозжил ему голову до неузнаваемости. Сделав свое убийственное дело, снаряд изнутри врезался в триплекс и, разворотив его вместе с броневой заслонкой, вылетел наружу.
Остался пулеметчик. Никитин. Завалившийся головой вперед под свой пулемет. Живой! Мать-перемать! Даже застонал, когда Колька его тронул. Никитину еще повезло, что ни один снаряд или осколок не пробил внутренние бензобаки. Если бы это произошло, то, судя по рассказу Голощапова, он бы сгорел вместе с полыхнувшей машиной. А там бы и снарядная боеукладка рванула Гурину с трудом удалось протиснуться верхней половиной своего небольшого, хоть и мускулистого туловища вперед и приподнять защелку на правой дверце. Пролезть целиком в тесное отделение и так занятое двумя телами (раненным и мертвым) он не смог. Поэтому вернулся в башню, выбрался через верх, спрыгнул на дорогу и распахнул отпертую дверцу пулеметчика.
Внезапно непривычным тарахтеньем совсем рядом заработал незнакомый пулемет (свой ДТ, он запомнил, стучал не так). Колька присел у броневика и судорожно полез в расстегнутую заранее кобуру. Тарахтенье прекратилась. Стрелял командир из трофейного браунинга. По «ожившему» справа на поле поляку стрелял. Теперь поляк умер уже окончательно и притворяться перестал. Иванов помахал Кольке рукой: мол, все в порядке, продолжай.
Только Никитин живой, уведомил Колька командира.
Что с ним?
Еще не знаю, пожал плечами бледный как смерть Колька, но он хоть дышит.
Остальныевсё. Мертвы.
Сам его не тащи из машины. Сейчас Голощапов тебе поможет.
Из броневика, низко пригибаясь, выбрался на дорогу курносый радиотелеграфист-пулеметчик и подбежал на помощь.
Пока они соображали, как сподручнее вытащить раненного товарища наружу, решил пострелять кто-то из поляков, залегших за поперечной дорогой. Самого выстрела они не слышалипуля неприятно чпокнула в броню рядом с ними, отбив зеленую краску до блеснувшего металла, и ушла в рикошет. Голощапов сразу загородился от польской цепи приоткрытой на 90о дверцей, а Колька перегнулся вовнутрь и, поднатужившись, в одиночку взгромоздил бессознательного отяжелевшего Никитина на его же собственное сиденье.
В ответ на польский выстрел грохнуло осколочной гранатой башенное орудие, и опорожнил до конца вдоль поперечной дороги малоемкий магазин трофейного пулемета Иванов. Поляки попрятали в кювет свои плохо защищенные касками головы и больше не привлекали к себе внимания.
Голощапов перехватил расслабленное тело Никитина под мышки и потянул из кабины, Колька взялся за обутые в грязные сапоги ноги. Нести было неудобно: безвольное тело провисало почти до земли. Положили Никитина прямо на дорогу за кормой своего броневика и стали осматривать. На залитом кровью и забрызганном мозгом комбинезоне никаких лишних дырок не нашли. Осторожно сняли шлемофон: голова в крови, но, вроде, цела. Расстегнули комбинезон и гимнастерку: спереди никаких ран, так, мелкие царапины да синяки. Бережно перевернули на спинутоже без повреждений. Лейтенант с башни бросил флягу и индивидуальный пакет. Крикнул:
Голову промойте.
Так и есть: небольшой осколок пробил шлемофон, вошел в череп слева и застрял. Даже край наружу торчит.
Это от брони осколок оторвался, оценил ранение более опытный хоть и тоже до Польши не воевавший Голщапов. Если не глубоко вошел и мозг сильно не поврежден, глядишь, еще и выживет.
Пулеметчик довольно умело перебинтовал голову Никитина поверх осколка и застегнул на нем обратно одежду. Под затылок заботливо подложил его же шлемофон. Порядок. Чем еще товарищу поможешь? В медсанбат бы надо. Командир сверху все видел и распорядился:
Там тень. Пусть пока полежит. Голощапов, к рации. Свяжись с батальоном. Гурин, броневик Сердюка на ходу?
Не знаю. Там капот пробит в нескольких местах. Я проверю.
Давай.
Колька приподнял правую пробитую заслонку капота: снаряд, с легкостью преодолев тонкую противопульную броню, разворотил и мягкий алюминиевый блок цилиндров. Дальше можно было не проверять, и Колька опустил заслонку обратно.
Каюк двигателю, ответил на вопросительный взгляд командира. Может, ребят достать, пока тела не закоченели?
Правильное предложение. Сейчас Голощапов тебе поможет. Связи все равно нет.
И Олег помог. Вдвоем они вытащили, неприятно измазавшись, всех троих на дорогу, а потом бережно уложили в ряд на обочине, в сторонке от убитых поляков. Колька отрезал своим трофейным штыком кусок брезента и лопатой, взятой с броневика, собрал на него с пола оторванные ошметки тел, стараясь не рассматривать этот кровавый дурнопахнущий кошмар. Связал брезент узлом и положил рядышком с телами.
Может, похороним? спросил Колька командира.
Потом, вздохнул командир. Ребята теперь и подождать могутони теперь не спешат. С батальоном связи нет. Голощапов, окликнул радиотелеграфиста-пулеметчика, иди снова пробуй наладить. Нам пока одной машиной дальше двигаться смысла нет, но с оставшимися панами разобраться не мешало бы, командир кивнул в сторону залегшей в нескольких сотнях метров впереди цепи. Но сначала Гурин, ты смотрел: там пушка и пулеметы в порядке?
Вроде, да. Но специально я их не разглядывал.
Тогда так: нельзя вот этих вот, он кивнул на скошенных картечью и пулеметом поляков вокруг, без проверки оставлять. А то, двинемся мы впередс теми за дорогой разбираться, а тут вскочит какой-нибудь притворяющийся убитым, заберется в пустой броневик, да и влупит нам в корму бронебойным. Подойди. На вот тебе твой любимый пулемет. И подсумки с запасными магазинами нацепи. Проверишь: нет ли живых.
А если есть? Застрелить?
Ты ведь из Харькова. По-украински говоришь?
Конечно. В колонии в школе учили.
Ты вначале подойди к ним поближе и громко крикни, чтобы, кто живой, вставали и сдавались. Мол, кто сам не сдастся, ты застрелишь. А дальше обойди всех, в чьей смерти сомневаешьсяпни ногой или сразу стрельни. Особо не зверствуй: раненых не добивай. Мы, все-таки, Красная Армия, а не германские фашисты какие-нибудь.
Понял, товарищ командир, в смысле, есть, кивнул Колька, застегивая на себе второй пояс с подсумками для магазинов и беря тяжелый ручной пулемет поудобнее.
Для одиночной стрельбы ставь флажок переводчика огня в переднее положение, для автоматическойв среднее. Я на практике выяснил.
Ясно, бросил взгляд на переводчик огня Колька.
Погоди, Гурин, спохватился Иванов, постой пока. Я, получается, тебе свой пулемет отдал, а сам останусь тебя прикрывать с одним лишь биноклем и наганом. Голощапов, связи все нет?
Нет, ответил тот.
Тогда сбегай в броневик Сердюка, сними мне курсовой пулемет и принеси. И диски прихвати, сколько сможешь.
Голощапов принес вынутый из шаровой установки ДТ с парой запасных дисков и передал все на башню командиру.
Вэльмышановни паны ляшськи воякы! закричал Колька. Хто з вас щэ жывый, прошу встати бэз збройи з пиднятымы до горы рукамы. Обицяю жыття. Рахую до пъяты. Потим пэрэвирю кожного. И хто сам не вставвбью бэз жалю. Одын, два, тры, чотыры, пъятья пишов шукать. Хто нэ вставя нэ вынэн.
Никто не отозвался и Колька начал с осмотра тел, лежащих на дороге. Судя по многочисленным кровавым ранам на мундирахвокруг броневика живых не было. Правда, кое-кого он сапогом все-таки пошпынял. Исключительно на всякий случай. Колька вздохнул и углубился в поле, где среди желтеющей на коричневой земле стерни вповалку лежали жертвы первой картечи.
Большим пальцем он поставил флажок переводчика огня в среднее положение и для острастки, а также из чисто ребячьего желания опробовать незнакомый пулемет, дал короткую очередь над полем. Браунинг непривычно и тяжело забился в руках, постепенно задирая ствол вверх, на землю мягко посыпались пустые маслянисто блестящие гильзы. Боязливо приподнялся один солдат, вытягивая вверх трясущиеся руки.
Йды сюды, позвал его Колька, нэ бийся.
Поднялись еще несколько человек, один мог поднять только левую руку: пробитая правая висела окровавленной плетью.
Ходь до мэнэ! приказал Колька, Уси! и они медленно подошли. Кто хромал, кто просто боялся, многие были ранены.
Стояты! остановил Колька первого подошедшего метрах в трех от себя. Остальные поняли и, приблизившись, стали рядом.
Гэть усю зброю, ножи, амуныцию та набойи кынуты на зэмлю, продолжал командовать Колька. Потим я вас усих обшукаюу кого знайду хоч складаный нижрозстриляю на мисти к бисовой матэри! Пся крев! (вспомнил он польское ругательство).
Поляки, большей частью поняв ультиматум, послушно скинули перед собой остававшееся на них снаряжение и вывернули карманы. Обыскивать их Колька не стал, а приказал выйти на шоссе в десяти метрах впереди от своего броневика и сесть прямо на дорогу. Руки разрешил опустить. Хромающего последним солдата он задержал.
Стий, сказал ему. Ты поранэный?
Поляк кивнул и показал на пропитавшуюся кровью штанину на бедре.
Визьмы, що тоби трэба для пэрэвъязкы. И соби, и товарышам, якщо йим тэж потрибно.
Дьженькуе бардзо, поблагодарил поляк и, порывшись в груде амуниции, вытащил несколько перевязочных пакетов.
Йижу та воду тэж визьмы. Скилькы трэба. Дозволяю, добавил заботливый Колька. Правильно сказал командир: мы ж не фашисты германские.
Поляк вывернул содержимое чужого подобранного ранца на землю и загрузил доверху перевязочными пакетами, фляжками, консервами в жестяных банках и холщевыми мешочками. С трудом забросил набитый ранец за плечи и, слегка обнадеженный, что еще поживет, захромал к своим. У Кольки даже промелькнула мысль помочь раненому нести тяжелую ношу, но он ее от себя отогнал, как легкомысленную и чересчур милосердную. Война, однако. Мы хоть и не фашисты, но пусть паны поляки знают свое место. Не хрен было на нас нападать. Сдались бы, как прочие нормальные поляки уже два дня делаютбыли бы все живы и здоровы.
Пленные сели на дороге под присмотром пулеметов броневика, а Колька двинулся дальшепроверить не вставших. В смерти большинства сомневаться не приходилосьдостаточно было только беглого взгляда. Не требовалось ни сапогом шпынять, ни пулю тратить. Если бы Колька до этого не насмотрелся вблизи на изуродованных смертью товарищей в броневике, он мог бы и не справиться со вновь подкатывающей к горлу тошнотой. Но приходилось держать марку, в том числе и перед панами. Нечего им знать, что это всего лишь его второй бой и вторые увиденные вблизи убитые.
Кто-то из солдат упал лицом вниз и на его спине виднелись выходные отверстия свинцовых картечин: страшные рваные раны, обрамленные клочьями мундира. Кто-то поймал картечину уже на излете, ослабевшую, пронзившую до этого тело товарища. У этих не было пробоин на спине, но неестественные позы: подломленные под себя руки или ноги, вывернутые шеиоднозначно не могли принадлежать живому человеку. Кого-то картечь опрокинула назад. Тут тоже все было ясно: небольшие аккуратные черные дырочки в промокших вокруг от крови мундирах. Кто в грудь получил, кто в живот, кто в лицо под каску.
А этот куда получил? Лежит себе спокойно лицом вниз, мундир на спине целый, ноги не вывернуты, левая рука согнута в локте и в нее уткнулась голова в каске, правой рукой винтовку держит. Сапогом его стукнуть? Или стрельнуть? Э! Да он никак дышит! Колька решил стрельнуть и клацнул переводчик огня в переднее положение. Зачем очередь? Одиночного хватит. «Труп», услышав остановившиеся над ним шаги и слабый металлический щелчок, все понял, повернулся и тоненько заголосил:
Ни стшэлай.
Колька наставил ручной пулемет на бледного поднимающегося на ноги поляка. Светлоглазый щуплый перепуганный парнишка. Наверное, ровесник самому Кольке.
Ни руб тэго, умолял поляк, вытянув вверх трясущиеся руки. Его брюки и низ мундира были мокры, и Колька не сразу понял, что это у него не кровь. Юный солдатик от страха всего лишь обмочился. Говорят, бывает. Сам Колька, даже при страшенном испуге, никогда потребности в этом не испытывал.
Чому ты нэ здийнявся до горы, колы я пропонував цэ зробыты? спросил Колька, не отводя от парнишки нацеленный пулемет.
Понял его парнишка или нет, но пропшекал он в ответ, что-то совсем уж непонятное Кольке. Что-то вроде: «Булэм пшоражонэ». Поражен он был что ли? Не все слова, как видно, в польском и украинском сходны. И что теперь? Пристрелить его, как и обещал? Но мы же не фашисты. Испугался его ровесник. Ясное дело. А-а-а. Хрен с ним. Пусть живет.
Усю зброю, набойи, амуницию, ножи кыдай на землю та йды до свойих. Зассянэць.
Обрадованный парнишка, освободившись от всего, потрусил по полю на шоссе, не опуская задранных рук. Колька продолжил обход павших. Нашел еще двоих живых, но тяжело раненных. Опасности они точно не представляли, но и сами явно идти не могли. Колька воткнул в мягкую землю возле раненых брошенные винтовки стволами вниз, чтобы найти их было легче. И вернулся на шоссе.
Помилованный им парнишка уже не трясся, а перевязывал простреленного в области ключицы раздетого до пояса сидящего товарища. Колька ему велел, где словами, где жестами, как закончит, сходить обратно в поле и перевязать двоих раненых, возле которых торчат вверх винтовки. Потом сразу вернуться. И не вздумать «баловать»! Сам Колька отправился на другую сторону от шоссе, где командир с башенным стрелком на пару так удачно скосили из спаренного пулемета улепетывающий обратно второй взвод. Там выживших оказалось больше: шестеро самостоятельно вышли на дорогу, а четверых перевязали на месте и тоже оставили под воткнутыми винтовками.
Успешно справившийся с заданием Колька вернулся к командиру. Остальной экипаж в его отсутствие тоже не бездельничал. Правда, основная работа досталась ГолощаповуМинько и сам Иванов были на страже. Олег по очереди отстегнул от курсового и башенного пулеметов парусиновые растянувшиеся мешки гильзоулавливателей со стальными спиралями внутри, вынес их наружу и опорожнил на обочину, открывая снизу защелки, напоминающие крупный женский кошелек с металлическими шариками на конце.
Повыбрасывал туда же стрелянные, до сих пор еще едко пахнущие сгоревшим порохом, снарядные гильзы. Опустошенные трехрядные магазины пулеметов отнес в подбитый броневик, а на их место в боеукладке вставил набитые оттуда же. Заполнил до отказа и снарядную укладку для орудия. Спросив командира, вытащил из поврежденного бронеавтомобиля все оставшиеся полные пулеметные диски, упаковал их в отрезанные куски брезента и крепко приторочил на задние крылья БА-10 к привинченным над ними цепям Оверолл, используемым для езды по бездорожью. Туда же прикрепил и завернутые в брезент второй пулемет и вынутый, чтобы никто не смог воспользоваться башенным орудием, пушечный клиновой затвор. Занес в кабину гранаты, ракетницу и личное оружие погибшего экипажа и раненого Никитина. Документы отдал лейтенанту. Сел на свое место и опять попробовал радиостанциюсвязи с батальоном по-прежнему не было, даже в режиме телеграфа.