Два румынских эскадрона были посланы зачистить от возможно оставшихся немцев деревню. Комбриг Персов выделить в помощь союзникам танки не смог, он и так уже оторвал от основных порядков бригады целую танковую роту, послав ее по просьбе артиллеристов, для уничтожения остатков моторизованного клина, уцелевших после удара авиации и схоронившихся по их сведениям где-то севернее. Правда, как ему уже доложил по рации капитан Гординский, толк от этого получился вполне даже приличный: действительно затаившиеся там фашисты уничтожены, отступить удалось не многим и то, побросав подбитую технику. Потерь среди техники и личного состава экипажей нет; лишь у одной машины была разорвана снарядом гусеницаповреждение уже устранено. Среди десантников трое погибших и семь раненых. Взято в плен до батальона фашистов.
3. Незадавшийся расстрел.
Румынского сержанта Якобеску, плененного в деревне в самом начале боя, немцы довольно грубо, подгоняя прикладами, доставили в штаб своего батальона, временно занявшего добротный хоть и одноэтажный дом, из которого выставили всех хозяев, включая парализованную бабку и молодую мать с двухмесячным грудничком. Один из штабных офицеров, капитан, худо-бедно мог общаться с этими презренными «мамалыжниками».
Первым в дом зашел кряжистый мордатый фельдфебель, лично в поимке румына не участвовавший, но захотевший примазаться к заслуге своих подчиненных. Он доложил о пленном и, получив разрешение, крикнул во двор, чтобы его завели. Сержанта с окровавленным разбитым лицом втолкнули вовнутрь, в очередной раз больно врезав ему в спину, в область печени, прикладом. Фельдфебель положил на стол перед капитаном найденные у румына в нагрудном кармане кителя документы.
Так, так, сказал, просмотрев бумаги, коверкая румынские слова и неправильно ставя ударения, офицер. Сержант Петре Якобеску. Рошиор. Регулярная кавалерия. Номер вашей дивизии?
Пленный молчал, решив говорить, но не сразу, а вроде как под нажимом, страхом боли и смерти. По кивку начальника штаба стоящий сбоку немецкий ефрейтор без замаха сильно двинул румына в живот прикладом карабина. Румын с перехваченным дыханием согнулся, охватившись руками и присев почти до пола. Второй немец, глумясь над беззащитным, схватил его за ухо цепкими пальцами и, чуть ли не отрывая, заставил через силу выпрямиться.
Мне тебя уговаривать некогда, опять заговорил офицер. Или ты отвечаешь на мои вопросы, или тебя выведут во двор и тут же расстреляют. Выбирай сразу. Время на раздумье тебе не дам.
Вы меня и так, и так расстреляете, кое-как восстановив дыхание, сказал гнусаво из-за разбитого носа сержант, подняв на немца окровавленное лицо. Хоть буду говоритьхоть нет.
Ты не прав, сделав грустное «честное» лицо, покачал головой переводчик. Если ты нам скажешь правдуостанешься жить. Германия придерживается правил ведения военных действий. Просто так мы пленных никогда не расстреливаем. Ответишь на вопросытебе окажут необходимую медицинскую помощь, накормят и отведут в сарай к другим пленным. Потом поместят в лагерь для военнопленных до окончания войны. Выбирай: немедленная смерть или жизнь, пусть даже и в плену.
Сержант правдоподобно изобразил на изуродованном окровавленном лице муки совести и кивнул головой.
Хорошо. Я буду говорить. Надеюсь, вы меня не обманете. Номер нашей дивизиичетырнадцатый, с ходу выдумал Якобеску, служивший не в дивизии, а в отдельной кавалерийской бригаде.
Фамилия командира.
Генерал Мереуцэ, продолжал он, повысив до генеральского звания своего только что заколотого штыком рядового солдата.
Номер русской танковой дивизии? Сколько танков? Сколько с ними пехоты? Артиллерии?
А вот этого-то того я и не знаю, всем своим видом показывая испуг, заблажил Якобеску. Я ведь всего лишь сержант. Даже мой лейтенант, думаю, этого не знает. Откуда нам? Русские нас не уважают. За людей не считают. Общаются всегда свысока. За глаза обзывают «мамалыжниками». Наш капитан, командир эскадрона, получил приказ: следовать за русскимимы и следовали. А сколько всего русских танковточно сказать не могу. Когда оглядывалсявидел, что очень много. Но считатьне считал.
Много это сколько? Сто? Двести? Или, может быть, тысяча?
Ну, больше двух сотенэто точно. Думаю, с полтысячи наберется. Если не больше.
Решил нас запугать? Откуда здесь у русских столько танков? Обманываешь?
Да вы что, прижал к груди трясущиеся руки румын, я жить хочу. Зачем мне вас обманывать? Я, правда, точно не знаю. Не слышал ни от кого и сам не считал.
Ладно. Мы еще проверим твои слова. Если обманулрасстреляем. Какая у вас задача? До какого рубежа вам приказано наступать?
Не знаю. Майор приказал не отставать от русских танков, защищать их от вашей пехоты. Куда онимы за ними.
То не знаю. Это не знаю. Не видел. Не считал. Никакого толка от твоих ответов. Еще что-нибудь полезное для германской армии можешь рассказать? Вспоминай. Если неттебя расстреляют.
За что, господин полковник? продолжая разыгрывать труса, чрезмерно повысил в звании переводчика-капитана румынский сержант. Я вам все рассказал! Все что знал! Пощадите! Вы обещали! Я вам еще расскажу. Я слышал, как разговаривали наш капитан и майор. Русские танки должны прорваться вперед и окружить это село. А потом войдут в него вместе с нашей кавалерийской дивизией. Для полной зачистки. Если вы меня не расстреляете, я буду за вас ходатайствовать. И вас тоже не расстреляют. А иначе, если найдут меня мертвого, кто-нибудь из ваших солдат вполне может рассказать, кто именно отдал такой приказ. Как вы думаете: вас тогда пощадят?
Ты, грязная румынская свинья, смеешь меня запугивать? Шантажировать? Уберите его (обратился к фельдфебелю). Только отведите подальше, чтобы его труп здесь не смердел. А в компанию к нему прихватите и тех иванов, что сидят в сарае. Они нам тоже больше не нужны. А если село не удержим, и действительно придется отступатьбудут только помехой.
Румынского сержанта грубо вытолкали во двор и остановили. Якобеску, все еще на что-то надеясь, продолжал корчить из себя в край перепуганного труса. Стеречь его остались два молодых немцаостальные вместе с фельдфебелем пошли к дощаному сараю в глубине двора. Караульные, совершенно не опасаясь трясущегося, похоже, обделавшегося от страха унтерменша, повесили свои карабины с примкнутыми плоскими штыками за плечи и, переговариваясь о чем-то веселом, закурили.
Битте, жалобно заглядывая им в глаза, сделал понятный, изображающий курение, жест пальцами и губами, сержант. Один из немцев засмеялся, глубоко затянулся и метко бросил еще длинный тлеющий окурок прямо в свежую коровью лепешку поблизости. Якобеску через силу улыбнулся разбитым лицом, униженно поблагодарил за «угощение», сделал шаг в сторону на трясущихся ногах, подобрал окурок и, преодолевая брезгливость, глубоко затянулся.
Скоро немцы подвели еще с десяток расхристанных пленных в красноармейских распоясанных гимнастерках. Часть русских солдат была ранена и не очень умело перевязана окровавленными бинтами. При виде своего фельдфебеля конвоиры Якобеску сняли с плеч ружья, убрали с лиц улыбки и толчками прикладов вперемешку с грубыми окриками подтолкнули его в общий строй. Пленных окружили и повели. Но не на улицу, а вглубь садов-огородов. Шли совсем недолго. Шедший впереди всех мордатый фельдфебель высмотрел подходящий неглубокий овражек и приказал остановиться. Немцев было шестеро. Пленных, включая румына, ровно дюжина.
Дополняя свои непонятные для русских ушей крики ударами прикладов и уколами штыков, фашисты заставили пленных опуститься на траву тесной группой. Два немца отошли к овражку и стали напротив него метрах в пяти. Трое остались за спиной сидячих пленных, направив на них карабины, грозящие плоскими штыками. А мордатый фельдфебель достал из кобуры парабеллум, привычно передернул вверх-назад мелко рифленые пуговки шатуна затвора, злобно схватил за ворот ближайшего к нему красноармейца с забинтованной под расстегнутой гимнастеркой грудью и, тыча ему стволом пистолета в затылок, крича свое непонятное: «фоведс» и «шнэля», потолкал к оврагу.
Штейн зи бэрайт, руссыше швайн, прикрикнул он и, отойдя в сторону, скомандовал уже своим солдатам, взявшим раненого на прицел:
Фойя!
Солдаты слаженно выстрелилив спину пленного ударили две остроконечные тяжелые пули, пробили насквозь и уже мертвым скинули в неглубокий овражек. Сидящие на траве пленные, до конца уверившись, какая печальная участь их ожидает, тихонько загомонили. До этого они все-таки на что-то наивно надеялись, думали, что их просто переводят в другое место заключения. Фельдфебель, тяжело впечатывая свои запыленные сапоги в утоптанную землю, направился за следующей жертвой. Молодой солдатик, почти мальчик, с розовыми щечками еще не знавшими бритвы, стал о чем-то непонятном для Якобеску умолять фашиста. Солдатик вцепился руками в своего соседа и никак не хотел подниматься, чтобы достойно принять свою смерть. Как на мнение Якобеску, фельдфебель мог с тем же успехом спокойно пристрелить перепуганного русского паренька прямо на месте. Но он с упрямством, достойным лучшего применения, решил провести процедуру экзекуции, как положено. Немцы не зря славятся своей любовью к порядку.
На помощь своему командиру пришел еще один солдат. Вдвоем они оторвали руки запаниковавшего парнишки от его соседа и чуть ли не волоком потащили к месту казни. Якобеску оглянулся на оставшихся охранников. Ближе всего к нему стоял недавний «шутник», кинувший для него окурок в коровье дерьмо. Сержант, не вставая, опять обратился к нему, жалобными жестами прося покурить. В этот раз немец не стал издеваться, а разразился непонятной для румына бранью. На повторную настойчивую просьбу, сопровождавшуюся униженным хватанием за грязный сапог, он с короткого замаха решил кольнуть чересчур навязчивого недочеловека примкнутым к стволу плоским штыком. Не получилось. Проклятый «мамалыжник» казавшийся таким перепуганным и трусливым, внезапно отстранился вбок и, схватившись двумя руками за рукоятку штыка со стволом и цевье карабина, резко дернул на себя. «Шутник» не удержал равновесия и, уже падая, невольно шагнул вперед.
Соседний черноусый русский с двумя узкими нашивками на погонах, заранее нутром почуявший задумку союзника, среагировал быстро и набросился на упавшего фашиста сверху, перехватив его горло своим жилистым предплечьем. Чтобы не задохнутся, немцу пришлось отпустить оружие и сопротивляться второму навалившемуся врагу. Якобеску молниеносно завладел карабином, с взведенным, как он справедливо полагал курком и патроном в патроннике. Германский маузер был ему хорошо знаком. Совершенно аналогичная конструкция была у чехословацких карабинов, в некоторых подразделениях их эскадрона заменивших устаревшие манлихеры.
Первой целью из пятерых вооруженных врагов румынский сержант выбрал одного из смотрящего в их сторону «расстрельщиков». Выстрел. Немец, получивший меткую пулю в грудину, упал. Фельдфебель и второй тащивший парнишку солдат, не бросая свою жертву, обернулись на неожиданный звук. Второй «расстрельщик» вскинул заряженный карабин к плечу и успел выстрелить первым, но промахнулся по внезапно присевшему хитрому румыну. Якобеску молниеносно передернул рукоятку затвора и удачно выстрелил уже с коленавторой «расстрельщик» согнулся от пули в живот и упал лицом вниз, не отпуская свое оружие. На последнего конвоира, оставшегося за спиной у ожидающих казни русских румынский сержант внимания не обращал, всецело полагаясь на помощь русских союзников.
И действительно, когда этот немец повернулся в сторону своего подвергшегося нападению товарища, на него самого набросились сразу двое вскочивших на ноги пленных. Одному немец успел всадить штык в живот, но другой своим мосластым кулаком с размаха, по-рабочекрестьянски, врезал ему в арийскую челюсть, сбив, как городошную фигуру, на примятую травку. На упавшего фашиста сразу метнулись еще двое и отобрали оружие.
Фельдфебель с напарником, поняв, что пленные взбунтовались, бросили свою перепуганную жертву и подняли оружие. Фельдфебель открыл огонь из пистолета, сразу застрелив стоящего со сжатыми мосластыми кулаками русского. Вторая его пуля попала в спину уже поднимавшегося с отобранным карабином пленного и опрокинула его лицом вниз. Третьей пулей он промахнулся по румыну, уже несколько раз выстрелившему из маузера и трусливо прячущемуся теперь за спинами русских. Успел выстрелить и стоящий возле фельдфебеля солдат, помогавший тащить парнишку. Стрелял он торопливо. Не подумав, какая цель значимее. От первой его пули упал побежавший в сторону раненный безоружный красноармеец, но второй раз он выстрелить не успелправое легкое ему пробила четвертая пуля румына (третьим выстрелом сержант промахнулся).
Фельдфебель, поняв, что остался один против почти десятка уже захвативших два карабина пленных, тяжело и быстро затопал сапожищами в сторону оврага. Вслед ему выпустил последнюю в магазине пулю румын и первую красноармеец, перехвативший у подстреленного фельдфебелем товарища трофейное оружие. Оба промахнулись. Фельдфебель добежал до края неглубокого оврага и спрыгнул вниз.
Якобеску кинулся к еще не до конца задушенному немцу-«шутнику» все еще сучившему ногами под навалившимися на него русскими пленными. Изловчившись, сержант с короткого размаха сунул примкнутым к карабину штыком в бок фашиста. Вытащил и всадил еще разнемец, наконец, обмяк и перестал шевелиться. Румын не очень вежливо отпихнул в сторону черноусого русского, все еще душившего уже расслабившийся труп и торопливо перевернул на спину еще теплое тело. Он вытряхнул на примятую траву из левого подсумка на его поясе три обоймы с блестящими латунью и томпаком патронами, одну обойму сразу выдавил в опустевший магазин маузера, остальные вбросил в обширный карман своих галифе и побежал к оврагу, на бегу досылая патрон в ствол.
Второго караульного тоже, устав душить, докололи ударом его же штыка в грудь. Красноармеец, завладевший этим карабином, побежал вслед за румыном к оврагу. Черноусый младший сержант, первым бросившийся на помощь Якобеску, заторопился к застреленным немцам, подобрать оружие и себе. Следом кинулись еще несколько красноармейцев, но первым вытащил карабин из-под своего конвоира, сбитого пулей румына, уцелевший буквально в последнюю минуту розовощекий парнишка. Поняв по стонам, что фашист, несмотря на выходное, темнеющее проступившей кровью, отверстие в куртке еще жив, переживший весь ужас собственной смерти молоденький солдатик с остервенением вонзил несколько раз плоский штык до самого дульного среза в его широкую спину. Немец уже вытянулся и затих, а парнишка все продолжал с остервенением и кхеканьем кромсать его все больше кровенеющее тело, дробя остро отточенным длинным клинком даже ребра.
Ефимов! окликнул солдатика подбежавший старшина с морщинистым загоревшим до черноты лицом, Он уже мертвый. Перестань. Дай винтовку.
Не дам! истерично прижал к груди трофей солдатик. Моя! Я забрал. Больше в плен никогда не сдамся.
Ну, ну, успокойся, хлопчик, понял состояние подчиненного опытный старшина. Никто тебя в плен не гонит. Но я стреляю лучше тебя. Отдай винтовку мнея и тебя защитить сумею.
Нет! продолжал блажить Ефимов. Я больше без оружия не останусь!
Ладно, не стал спорить старшина. Оставь пока себе. А запасные обоймы ты взял? Нет? То-то же. Немец раз точно стрельнуть сумелв магазинене больше четырех патронов осталось. Сними с него ремень с подсумками.
Солдатик, недоверчиво поглядывая на старшину, положил трофейный карабин на землю и, перевернув труп на спину, расстегнул на нем ремень. Этого было мало: к широкому поясному ремню крепились более узкие плечевые ремешкипришлось ему возиться и с ними. Старшина в это время нагнулся и подобрал маузер.
Красноармеец Ефимов! прикрикнул он командным голосом, на недовольно встрепенувшегося солдатика. Приказываю: снять с фашистской нечисти всю амуницию и приладить на себя. К выполнению приступить!
Есть, приступить, обиженным голосом повторил Ефимов. Старшина, передергивая на ходу затвор хитростью отобранного трофея, тоже побежал было к оврагу, но остановился: фельдфебеля уже застрелили и все, кроме одного бойца, спустившегося вниз за его оружием, возвращались обратно.