Углём и атомом - Плетнёв Александр Владимирович

Александр ПлетнёвУглём и атомом

Век вчерашний, год старинный

Начало века двадцатого неотвратимо врывалось в столицу Российской империи телеграфным стрекотом, зуммерами телефонов, клаксонами автомобилей, праздничными зрелищами уже не монгольфьеров, а полноценных дирижаблей, модой на кожаные одежды шоферов или пилотов аэропланов.

Утренний Петербург улочки, улицы, проспекты, площади. Где воистину «смешались люди, кони»  замысловатый снующий хаос из всяческих упряжек, понурых и понукаемо-рысящих лошадок: повозки, пролетки, конки-трамвайчики.

И признаки технического прогресса: локомобили, бензиновые, газолиновые ландо.

И звуки-звукилюдской гомон, гудки, цокот копыт, свистки.

И запахи-запахиконские потные, машинные выхлопные, вокзально-паровозные, сдобно-булочные ресторанные.

Дома, особняки, дворцы такие узнаваемые, и такие незнакомые на придирчивый и пожирающий взгляд. Не послеблокадная Ленинградская реставрация, а дореволюционно-имперская, исконно Санкт-Петербургскаясвежая, натуральная «обертка», отделка, облицовка, покраска: камень-дерево-бумага

И люди-людиизысканное вежливые, важные деловые, разночинные простецкие, мужицкие неотесанно-чесночные. Опрятные, неряшливые всякие.

Усы, усы, бородки, бородымужчины встречные и проходящие: мундиры, пальто, накидки, сюртуки, шляпы, фуражки, картузы, пиджаки, подпоясаны рубахи, да брюки в сапоги.

И дамы, сударыни, словно селедочки-стайки гимназисток: манто, платья, до пят юбки, зонтики и шляпки.

На перекрестках заправски-важные городовые, околоточные, а за чугунными с завитушками воротами классически не без хмельного дыхания дворники.

Блеск фасада с разодетыми господами и нищая милостыня у церквей.

Дворцы и ветшалые окраины.

Роскошь и убожество.

В эти уже стылые дни, кутаясь в под стать времени года и века одежды одежды не всегда практичные, грубоватые, но добротные и основательные, что ли. И как ведется, непременно выражающие твой статус и положение.

В эти осенние дни Александр Алфеевич Гладков разрешал себе вот так иногда за бременем дел и несвойственной нынешним временам суетой, выйти спозаранку из дома на Ружейной. Либо, проехав в карете пару-тройку улиц на набережную ли, на площадь иль проспект по выбору, приказав кучеру остановиться, пройтись пешком, впитывая вместе с утренним воздухом дыхание эпохи. На свою оценку и просто в наслаждение, на слух, на ощупь как, взяв изящно-вычурную позолотой телефонную трубку, услышать на коммутаторе милый незнакомый голос и, подобрев, просить: «Ах, барышня, соедините».

И слышать-привыкать ко всем этим: «позвольте», «будьте любезны», «премного благодарен», «не извольте сумлеваться». Когда расхожие в быте «бог» и «боже», с прочими «вот те крест», подавались по-иному, вкладывая глубинные смыслы.

А еще слышать иногда вслед «чудит барин» очевидно, совершив очередной хроноляп.

И думалось: «вот все оно ходит, бегает, ездитживое, руками щупать, глазами смотреть, флюиды вдыхать! А все одно нет-нет, да и ловишь себя на мысли: ты на экскурсии в историю и их давно всех нетумерли!»

А потому и осознаешь окружающее, как еще «не свое», и вроде уже и не «чужое», скорей пока «не принятое», а только терзаемое головокружительно и бесповоротно.

Неужели бесповоротно?

«Гнать, гнать этих мух из головы, покуда есть задачи. Есть дело и дела!»

А дела это толкать прогресс

Делаэто фабрики, заводы, верфи. Казенные и частные.

Посмотришьцеха, ангары, стапеля! Вроде бы размах, притязания и господи, какая же убогость. Если с оценки перспектив и ставленых задач.

Кронштадт, Адмиралтейские верфи, Невские, другие

Заводы: Обуховский, Путиловский, Ижорский и дальше, дальше

Инженеры: удивленные увлекшиеся и зажатые сомневающиеся.

Мастеровые, работяги: рукастые, хваткие и криворукие. В массе и по отдельности.

Полигоны, испытательные площадки, офицеры, чиныморские, армейские: заносчивые и недоверчивые, снисходительные и упрямые, с гордым «честь имею» и вынужденным (когда им бумажкой царской перед носом) «исполним» или «рад стараться».

В общем как-то так.

И снова чиновники, чиновники в погонаха они тут практически все в ранге: важные и спесивые, угодливо-подобострастные, порядочные и радеющие, хваткие и жадные.

Как там говаривал неувядаемый Ося Бендер: «мы чужие на этом празднике жизни».

В точку!

Или, может, просто мало времени прошло, чтобы нажить друзей?

«А не поздновато ли для вашего возраста, господин Гладковособо уполномоченный ЕИВ, опекаемый не менее дюжиной тайных агентов охранки, не считая открытого сопровождения жандармскими чинами, заводить новых друзей?»

О нет! Если не друзей, то хотя бы уж единомышленников. А достойные люди всегда есть! С любопытством, энтузиазмом, пониманием.

Но врагов-то уж точно теперь наберется. Среди дворцовых прихлебателей, например. И это при всем при том, что сам царь-самодержец тебя-то и не особо жалует! Скорее терпит по необходимости.

А жандармская опекав ней, несомненно, есть нужда и целесообразность, но людей окружения решительно отпугивает. Вот потому и существуешь в определенной социальной изоляции.

И потому даже сержант-морпех, которого знать не знал на ледоколе, а вот теперь, поди ж ты«за своего». Хроноземляки!

Контакты с ним (с сержантом, а ныне целым штабс-капитаном Богатыревым) были постоянные, покуда он на полигоне гвардейского корпуса дрессировал свое подразделение. Готовил к обкатке на японцах.

Вот и пер в его учебный центр все, по сути, кустарно-экспериментальныеминометы, ручные гранаты, автоматическую стрелковку, бронежилеты с касками, вплоть до камуфляжки с берцами. И пулеметы флотские на новые облегченные станки переточенные. Да тачанки-растачанки. Все, до чего руки (на скорую руку) и возможности при нынешних промышленных мощностях дотянулись.

По изначальному замыслу морпеха в Петербург отправляли как демонстратора вооружений XXI века. Командир его, лейтенант Волков, выбирал кандидатуру, исходя из необходимых характеристик в столь неоднозначной миссии, учитывая, с какими персонами придется общаться. Но сержант оказался молодцом. Без дури, не переоценивая себя, когда выкристаллизовалась идея сформировать подразделение нового образца, лишь оговорился:

«Я ж взводный, не более! Куда мне ротой командовать? Мне самому еще учиться!»

Однако не отказался. Понимал чертяка, какие перед ним перспективы открывались.

Ну, и вступил в «партию», иначе говоряокрестился, присягу принял, звание получил, усики отрастил. Все чин чинарем.

Звание получил не без каких-то там известных ранговых сложностей. Но за особым рескриптом императора, чтоб придать вес такому нужному специалистусразу в штабс-капитаны!

А учитывая, что его подразделение разрослось от роты практически до полноценного батальона, с приданной артиллерией (тоже, кстати, эксклюзивной доработки), конным и вообще несусветьавтомобильным обеспечением, повышение ему гарантировано.

И солдатиков гоняет так, что только дым коромыслом, по-серьезному, вплоть до двоих погибших на учениях, не считая десятка раненых.

Потери не в заслугу, конечно, но при обкатке нового оружия такое случается неизбежно.

В общем морпех оказался понятней и родней, нежели кто-то из аборигенов.

Сели как-то с ним на полигоне в палатке, с приво зом очередного литья из чугуниныболее удачной партии гранат для минометов. Дело было к вечеруужин, по-походному, с бутылкой, да и залили «горькую».

Парень удивил:

 Мне на эту войнушку на Дальний самому надо до зарезупроверить, чему я их научил. И справлюсь ли?! А еще показать и доказать некоторым тут «мундирам», как работают фланговые пулеметы и  и махнул рукой,  тут все надо показывать. Не берут они многое просто на веру. Особенно кто чинами повыше. И даже царское распоряжение им не указ. Бьюсь, бьюсь, а толку. Своих-то вымуштровал, офицеров просил помоложетак и выделили вполне нормальных ребят, неглупых. А вот господа енералы мать их! Блин! И напиться по-нормальному ни с кем нельзя

 Отчего же?

 Да меня и так уж досталопостоянно контролируешь себя. А по пьяни тем более боюсь, что болтну чего лишнегооткуда я, и вообще

Помню, как на ледоколе кто-то мысль выдвигалвалить в Америку и оттуда России помогать. Мы потом в кубрике с парнями даже дообсуждались до корпуса наемников из-за границы. Да и вы ж говорили, что пока на Руси танки, подлодки, самолеты освоят, «запад», как всегда, вперед убежит.

 Ты эти мысли вслух не говори, про «валить в Америку». Тем более что не очень они и умные мысли эти.

 Да понимаю я. Скушали бы там нас. Всем скопом и по отдельности. Так ведь и тут могут. Насмотрелся на господ полковников-генералов. Словно я на их место мечу или метю. Х-хэ.

 И все одноне болтай. Болтун находка для

 Шпиона?  Пьяно оскалился.

 Для «охранки».

И почти синхронно оглянулись каждый за свое плечотонкий брезент военной палатки свободно пропускал все звуки снаружи: топот солдатских ботинок, командные окрики, лошадиное ржание, лязги и стуки амуниции.

А жандармский эскорт Гладкова где-то тут же рядом отирался. И вполне мог «греть уши».

Что характерно, подобная доверительность теперь имела место быть и с еще одним пребывающем в Петербурге «попаданцем».

Точнее «попаданкой»  Богдановой, медичкой, на которую раньше в «атомфлоте» смотрел скорей сурово по-стариковски (хотя вправе ли?).

А ныне встретишьпрям родные!

Да и уж не вертихвостка, а дама, да еще и претендующая на ученые степени в медицине.

Наталья Владимировна в Царском Селе тоже частый гостьмальца-наследника смотрит. Пересечься с ней не всегда удавалось, но порой, вот так и накоротке, случалось обмолвиться парой фраз.

 Здравствуйте, Наталья. Что там за переполох был в покоях цесаревича?

Глянула из-под ресниц переспелыми вишенками:

 Добрый день, Александр Алфеевич. Да, у малого, Алексея-наследника, очередное обострение.

 А не пройтись ли нам по аллейке, от ушей лишних?  тут же предложил негромко, взглянув на часыдо назначенной встречи время еще было.

Степенно шли, под ручку даму взяв.

 Так что же там случилось с цесаревичем?

 Ничего фатального. Мальчик больной и абсолютно здоровым никогда не будет. Я делаю все, что могу в доступных медицинских средствах. Иногда случаются рецидивы. А эта  что-то сугубо нецензурное утонуло в змеином шипении,  простите, стерва взъелась. Она думает, что я всесильна, раз из будущего.

 Тихо, тихо, милейшая, нам ни в коем случае нельзя поддаваться эмоциям и тем более выражать их.

 Проблема в том, что они просто не знают, как оно было бы без квалифицированного медицинского вмешательства. У больного и трети того не наблюдается, что случалось в реальной истории. А для нее любой чих ребенкаэто уже катастрофа.

 Ты, Наташенька, дело это не запускай. А то недолго, и до Распутина доживем. Говорили мне, что во дворце уже какой-то юродивый объявился. Очередной целитель?

 Клоака средневековая! Помешанные на мистике, святых, блаженных экстрасенсы поповские! Право, не знаю, целитель ли? Какой-то пророк-прорицатель. Грязный, нечесаный, ходячая инфекция. Я категорически запретила пускать его в детскую. Косятся теперь уроды, крестятся, за спиной шепчутся. Недавно вообще в спину услышала «нерожуха». Тоже мненашли в чем обвинить.

 Чужие мы тут. Хорошо, если позже обживемся. Я хоть и по технической части, а тоже хватает всего этого я бы сказал, классового непонимания. Дворянчики нас видят насквозьчто кровь не благородная. Народ, как и положено, быдлится. Кто мы для них?  баре. Средний класс-сословиесторонится. Но тут понятнопри мне постоянно жандармы. И даже заводчане-инженеры держат дистанцию, хоть и вежливопо имени отчеству и в рот заглядывают, как водится, преклоняясь перед нашей кажущейся иностранщиной.

 Скажем, и у меня охрана постоянно приставлена,  изобразила глумливую улыбку,  дюжие усачи гвардейцы

 Ну-ну,  подыграл.

 Не «ну-ну», а «но-но!» Я себе ничего не позволяю. У меня великое медицинское будущее! Но как же мне эти шовинисты-мужланы при академических званиях осточертели. А ведь не блондинка! И спорят, и против прут, бороды в клочья, не потому, что не согласны, а просто наперекор. Потому что баба! А раз бабазначит, дура.

 Ну. Не без истины ж

 Да знаю! Кто ж спорит. Но не в науке ж-ж-ж!  С непередаваемой смесьюогрызнулась, усмехнувшись. Сквозя этим «ж-ж-ж» почти с издевкой, но и без особого кусачества.

 Так уж все плохо?  Поднял бровь на вполне цветущую женщину, мелькнув мыслью: «да, по здешним меркам бездетная баба-нерожуха за тридцать, это даже у дворянчиков моветон».

 Да не так уж, чтоб во всем-с,  смеется глазами-колючками.

 Ох, уж эти ваши дамские штучки. Не забывайте, женское счастье ориентировано на чувства. Медицина медициной, наука наукой, а любовь нечаянно нагрянет

Промолчала, проведя украдкой взглядом по фигуре собеседникане в тех отношениях, да и возраст почти отеческий, чтоб упражняться в словоблудстве.

На том и расстались, расходясь по своим делам.

Не оглядываясь, бередя: «Появилась, насладила и ушла, оставив приятное послевкусие».

* * *

Помяни черта, он тут как тут! Блаженный дурачок со страждущим лицом выскочил не пойми откуда, кривляясь, брызжа слюной, осеняя себя крестом, лепеча на старославянскомедва разобрал про какие-то «беды на Русь-матушку и проклятья на голову пришлого».

Гладков ускорил шаг, оставив юродивого позади, с укоризной взглянув на двух приставленных жандармов, дескать, «почему не оградили».

Поспешилимператор ждеткраем глаза замечая, что сегодня на территории и по периметру как-то уж многовато гвардейцев.

Царь Николай, как всегда, не соответствовал парадным портретам, развешенным на безбрежье российских чиновничьих кабинетов.

Сегодня так и особенно заметномешки под глазами, старее, отечней и желтее кожа. За версту несет от усов якобы дорогим благородным табаком вот уж действительнопепельница.

Движения немного рассеяны. Поздоровался с гостем. Сел в кресло, предложив легким хозяйским жестом: на столике курево, слегка початая янтарная с рюмашками, в отличие от стереотипакусковой черный шоколад к прикусу.

Только вот нерадостный совсем царь всея Руси, задумчивый, словно гнетущийся, томимый чем-то:

 Я иногда удивляюсь, как вы осторожно присаживаетесь. Не бойтесьмин нет.

 Что вы, ваше величество. Для меня это музейные экспонаты. В прошлый, хм далекий раз я здесь бывал на экскурсии, и эти диванчики отгораживала веревочка, а также возбраняющие надписи «садиться запрещено».

 И как он через сто лет? Дворец? Чернь и пьяная революционная солдатня не разграбили?

«Ого!  подумал Гладков.  Раньше он таких тем избегал. Уж про «чернь» от него ни разу не доводилось слышать».

 Музей есть музей, ваше величество. Тогда, пытаясь вдохнуть эманации эпохи, прочувствовать, как жили, пусть и избранные люди, все одно натыкался на плесень веков. Сейчас же,  Гладков окинул взглядом помещение, провел рукой по спинке кресла,  все естественное, живое и как бы на своем месте. Вот там, в стеклянной витрине висели платья императрицы и чьи-то военные кители. Наследника или ваши. А рядом увеличенная фотография всей семьи Романовых: Николай Александрович, э-э-э в смысле, вы. Ваше фото с супругой и детьми

 Прекратите!  Скрытое раздражение самодержца, наконец, вышло наружу.  Вы обо мне говорите как о неживом. Понимаю, что я для вас лишь часть истории. Вот и наслаждайтесь тем, что общаетесь с этой самой историей.

Александр Алфеевич попытался смягчить тон:

 Все, что с нами происходит (и произойдет), уже прожито кем-то, описано в книгах и хрониках. А мы мы, пусть даже зная об этом, все так же ломимся вперед, словно ступая по чужим следам, где легко, где упрямо, повторяя уже совершенные ошибки.

 Или делая новые, еще более фатальные,  невесело дополнил самодержец. И после паузы:  Вы не задумывались о том, что ваше появление в этом временивсего «Ямала», со всеми технологиями, планами переустройства России, прогрессорством,  Николай выделил это слово, указав кивком на выложенную гладковскую папку с очередным отчетом,  приведет к еще худшим последствиям?