Спорить с Дзержинским я не стал. Все равно в глазах простого обывателя, что меч, что и щит госбезопасности, символизирует нападение. К тому же было бы странно, если большой начальник не отыщет огрехи.
Первую партию знаков планируем выпустить ко дню взятия Варшавы, будничным тоном сообщил Дзержинский.
И тут я едва не подавился жиденьким чаем. Вроде, вопрос о взятии Варшавы пока не стоит. Если верить тем историческим источникам, решение о наступлении на столицу Польши будет принято только в середине июля. Сейчас же июнь, и поляки огрызаются так яростно, что говорить об успехах Красной армии покамест рано. Впрочем, мое «назначении» на условную должность польского «первочекиста» состоялось еще раньше. Кто знает, когда в голове товарища Ленина созрел план советизации Польши?
Может, лучше выпустить первые знаки к трехлетию образования ВЧК? осторожно предложил я и пояснил. У нас будет привязка к конкретной дате, а не к условной.
Дзержинский только неопределенно мотнул бородкой. Встал, уложил в опустевшую миску кружку и отправился сдавать грязную посуду, подавая пример нерадивым сотрудникам, норовившим оставить ее на столе. Надо бы предложение внестирасположить в нашей столовой лозунг, типа «Помоги товарищ нам, убери посуду сам!» или «Поелубирай сам!».
Мы с Татьяной последовали примеру Дзержинского. Когда выходили, наткнулись на Артузова. Артур понюхал запахи столовой и грустно протянул:
Опять рис. Фу Я хотел предложить, чтобы Артур Христианович угостил кашей бедную девушкупожалуй, в нее и третья порция влезет, но тот вздохнул:Терпеть не могу рисовую кашу, но придется давиться. Посмотрев на меня, Артузов сказал:Мне утром из Коминтерна звонили, тобой интересовались.
Артур, славный парень, не сказал, кто именно интересовался, но я догадался сам. Неужели Наталья вернулась? Танюшкадевчонка славная, с ней можно в огонь, в воду, да и в постель, уж извините за откровение, но все-таки это не то. Татьяна, пусть и моложе, но это не Наталья Андреевна. А если читатель обзовет меня геронтофилом, переживу. Переживал и не такие глупости.
Глава 2. О журналистах и журналистике
Моя бы воля, понесся бы аки лось в Коминтерн, но сначала нужно проводить до бронепоезда Татьяну. Все-таки не очень прилично бросать девушку прямо на Лубянке.
Наверное, пока шли до Каланчевской площади, я невольно ускорял шаг, потому что Татьяна время от времени фыркала и просила идти потише.
Мой поезд слегка увеличился в размерах. Кроме пяти бронированных вагонов к нему прицепили еще три. Видимо, товарищ Артузов поедет на фронт не один, а с силовым сопровождением. Откуда-то с хвоста слышался загибистый флотский мат красного командира Карбунки. Не иначе, революционный матрос наводит порядок. Вообще, из всех моих архангельских орлов известие, что мы отправляемся на фронт, порадовало лишь двоихКарбунку и Потылицына, а остальные либо выразили равнодушие, либо даже недовольство. Не вслух, разумеется, но физиономии стали кислыми. Как ни странно, (а можетнаоборот, нормальная реакция?), явное недовольство выразил лишь товарищ Исаков. Буркнувмол, опять воевать, Александр Петрович сверкнул очками и отвернулся. Подозреваю, что бывшему штабс-капитану хотелось выругаться, но постеснялся из-за своей природной интеллигентности.
А вот Карбунка с Потылицыным, скорее всего, не навоевались. Бывший матрос с удовольствием вспоминал, как он под градом английских и французских гранат гонял по железке «Павлина Виноградова», обстреливая из пулеметов белогвардейские цепи. Про град мореман явно преувеличивал, про цепитем более. В худшем случае, его бронепоезд, нынче сражающийся с поляками, мог заполучить одну-две бомбы, не больше, а такой дурости, как атаковать бронепоезд пехотными цепями, военачальники Северного правительства себе не позволили. Это только мои бывшие коллеги по работе в Череповецкой чека хвастают, как они в густом лесу ходили в штыковые атаки. А Вадим Сергеевич Потылицын, «рыцарь плаща и кинжала», не может жить, не ввязавшись в какую-нибудь авантюру, а иначе сидел бы себе тихонечко в Норвегии или в Финляндии, ловил форель, а не вернулся бы в Россию искать себе приключений на важное место.
У входа в вагон с довольно высокими ступенями я остановился, задумавшисьа как следует поступать по правилам хорошего тона? Вроде, положено пропускать женщину вперед, но здесь довольно приличная высота, и возникнет весьма скользкий момент. Нет, насколько помню, из правил есть исключениямужчина первым должен выходить из лифта, чтобы помочь даме, и из машины. А вот ручку Татьяне Михайловне целовать не стану. Во-первых, она еще девушка (пусть и формально), во-вторых, моя подчиненная, а в-третьих, лобзанье руки у женщиныесть буржуазные предрассудки.
Между тем Татьяна хмыкнула, оглядела меня с головы до ног и заявила:
Вам бы, товарищ Аксенов, костюм следовало вначале погладить, а уже потом на свидание торопиться.
Почему на свидание? возмутился я. Возможно, чуть-чуть ненатурально, потому что Татьяна пропустила мой возглас мимо ушей и задала новый вопрос.
А правда, что вашей даме сорок лет, и она дочь графа Комаровского?
Мне бы сказать, что это не так, и что собираюсь в Коминтерн по сугубо важным и служебным делам, но этой девушке я отчего-то соврать не смог. Правда предварительно огляделся по сторонамне слышит ли кто? Узрев в тамбуре караульного, махнул ему рукоймол, сгинь с глаз моих, а потом собрался с духом.
Правда, согласился я, но уточнил. Только лет ей не сорок, а тридцать семь. Но ее папа уже не граф, а эмигрант.
П-а-а-думаешь! протянула Татьяна. Мой предок штурманом у самого Петра Великого служил и вместе с государем шведские фрегаты на Неве брал! Вот.
Танюш, а мои предки вообще крестьяне, и мне все равно, кем они были, сообщил я.
Крепостными? поинтересовалась Татьяна.
Вот уж чего не знаю, того не знаю. В Череповецкой уезде встречались и крепостные крестьяне, и монастырские, и государственные. А деревня Аксеново, откуда родом мой Вовка? Я только пожал плечами.
Знаю только, что они из староверов. Да и какая разница? Вон, у адмирала Макарова дед точно крепостным был.
Вице-адмирала, механически поправила меня девушка.
Вот что значит дочь кавторанга. А начни разговор, выяснится, что ее папенька вместе с Макаровым служил и на «Петропавловска» чудом уцелел.
Ладно, Владимир Иванович, насмешливо посмотрела на меня Татьяна Михайловна. Вижу, вы с ноги на ногу переминаетесь, словно куда-то спешите. (Я догадался, что Таня хотела сказать «в гальюн», но не сказала. А ведь с нее бы сталось!) Отправляйтесь-ка на свидание к свой графине, а я вас пока подожду.
В каком смысле, подожду? не понял я.
В том смысле, что вы решить должны: с ней остаетесь или со мной, вот и все.
Ну ни хрена себе! Мне уже и условия ставят. А я-то дурак решил, что у нас свободные отношения. Ага, как же.
Сколько вам времени понадобится? Месяца хватит? Или два?
Я обалдело хлопал глазами, пытаясь понятьвсерьез это она или шутит? Но похоже, что не шутила.
Ладно, даю вам три месяца, махнула рукой Татьяна, словно купец, решивший-таки заключить сделку. Три месяца подожду, а там решайтес графиней останетесь или со мной.
Не дожидаясь, чтобы кавалер поднялся наверх и предложил руку, Татьяна слегка придержала подол, а потом взлетела по лестнице вверх с ловкостью бывалого матроса.
От Каланчевской площади до Моховой, где на углу почти напротив Александровского сада обитал Коминтерн, пешим ходом около часа. Стало быть, у меня хватит времени, чтобы осмыслить ультиматум, предъявленный Татьяной, но разговор с дочкой кавторанга вылетел из головы минут через пять. Ладно, не через пять, через десять. И думал не о последствияхпристрелит она меня из своего револьвера сорок четвертого калибра или сама пустится во все тяжкиетак это уж, как пойдет. Больше интересовалооткуда она узнала про дочь графа Комаровского и про ее возраст? Впрочем, я из этого секрета не делал, а источником информации могла стать Анька Спешилова, узнавшая о моих сердечных переживаниях от мужа. Да и сама Анна могла видеть нас вместе. Москва, в сущности, одна большая деревня даже в двадцатом году двадцать первого века, а что говорить о двадцатом?
Но остальное время думал о предстоящей встрече с Наташей и о том, как же я нехорошо поступил, изменив своей любимой женщине. Утешал себя тем, что мы с ней пока не муж с женой, а вот если бы были официально женаты (хоть в ЗАГСЕ, а хоть в храме), тут уж другое дело. М-да, а я сам-то в это верю? Пожалуй, не очень. Мало быть мужем и женой, надо и видеться почаще.
Тем временем, ноги привели меня к зданию Коминтерна. Уже не в первый раз подумал, что выбор места здесь не самый удачныйвсе иностранные коммунисты, входившие внутрь, на виду.
У ворот Александровского сада расположился какой-то пожилой книжник, разложивший на опрятной рогоже старые книги. Как я не спешил, но пройти мимо не смог. Так. Ключевский, Карамзин, Устрялов. Несколько сборников Баратынского и Фета и два тома из собрания сочинений Пушкина. Эх, когда же у меня будет постоянное место жительства, где можно устроить библиотеку? Но на одном из трудов Карамзина я узрел интересную брошюрку. Батюшки-святы! Так это же первоиздание «Пригожая повариха» Михаила Чулкова. Едва ли не первое эротическое издание в России. Места много не займет, а книжечка редкая.
Но только я уцепил приглянувшуюся книгу, как меня попытался отпихнуть в сторону какой-то усатый толстомордый дядька со слегка выпученными глазами, от которого изрядно попахивало самогонкой и несвежими портянками.
Ну-ка парнек, дай сюды! потребовал дядька, протянув руку за книгой.
С какой стати? хмыкнул я, поворачиваясь к книжнику.
Сюда подай, я кому сказал!
Я внимательно посмотрел на «поддатого» ценителя редких книг. Если бы не военная форма, можно бы принять его за обнаглевшего извозчика.
Товарищ, эту книгу я первый взял, значит, она моя, сообщил я.
Если честно, то будь гражданин повежливее, я уступил бы ему книгу. Похоже, он из породы библиофилов. Но коли хамит, то шиш ему, а не «Пригожая повариха».
Ну ладно злобно прошипел дядька.
Я уж было подумал, что гражданин сейчас ринется в драку, но тот лишь злобно зыркнул на меня выпученными глазами и куда-то побежал.
С книжником мы сторговались на двухстах рублях. Подозреваю, что дед хотел бы получить больше, но после случившегося инцидента старичок заторопился и принялся собирать книги.
Я еще не успел отойти, как меня окликнули:
Гражданин, стоять!
Ко мне приближался толстомордый библиофил, а с ним два милиционера с винтовками. Повернувшись к стражам правопорядка, я улыбнулся:
Слушаю вас внимательно.
Ваши документы, гражданин, строго потребовал от меня один из милиционеров, а толстомордый, радостно улыбался, потирая ладошки.
А вас не учили, что вначале нужно представляться самим?
Гражданин, ваши документы, упрямо твердил милиционер.
Вполне возможно, что в стране, где каждый второй одет в военную форму, гражданин в штатском не производил должного впечатления. Потому я не стал пререкаться, а просто вытащил из внутреннего кармана удостоверение. Раскрыв, продемонстрировал его сотрудникам милиции.
Как всегда, произошла мгновенная метаморфоза. Вот только что это были важные и строгие служители закона, а теперь напоминали шкодливых школьников.
Товарищ особоуполномоченный, прощения просим, сразу же заюлили сотрудники. Не признали вас без формы-то.
Хотел провести содержательную беседу, но вспомнив, что в ближайшее время у меня есть более важная вещь, нежели воспитание нерадивых милиционеров, сказал:
В следующий раз отправлю вас под арест. А теперьшагом марш отсюда!
Милиционеры, довольные, что их отпустили, быстро ушли, но толстомордый сдаваться не собирался.
А мне плевать, что ты особый и уполномоченный. Да ты знаешь, кто я такой? выкатил рачьи глаза незнакомец. Да я самый великий поэт Советской России! Да я с самим Троцким водку хлебал, а у товарища Бухарина чай пил. Да ты знаешь, что я с тобой могу сделать?
Самое интересное, что я понял, кто стоит передо мной. Свернув в трубочку книжку и спрятав ее в карман, ухватил толстомордого за плечо, развернул его лицом к Итальянскому гроту, доверительно прошептал прямо в ухо:
Клоун ты из погорелого цирка, а не поэт. Толстомордый попытался дернуться, пришлось немножко сжать пальцы, и он притих. Я тебе сейчас пинков надаю, и никто тебя не спасетни Троцкий, ни Бухарин. А когда узнают, что поэта Всея Руси отпинали, смеяться станут, и все.
Пинать, разумеется, я его не стал, но дал тычка в спину, чтобы прочувствовал, что следует вести себя с незнакомыми людьми более вежливо. Надеюсь, урок пойдет на пользу. Хотя, этому гражданину (но не поэту!), никакие уроки не помогут.
Настроение уже подпортилось. И встреча с Наташей оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял. К тому же в ее кабинет то и дело заглядывал народ, что-то спрашивал, с любопытством смотрел на ответственного сотрудника Коминтерна и довольно-таки молодого мужчину в непривычном для этого времени штатском костюме. Все, что мы смогли себе позволитьэто поцеловать друг друга.
Вечером увидимся? поинтересовался я.
Наталья Андреевна лишь кивнула. Что ж, уже хорошо. Но, елки-палки, оказывается, забыл переложить письмо Полины из гимнастерки в пиджак. Спрашивается, как я теперь стану отчитываться? Впрочем, Наташа такой человек, что поверит и на слово. Я бы ей поверил.
Без бороды тебе лучше, сказала Наталья. Вздохнув, добавила:Моложе выглядишь. И костюм хорош, по парижской моде.
Парижская мода, подозреваю, ушла вперед года на два-три, но кто в России сумеет угнаться за этой переменчивой особой?
Володя, у меня к тебе дело, деловито сообщила Наталья Андреевна. Мой знакомый французский журналист хотел бы взять у тебя интервью.
Именно у меня? удивился я. Не того я полета птица, чтобы французские журналисты желали брать интервью.
Ну, скажем так, не только у тебя, а вообще, у людей, проживающих не в столице, а в провинции. Мишель Потьефранцузский коммунист и журналист.
Потье? переспросил я. Фамилия отчего-то казалась знакомой. А где я ее слышал, не помню. Может, в романах Дюма?
Это другой Потье, отмахнулась Наташа. У нас ведь тожеесть просто Голицыны и князья Голицыны.
Ну, другой Потье, так другой, покладисто согласился я. Можно подумать, что я знаю, кто «этот» Потье.
Так вот, Мишель работает в одной газете. Она не коммунистическая, а социалистическая. Знаешь, в чем разница?
Конечно не знаю. Откуда нам, серым и убогим знать? фыркнул я.
Извини Володя, слегка смутилась Наташа. Иногда забываю, что ты уже не тот бестолковый мальчишка.
Вскочив с места, моя бывшая начальница подбежала ко мне и крепко поцеловала. За этот поцелуй можно все простить. Я уже собрался сграбастать любимую женщину, усадить на колени, но она вырвалась и убежала на свое место. Погрозив мне кулачком, кивнула на дверьмол, бдят! Продолжила:
Его читателей интересует не только Москва и Петроград, но и другие города России. И мне поручено помочь Мишелю с организацией интервью. Я, когда узнала, что ты в Москве, решила, что товарищ Аксенов не станет отказываться.
Звучит, вроде бы, правдоподобно, но есть кое-какие нюансы.
В той жизни давать интервью я смог бы лишь по разрешению вышестоящего начальника. И даже не по разрешению, а по приказу. Давать интервью по личной инициативе? Да боже упаси! Такие вещи, как сотрудничество с прессой, строго регламентированы. Вот и сейчас, едва Наталья упомянула о сотрудничестве с прессой, я задумался. А имею ли я право давать интервью да еще представителю зарубежного СМИ без разрешения Дзержинского?
Любой сотрудник спецслужб шарахается от журналистов, как черт от святой воды. Скажешь одноуслышат другое, переиначат по-своему, а потом иди, доказывай, что ты совсем не это имел в виду. Так что товарищи представители второй древнейшей профессии вам прямая дорога в пресс-службу, где сидят улыбающиеся девочки и немолодые юноши, они вам всю информацию и предоставят. Дозированную, согласованную и все прочее.
Но недопониманиеэто полбеды. Во все времена дипломатия и журналистикалучшее прикрытие для шпионов.
Борис Алимович Сагадеев, который бывшего Генерального штаба экс-полковник, рассказывал на лекции, как немецкие и австрийские разведчики накануне Первой мировой войны «разводили» наших офицериков на выдачу государственных тайн.