Впервые с этой девчонкой он встретился давно. Вдруг Индра осёкся в своих воспоминаниях. А как давно это было? Сколько осеней прошло? Атаман попытался посчитать, но сделав несколько мучительно напряжённых усилий бросил это неблагодарное дело посчитав его неважным.
Тогда ему было двенадцать, нет тринадцать осеней кажется. В своей пацанской ватаге он был ещё никто. Даже вспомнил тогдашнюю свою обидную кличку что ему «приклеили» взрослые пацаны«Пися». Почему «Пися»? Это тянулось с ещё очень раннего детства, с того самого времени, которое он уже совсем не помнил. Индра попросту этого даже не знал. Да в общем-то и никогда не интересовался.
Но он помнил, что по малолетству пацаны ватаги его сильно били, что называется от всей души. Нет, не то чтобы он был последний из последних, кого пинали все, кому не лень просто так лишь потому, что оказался рядом. Его не призирали, его не считали «говном вонючим», как того же Вонючку, был в их ватаге такой пацан. От того действительно вечно чем-то воняло. Да и сам по себе он как пацан вёл себя так, что к нему просто как к куче говна по-другому никто и не относился. Бывают такие.
И если Вонючку пинали презрительно и не больно, а он лишь при этом пресмыкался и канючил, то Индру били только взрослые пацаны: сам ватажный атаман собственноручно и его ближний круг, а значит большие и сильные. Притом обязательно всей кучей, потому что поодиночке с ним не всегда можно было справиться, обзывая его при этом «психом с муравьями в башке».
Так, по жизни в ватаге с ним старались особо не цепляться, зная, что он «больной на всю голову" с рождения, а вот о самом Индре этого сказать было нельзя. Причиной того, что его били, и били как правило жёстко, а порой и жестоко, было как раз то, что он сам на это нарывался. Рыпался на старших, которые и лупили его за такие припадки ярости, именно ярости, бестолковой и абсолютно тупой. И все вокруг, в том числе и сам Индра прекрасно знали причину этого буйства. А причиной всему была Сомапроклятое молоко арийцев.
Индра, как и все пацаны его ватаги родился в стане арийских коров, чей родовой клан хранил секреты этой обоготворяемой, желанной и вместе с тем такой ненавистной Сомы. Родился он очень крупным мальчиком и притом почти на целые четыре седмицы переношенным.
Как смогла пережить эти роды мать, знала только она да боги, помогавшие ей в этом. Он был её третьим ребёнком, наверное, это и стало основным аргументом для их дальнейшей жизни. Будь он вторым, вряд ли все закончилось для них столь радужно, а будь первенцемшансов выжить у обоих не было бы вообще.
Своих старших сестёр Индра не знал. Может и видел их, когда был младенцем, но абсолютно об этом ничего не помнил. Что с ними стало и куда делись не задумывался, да и не очень этим интересовался.
Мать после него перестала беременеть, и к тому времени, когда он вырос и получил свою первую уничижительную кличку была задвинута в самые низы коровника.
Его отец, а то что он был его отец Индра знал абсолютно точно, ибо этот чистокровный ариец, являя собой редкостную сволочь был единственным хозяином коровника. Только он имел право «покрывать» своих коров и плодить себе подобных. Онглава арийского рода. К тому же глава крупного клана куда входили несколько кланов поменьше. Один из высокопоставленных жрецов стоящий на самом верху власти бок обок с верховным.
Индра никогда не знал, что собой представлял его папаша как жрец, но по своей человеческой сути он был маниакальным садистом. Те извращения, с которыми отец глумился над абсолютно подвластными ему женщинами у здравого человека даже того далеко не либерального общества, порой не укладывались в головах, а удивить людей дикого времени какими-либо зверствами было крайне сложно. Ибо сами от зверей ушли не слишком далеко.
Индра никогда не интересовался подробностями происходящего с другими бедолагами, жившими по соседству, это было не принято. Но об издевательствах над собой и своей матерью помнил очень хорошо.
Впервые Сомуэто грёбаное молоко отец подсунул ему прямо с материнской титькой. По крайней мере об этом ему поведала мать. Тем самым посадив мальца на этот проклятый наркотик с рождения. А потом всё детство издевался над ним использовав его привязанность к этому пойлу.
Отец забавлялся с ним как с какой-то полудикой зверушкой. То дразня малыша в период ломки, держа перед ним желанный напиток, то, не давая вожделенное вовсе. При этом безмерно веселясь над калейдоскопом эмоциональных вспышек психически искалеченного отпрыска.
Там были и неподдельное унижение, высокохудожественное попрошайничество, и ярость бессильных атак в попытках отобрать желаемое. Мальчик старался с ним драться, царапаться, кусаться, несмотря на пинки и звонкие оплеухи хохочущего отца, от которых он летал по углам их убогого жилища и бился всеми частями тела обо что не попадя.
Синяки, ссадины и постоянная кровь, саднящая из мелких ранок, казались для мальчика обычным делом, обыденностью и повседневностью. Для отца он был лишь «маленьким зверёнышем», которого он как собаку планомерно дрессировал. Вот только для чего? Наверное, он сам не знал, а если и знал, то Индре этого было понять не суждено.
Атаман помнил, что, когда стал по старше, где-то перед самым переходом в пацанскую ватагу, отец свои издевательства-дрессировки, проводил уже одевая ему ошейник в виде верёвочной не затяжной петли и привязывал поводок к дереву, кажется, это была старая берёза.
Мальчик рос и становился не только агрессивней, но и значительно быстрее и сильнее в своих атаках ярости. Он по несколько дней сидел на привязи, и отец запрещал матери снимать его с поводка.
Со временем кровопийца стал заходить в их землянку все реже и реже. Все реже приносил Сому, а значит и реже издевался над мальчишкой и его матерью. И наконец, в один прекрасный день всё кончилось. Он вообще перестал к ним приходить, оставив их в покое. Толи ему всё это просто надоело, толи нашёл себе новую игрушку, но на всякий случай мама каждый раз забивалась в дальний угол своей землянки, когда отец объявлялся в коровнике.
Она пряталась сама и прятала Индру, а хозяин их жизней действительно потерял к ним всякий интерес и кажется забыл о их существовании. Мальчик даже не спрашивал её о том почему перестал приходить мучитель, а она так же молчала, полагая, наверное, что тут и объяснять-то нечего.
Индра знал, что у отца от других коров тоже родились детки и он начал «заниматься их воспитанием». Мальчишка был абсолютно уверен, что так ведут себя все отцы на свете со всеми детьми, и что его детство самое обыкновенное как у всех.
Только несколько позже уже будучи в ватаге, он с удивлением узнал, а главное осознал, что у более старших пацанов детство было совсем другое и то что отец, а отцом он был и для них всех, никогда не садил их на поводок и не привязывал. Но самом удивительным для него стало открытие, что пацаны не любили Сому. Нет, конечно, они знали, что это такое, и даже кое-кто пробовал разок другой, но ни один из них не жил с ней так как жил Индра.
Вспышки ярости у него со временем становились реже, так же реже стали бить его большие пацаны и, хотя он по-прежнему не входил в ближний круг ватажного атамана, к «мясу» его тоже не причисляли. Он оказался сам по себе. И несмотря на свой малый возраст вся ватага его уважала, даже атаман персонально к нему не придирался и лишний раз не трогал, но вместе с тем и не отталкивал, давая понять, что он почти «свой».
Со временем тяга к Соме никуда не делась. Сначала он "сел" на чистые мухоморы, собирая и засушивая их в специальных схронах, а когда подрос и обнаглел, то стал таскать готовое арийское молочко из хранилищ отца, то есть из городских запасников над коими тот командовал. Но это была целая эпопея, более поздняя и о ней надо рассказывать отдельно, а тогда Индра изредка «подкармливал» себя грибом.
Вот именно примерно в то время и произошла эта памятная встреча с его сегодняшней пленницей, что в прочем, как и он тогда была ещё совсем маленькой девчонкой
У каждого речного баймака была своя ватага и, хотя арийский коровник и не был бабняком в прямом смысле этого слова, но какое-то подобие все же имелось.
А вот ватага коровьих пацанов практически не отличалась от ватаг жителей рек. Только вместо мужицкой артели ими командовал единый хозяинглава рода и как правило единокровный отец, хотя, по правде сказать, и стоящие рядом с ним родственнички так же прикладывали к коровьему потомству свою «руку», если эту часть мужского тела можно назвать рукой.
И жила ватага примерно по тем же неписаным правилам что и ватага речников. Шастали по о круге ища на задницы приключений. Лазили по чужим коровникам «по девкам», как они сами эти деяния между собой обзывали, либо охраняли свой коровник от таких же ватаг им подобным.
Как в первом, так и во втором случае это заканчивалось лёгким мордобоем, без которого свою бурную молодецкую жизнь они даже не представляли.
Вообще-то хождение в чужой арийский коровник или речной бабняк редко заканчивалось удачей. Даже если удавалось обойти ватажных сторожей и их ловушки, то после небольшого переполоха с демонстрацией напускной бравады выражающейся в том, что гоняли визжащих, но при этом вполне довольных девок по стойбищу, непременно «получали по шее» от местной ватаги усиленной взрослыми бабами, что в общем-то лишь создавали массовость, гоняя пришлых в основном тряпками, кто мокрыми, кто пыльными, но в любом случае нанести которыми серьёзных увечий и травм не представлялось возможным.
Как бы не были пришлые сильны относительно местной ватаги они всегда изгонялись с шумом. Тем не менее вылазка чем бы она ни закончилась, способствовала поддержанию «боевого духа» и самоутверждению подростков, а в случае успеха становилась буквально предметом гордости и хвастовства.
Кроме безусловно «боевых» взаимоотношений между ватагами бывали и дипломатические перемирия, и даже клятвенные союзы мира и дружбы, что не позволяло хождению «по девкам» в эти «за дружившие» коровники, и тогда объявлялся дальний поход. Это тоже хождение «по девкам», только, как правило, в речные бабняки с которыми общей границы не было.
Тогда как раз и сложилась подобная ситуация. Все ближайшие ватаги были в мире и на общем сходе ватажных атаманов было принято решение: «А не сходить ли нам к речникам, да не пощупать ли нам речных девок».
Сказано сделано. Собрали целую «армию», состоящую из представителей четырёх ватаг, и пустились в дальний поход, на который потратили аж четыре дня. Правда пойти всем, кто желал не получилось, матери не отпустили. А из пятой соседней ватаги так вообще никто не пошёл, там старшая «вето» наложила, коротко постановив: «Неча делать степь топтать. Всем по норам сидеть, проверю»
Усиленный отряд, состоящий из четырёх атаманов и их ближних кругов, малышню не стали брать изначально, шли по степи на прямую налево в сторону восхода солнца. Где располагался баймак речников никто не знал и шагали в общем-то наугад. Сам факт похода тогда представлял собой чистую авантюру.
Ещё из далека заметив большое стадо туров, явно пасущихся в заторе, поняли, что идут правильно и уже подходят к цели. Обогнув по большому кругу пастбище чтобы не нарваться на артельных мужиков и их собак, стерегущих стадо, через некоторое время вышли к большой реке. Сообразив, что цельбаймак где-то недалеко, но не понимая в какой конкретно стороне, на некоторое время остановились и после ожесточённых споров двинулись искать поселение вверх по течению.
Главным аргументом стал ветер, дувший как раз с той стороны. Хоть носы и не ощущали явных признаков человеческого жилья, но и с подветренной стороны их тоже сразу не учуют. Унюхав первые запахи дымов прибавили шаг и пошли, почти переходя на бег, а когда показался Чуров Столб баймака, то пацаны, не встречая никакого сопротивления, ловушек и заслонов в порыве наступательной эйфории ворвались в селение с наскока, даже без какой-либо предварительной разведки.
Завизжали девки с голопузой мелюзгой, заметались по огородам и общей площади. Повыскакивали из землянок перепуганные бабы, но сообразив, что это всего на всего ватажный набег, похватали кому что под руку попало и начали отбиваться, грозно ругаясь, шугая чужаков от огородов и землянок, но не гоняя их по площади.
Индра в порыве перехватившего дух азарта, держа в руке три или четыре толстых стебля крапивы замотанных у корневища заранее прихваченной тряпицей, буквально летел по площади оря во всю глотку и размахивая своим жалящим оружием направо и налево, больше пугая чем стараясь кого-нибудь ошпарить. Пока не упёрся в огненно-рыжую девчонку, молча стоявшую как вкопанная на краю площади у огорода и бежать от него никуда не собирающуюся.
Он в пылу запала чуть не налетел на неё со всего маха, но тот факт, что рыжая даже не шелохнулась мальчишку обескуражил. Он резко осадил свой бег затормозив, и даже где-то растерялся, не придумав ничего другого как сунуть ей под нос пучок крапивы.
Почему она не бегала и ни визжала как все остальные было для него не понятно. Рыжая бестия до этого стоявшая столбиком от такого крапивного приветствия отпрянула. Нет, не отпрянула, а буквально отпрыгнула назад. Губы её были плотно сжаты в узенькую полоску. Глаза прямо искрились яростью и злобой, но Индра, упёршись взглядом в её испепеляющие глазки был ими буквально заворожён.
Эйфория, бушевавшая в пацане во время безудержного набега, просто взорвалась где-то в голове лишив возможности что-либо соображать. Он замер в нерешительности и стоял как парализованный, держа крапиву прямо перед собой достаточно долгое время.
Мальчишка ничего не слышал и не видел вокруг себя, только эти колдовские глаза, брызжущие искрами. Эти тонкие и удивительно соразмерные черты прелестного личика, залитого румянцем. Копну огненно-рыжих волос, почему-то не заплетённых в косу как это было сделано у других, а разбросанных в разных направлениях и, казалось, стоявших дыбом.
Для стороннего наблюдателя он, наверное, выглядел полным идиотом. Глаза вытаращены рот распахнут, застывший в какой-то несуразной позе и, кажется, не дышал. Сколько так простоял не помнил.
Очнулся Индра от удара по плечу, пробегающего мимо кого-то из своих ватажных пацанов. Тот что-то ему ещё прокричал широко улыбаясь, но он толи оглох, толи ещё что, но слов абсолютно не разобрал будто тот орал на тарабарском.
Оглянулся на пробегающего, после чего завертел головой по сторонам приходя в себя, и наконец вновь уставился на стоящую перед ним девчонку. Та тоже по непонятным причинам стояла всё в той же скрюченной позе, прогнув спину назад и никуда бежать не собиралась, хотя имела такую возможность.
Так неловко Индра себя ещё никогда не чувствовал. Они оба стояли в очень странных неестественных позах. Стояли и молча разглядывая друг друга ничего не предпринимая. С одной стороны, придя в себя он с отчаянной остротой осознал, что надо что-то делать, и делать надо что-то обязательно, но с другой абсолютно не понимал, что.
И вдруг, не с того ни с сего, не найдя ничего лучшего Индра громко заорал, при этом обращаясь ни к ней, а как бы ко всем, даже поглядывая искоса по сторонам, оценивая произведённое им впечатление на окружающих:
Ну что красавица пойдёшь со мной гулять в лесок? Поцелуемся.
Пигалица, стоявшая напротив оказалась тоже, как и он в не адекватном состоянии. Она как-то усилено заморгала глазёнками при этом приоткрывая плотно сомкнутые губы, что к тому времени аж побелели от натуги. Рыжая явно какое-то время пыталась собраться с мыслями, непонятно куда улетевшими или попрятавшимися где-то в укромных уголках её головы, и наконец глубоко и часто задышав, тоже видимо не найдя ничего умного и хамского для ответа, резко и почти на визге выкрикнула шаблонный среди их девчонок штамп:
В носу поковыряй урод, может отпустит!
Получился странный и не вполне уместный диалог. При этом из дурацкой, несуразной позы она резко перешла в нагло-агрессивную стойку: руки в боки, задрав кнопку носа кверху. Судорожно сжатые до этого губки растеклись в наглой ухмылке.
Пара пацанский голосов, стоящих где-то за спиной Индры, заржали. Обескураженный мальчик отреагировал, не задумываясь:
В твоём обрубке, что ли?
И с этими словами тоже подбоченился, забыв даже о крапиве в руке, кривясь в презренной ухмылке и выпячивая грудь колесом.
Он медленно, нарочито вразвалочку сделал шаг в её направлении, прижимая девчонку к невысокому плетёному тыну, огораживающему грядки. Рыжая ростом не доходила ему даже до плеча, и такой прямолинейный и грубый наезд значительно большей чем она массы, заставил девчонку попятиться, но наткнувшись на загородку и чуть не опрокинувшись назад она резко замахала руками восстанавливая равновесие.