Судьбу Боровца решил в свое время генерал Виноградов. На фотографии, которую каким-то чудом раздобыл агент НКВД Тарас Бульба был запечатлен обросший неаккуратной бородой и с пышной растрепанной шевелюрой.
Эх! Как на Федю Кастро похож, вздохнул Виноградов в кабинете Берии, где ему дали возможность ознакомиться с некоторыми новыми документами по ОУН. Вот кого надо бы на Кубу отправлять!
После чего пришлось Берии кратко объяснять кто такой Фидель Кастро и чем важна будет Куба для СССР и всего прогрессивного человечества. А агент многочисленных разведок, можно сказать, переходящее знамя, человек, который верой и правдой служил тому, кто хорошо платит, Тарас Бульба-Боровец получил свой шанс дожить до не слишком заслуженной старости[5].
[1] Не надо, Тарас, у тебя и меня удостоверения личности чистые, проверку выдержат. Спрячь оружие! (укр.) доводи особистіпольское название удостоверения личности, явный полонизм в украинской речи, характерный для жителей Галиччины.
[2] Воробей (укр)
[3] Луч (укр.)
[4] Вверх (укр)
[5] В РИ Тараса Бульбу-Боровца подозревали не только в службе на польскую разведку, Абвер (полностью заслужено), но и на НКВД (уверенности нет до сих пор), а также на Ми6 (фифти-фифти) и что точно известно, на ЦРУ.
Глава пятаяМинская рапсодия
Минск 3 июля 1941 года
В кабинете наркома внутренних дел БССР было жарко. Нет, не июльская жара была всему виной, а беспрецедентная операция, которую назвали «Экстренной Зачисткой» наверху. В Западные области Белоруссии были переброшены дополнительные контингенты войск НКВД, которые вместе с частями Западного Особого военного округа проводили зачистку Западной Белоруссии. Лаврентий Фомич Цанава был человеком другого ЛаврентияБерия. Широколицый мингрел с постоянно нахмуренным недовольным лицом был человеком горячим, даже слишком горячим, и очень любил женщин. В свое время Берия вытащил его из очень неприятной истории: горячий горец похитил девушку, угрожая при этом оружием. За подвиг по «умыканию» девушки Лаврентий Джанджглава (такой тогда была фамилия Цанавы) был объявлен в розыск и вычищен из рядов РКП(б). Но друг оного, Лаврентий Павлович Берия добился и прекращения уголовного преследования, и восстановления в партии фигуранта этого громкого дела. И от уже двадцать лет Лаврентий Цанава следовал за своим патроном, верно и преданно выполняя все поручения товарища Берия, порой слишком рьяно и прямолинейно. Цанава был неглуп, но порой слишком горяч и прямолинеен, предпочитая всему быстрые и грубые решения. Должность наркома целой республики была для Цанавы слишком большим грузом, превышая его реальные возможности, комиссар безопасности третьего ранга не любил учиться, имел весьма посредственное образование и очень большие амбиции.
А сейчас ему надо было напрягаться изо всех сил. Им была подготовлена операция по выселению из Западной Белоруссии неблагонадёжного контингента жителей, большую часть из которых подозревалась в симпатии к белорусским и польским националистам. Было заметно, что списки были составлены примитивно, в них было много ни в чем не виноватых людей, но начальник НКВД БСССР поставил своим подчиненным задачу убрать из страны двадцать тысяч «неблагонадежных», а те, как всегда, сумели перевыполнить задание, подготовив списки на двадцать две тысячи с лишком человек. Но тут пришли другие списки из Москвы. И эти списки Лаврентия Фомича потрясли. Там четко было указано, кого необходимо было арестовать, кого актировать на месте, кого постараться привлечь к сотрудничеству. А когоотправить на перевоспитания в более прохладный климат. При этом необходимо было провести тотальное переселение населения из Западных регионов Белоруссии. Очень не понравилось Цанаве и то, что в его владениях проводила сверхсекретную операцию НКВД СССР, группа товарищей, которым надо было только оказать содействие, но что это за операция, белорусский нарком даже не догадывался.
Особенностью ситуации в Западной Белоруссии было очень большое влияние на население польского враждебного контингента, в первую очередь бойцов Армии Крайовой, поддерживаемые местными католическими священниками. Присоединение к Белоруссии Виленского края произошло после того, как Сталин узнал от товарища Виноградова о постоянном сепаратизме прибалтов. Хрен им, а не Виленский край! этой емкой фразой можно было точно выразить мнение вождя по этому вопросу. В этой реальности республики Прибалтики не были формально присоединены к СССР, хотя в них пришли к власти «правительства народного согласия», которые состояли из просоветских сил, а в самих республиках располагались военные базы РККА. Так что и формального повода передавать «каунасским сидельцам»[1] Виленский край никакого не было, а желанияи подавно.
Виленский университет был тем заведением, где основную массу преподавателей составляли поляки да немцы, в их числе был известный педагог и белорусский просветитель Вацлав Леонардович Ивановский. Будучи сыном известного инженера Леонарда Станиславовича Ивановского, который много сделал для развития винокуренной промышленности в Российской империи, а вот его сын Вацлав с юности увлекся революционными и социалистическими идеями, став одним из основателей Белорусской революционной и Белорусской социалистической громад. Вот только пролетарский интернационализм его совсем не привлекал. Он искренне считал, что белорусский народ исторически заслужил право на независимость, поэтому в правительстве Белорусской народной республики, державшейся на немецких штыках, Вацлав Ивановский стал министром просвещения. Когда начались серьезные разборки между польскими и русскими армиями на территории Белоруссии, Вацлав, разочаровавшийся в политической деятельности, стал ректором Минского педагогического института. От внимания большевиков ректор Ивановский сбежал в Варшаву, а после исчезновения Польши оказался преподавателем в Вильно. Последние два года он жил под страхом ареста, не верил Вацлав Леонардович в то, что большевики забудут о его националистической деятельности. И когда за ним и его семьей пришли сотрудники всесильного наркомата внутренних дел, виленский профессор почувствовал некоторое облегчение. Все стало совершенно ясно. Но вместо пыток профессора ожидала беседа с достаточно вежливым сотрудником НКВД, который сообщил профессору, что его деятельность была рассмотрена ответственными представителями органов, которые сделали вывод о том, что для советской власти профессор Ивановский не враг. Искренне заблуждающихся советская власть не наказывает, а потому хочет предложить гражданину Ивановскому важную работу: организацию Приморского университета в далеком городе Комсомольске-на Амуре. Важность этого проекта в том, что Приморский край осваивается представителями самых различных национальностей СССР и надо постараться сделать так, чтобы они имели возможность получать образование и знания своих национальных языков, истории и далее в том же духе. Узнав о бюджете этого проекта Вацлав Леонардович приятно возбудился и долго не ломался, дав себя очень быстро уговорить. На следующий день он отправился с грозным предписанием в далекий город на реке Амуре[2]. Для него будет не совсем приятным сюрпризом то, что Амурский государственный университет будет готовить только учителей начальных классов, в которых будет обучение детей родным (национальным) языкам и диалектам. А упор будет в максимальном выпуске из университета специалистов, владеющих языками пограничных государств: китайского, японского, корейского и их диалектов. Немного побарахтается, повозмущается, но возьмется за дело со всем своим энтузиазмом. Все-таки педагогика у него призвание, а не политика. И не будет теперь в Минске бургомистра Ивановского.
Михась, тебя к особисту! Чаво натворил? голос Дмытра Перебийноса, товарища Михайлы Ганько, был весел. Никакой опасности в вызове к особисту Митя не увидел. Михась был человеком абсолютно лояльным властям, начал обучение в Виленском университете на медицинском факультете, но проучился всего год. Тут Польша быстро проиграла войну, и молодой парень очутился в деревне Лужковке директором неполной средней школы (сказывался огромный дефицит просто грамотных людей). Оттуда был призван в РККА, где и служил рядовым, сошелся с потомком запорожских казаков Димой Перебийносом. Как тот получил свою фамилию от далекого боевого предка, или потому что тому кто-то в бою нос перебил, или тот сам мог одним ударом свернуть нос врагу или неосторожному товарищу, кто знает? А вот Перебийнос был замечен в том, что частенько крутился около начальника особого отдела их части. В стукачестве замечен не был, но большинство бойцов держались от потомка гордых запорожцев подальше.
Начальник особого отдела 2-й отдельной легкотанковой бригады, лейтенант госбезопасности Петр Потапович Головань, был сегодняшней работой доволен. Вербовка Михаила Ефимовича Ганько прошла без особых проблем. Человек грамотный сразу же понял, что ему выгоднее быть не рядовым, а работать в политотделе, и параллельно сотрудничать с особым отделом, этому раскладу душа белоруса-хитрована не сопротивлялась и минуты. Типичный приспособленец. Почему в его личном деле появилась отметка о неблагонадежности, Головань не знал, но отметку о возможности вербовки тоже пропустить не мог. Сначала он подпустил к Ганько своего человека, а когда тот втерся в доверие и прощупал «фигуранта», выяснив его абсолютную аполитичность и беспринципность, Петру Потаповичу оставалось поставить в этом деле жирную точку. Надо заметить, что Головань умудрился, сам не зная, поставить точку и в жизни Ганько, который погибнет в сентябре сорок первого года в бою с немецко-фашистскими захватчиками. Никакого героизма в его гибели не будет: неудачный разрыв крупнокалиберного снаряда, осколок, вонзившийся в тело бойца, мгновенно умершего от болевого шока. В ТОЙ реальности, откуда пришел Виноградов, Миша Ганько прожил подольше: попал в сорок первом в плен, был освобожден по протекции белорусских националистов, работал пропагандистом батальона «Дальвиц»[3], в мае 1945 года исчез, погиб в 1947 году во время задержания сотрудниками госбезопасности, будучи заброшен новыми хозяевами в белорусскую националистическую подпольную организацию «Чёрный кот»[4].
Кто тут доктор? На выход с вещами! голос дежурного вертухая был уставшим и немного приглушенным. Обычно такие команды произносились громко и с вызовом: хоть какое-то развлечение на монотонном скучном посту. В «Американке» развлечений было вообще маловато. Тюрьма, ставшая СИЗО КГБ Белоруссии, отличалась железным порядком.
Борис Дмитриевич Рагуля стал собирать вещи, которых было буквально кот наплакал. Его называли доктором в ироничном тоне, потому что этот молодой человек, которому зимой исполнилось всего двадцать один год, начинал учиться на медицинском факультете университета в Вильно. Этот университет дал основную массу кадров убежденных белорусских националистов, что вызвало серьезный интерес со стороны НКВД, которое решило это гнездо вычислить и вычистить. Правда, Цанава предлагал убрать весь преподавательский состав на работы в южную часть Крайнего Севера, на что последовал окрик из Москвы: «Уймись, дурак!», так что пришлось вместо быстрого решения отправлять в Вильно нескольких толковых следаков, чтобы действительно разобрались, а не как всегда. Рагуля родился в деревне Турец Новогрудского повета, учился в Новогрудкой гимназии, был у учителей на неплохом счету, а вот из медицинского факультета был призван в армию государства Польского, закончил унтер-офицерскую школу, был хорунжим, офицером связи, воевал с немцами, попал в плен. Там же был завербован Абвером, прошел начальную подготовку, ему организовали побег из лагеря военнопленных, откуда он перебрался в городок Любче, где устроился преподавателем немецкого языка. Получил задание по сбору развединформации о войсках Западного Особого военного округа. Перебрался на жительство в Минскую область, но в январе 1941 года был арестовал бдительными сотрудниками НКВД. Суд приговорил молодого парня к расстрелу, доказательств шпионской деятельности было более чем достаточно, и никто с убежденным белорусским националистом церемониться не собирался.
Доктор, тебя в Москву переводят. Кому ты там понадобился, не знаю лениво сообщил расслабленный внешне охранник. Они стали идти по переходам, вертухай с вытащенным револьвером, не то, чтобы он боялся заключенного, порядок такой был. Они по переходам спустились в подвал, в прямой «тоннель», ведущий во внутренний двор тюрьмы. Тут и раздался выстрел, револьверная пуля вошла Рагуле в затылок, поставив точку в жизненном пути молодого националиста[5].
2 июля в Варшаве в десять часов поутру в старом отеле на Маршалковской открылось важное совещание, инициированное ксендзом Винцентом Годлевским. В совещании принимали участие видные белорусские националисты, пребывавшие за пределами родной страны: Щорс, Шкелёнок, Шкутка, Тумаш и многие другие. Было принято решение о создании Белорусской независимой партии, и Белорусского национального центра, который эту партию и будет создавать. Во время выборов председателя центра в комнате совещания прозвучал мощный взрыв. Погибло все руководство националистического движения вместе с куратором от Абвера, был тяжело ранен и агент РСХА, наблюдавший «издали» за этим трагическим сборищем. Никто не сомневался, чьих рук это дело, но на след исполнителей немецкие ищейки напасть смогли, а вот саму группу ликвидаторов взять не сумели. А тут, как говориться, не пойман, не вор.
В небольшом домике в районе Каваллинмяки жил человек, известный руководству ОУН как Тогобичный, мало кто знал, что этот человек, Кондрат Никитович Полуведько, еще и агент НКВД, почти десять лет выполнявший ответственные задания советской разведки. Во время гражданской войны Кондрат Полуведько был известным украинским эсером, сотрудничавшим с правительством Петлюры, но после разгрома петлюровщины отошел от политической деятельности, стал сотрудником украинского наркомпроса, был завербован НКВД. Ему разработали легенду, по которой он был осужден за участие в организации украинских националистов в Киеве, попал на Соловки откуда сбежал в Финляндию. Имея довольно авантюрный склад ума, хорошо поставленную речь, умение четко и ясно излагать свои мысли на бумаге, Кондрат Никитович стал писать статьи для украинских националистических изданий за рубежом СССР. Очень скоро он стал лидером оуновской организации в Хельсинки и организовав «надежную» связь с ленинградской ячейкой ОУН, благодаря его сообщениям и информации Писателя удалось обнаружить и скопировать архив ОУН, который хранился в отделе рукописей ленинградской библиотеки им. Салтыкова-Щедрина[6]. Тогобичный часто ездил по Европе (во время одной такой поездки участвовал в ликвидации Коновальца) и посещал СССР, так, после присоединения Западной Украины к СССР работал во Львове, поспособствовав выявлению оуновских ячеек.
Сейчас Тогобичный прощался с Хельсинки. Он пришел на берег расположенного неподалеку от его дома озера Липпа (Липпаярви). Это красивейшее огромное озеро с живописными берегами образовалось (как утверждал один знакомый Кондрата Полуведько) после удара огромного метеорита. Прозрачная искрящаяся яркой синевой вода приводила нервы разведчика в состояние спокойствия, не умиротворенности, а именно сосредоточенного спокойствия, так способствующего работе в самых напряженных условиях. А в оуновском подполье все следили друг за другом, малейшее непонятное движениеи в центр шел донос, после чего следовало разбирательство контрразведки ОУН, и часто такое делопроизводство кончалось пулей в затылок. Полуведько не знал тот факт, что его жизнь спас лично начальник ГРУ РККА, генерал-майор Виноградов, он же «попаданец» из двадцать первого века, Андрей Толоконников. Дело в том, что в сороковом году в городе Харьков на имя Полуведько была приобретена квартира. Ничего в этом криминального не было, но деньги на приобретение квартиры были перечислены со счета НКВД. Глупость? Ага! Еще какая! В сорок третьем, когда Тогобичный работал в управе Харькова, помогая партизанским и подпольным организациям, именно этот маленький ордер послужил основанием для его провала. Теперь эти документы были уничтожены, а деньги значились внесенными наличными лично товарищем Полуведько, подпись, печать, все как положено.
[1] Правительство Литвы заседало в Каунасе, древней столице не этого молодого государства. Отсюда ироничное название буржуазного правительства Литвы, которое промелькнуло в советской прессе, да кому-то понравилось «каунасские сидельцы».
[2] В РИ профессор Вацлав Ивановский стал бургомистром Минска. Не зверствовал лично, но все решения немецкой оккупационной администрации, в том числе по репрессиям против минчан проводились с согласия Ивановского. Пытался установить контакт с англичанами, по-видимому через агентов АК. Был убит сотрудником НКВД в 1943-м году.