Валерий БольшаковЦелитель. Новый путь
Особая благодарность за консультации и конструктивную критику Владимиру Пастухову
Пролог
Суббота 27 сентября 1975 года, ночь
Первомайск, улица Дзержинского
С мглистого неба, всклокоченного неряшливыми тучами, накрапывал дождь. Шкодливый ветер сквозил по улицам, выхватывая зонтики и швыряясь мокрым опадом. Самая подходящая погода для убийства.
Направи нас, Господи, и помилуй Угрюмый темнолицый водитель с розовым шрамом на щеке нахохлился, отрешенно перебирая чётки.
Его глубоко запавшие глаза цвета пасмурной выси созерцали божий мир, словно выглядывая из бойниц, настороженно рыскали вдоль и поперек дворика, шарили по наружным лестницам с точеными балясинами, обыскивали галереи, где на веревках никло белье.
и жизнь вечную даруй на-ам! зевая, договорил чернявый мужичок, ёрзавший на переднем сиденье.
Темнолицый сжал зубы и затеребил чётки живее, погружаясь в бездумное ожидание.
Однозвучно скрипят дворники, обмахивая ветровое стекло Ровно урчит движок, иногда сбиваясь, словно мучимый тахикардией Багряный кленовый лист с маху налипает на бледно-голубой капот «Жигулей»
Внезапно сучковатые пальцы, размеренно оглаживавшие бусины, замерлив приоткрытое окошко накатил дробный лестничный гул, выбитый резвыми ногами.
Рослый светловолосый крепыш в джинсовом костюме ссыпался по ступенькам и юркнул в зеленый пикапс дизайнерской решетки радиатора блеснула синим «ижевская» эмблема.
Он вроде? ждуще встрепенулся чернявый, хватаясь за «смит-вессон».
Он, буркнул водитель и резко осадил суетливого напарника: Не здесь!
А где?
Где надо!
Темнолицый, пальцем оглаживая шрам, неотрывно следил за джинсовым молодчиком. Вскоре «Иж» газанул и мягко тронулсябыло видно, как с темных узорчатых шин спадают налипшие корочки грязи.
За ним! хищно ощерился чернявый. Барабан револьвера вкрадчиво щелкнул, откидываясь на ладонь. Быстрее, а то упустим!
Водитель «Жигулей» молча вырулил под арку, бодая бампером сырые потемки, и увязался за зеленой машиной.
Когда крикну: «Давай!», поравняешься с ним, окно в окно, быстро проговорил стрелок, запихивая в каморы тупоносые патроны. Сразу после акциигари!
Человек за рулем сумрачно кивнул, перекосив лицо.
Туманившиеся моросью улицы держали его в напряжении, и только «Глухой мост» дал отдых нервамза пролетами из грубого бетона теснились разлапистые опоры, обвисшими проводами затягивая небесную хмарь, извивались шипящие трубы, тяжко приседали железнодорожные мосты. Промзона.
Пикап, бодро катившийся впереди, вырисовывался четко, как в оптическом прицеле.
Давай!
Блёкло-голубой «жигуль», дисциплинированно мигая поворотниками, пошел на обгон.
Ну же, ну Чернявый кусал губы от греховного нетерпения.
Егозливо закрутив ручку, он опустил стекло, исписанное косыми росчерками дождя, в салон дунуло свежестью, занесло, закружило бисеринки небесной влаги.
Шершавая ладонь согрела рубчатую рукоятку «магнума», большой палец привычно взвел курок. Пора!
Курносый профиль за боковым окном пикапа стыл в последнем замешательстве. Грохнул выстрел.
Пуля сорок четвертого калибра вынесла стекло и погасила юный облик
Я вскинулся на постели, часто дыша. Сердце мячиком прыгало в груди. Дрожащие пальцы отерли потный лоб.
«Ох Кошмар какой-то Мой рот перетянуло жалкой растерянной усмешкой. Ага И не надейся! Ничего тебе не приснилось!»
Я шумно выдохнул. Не сон это был, не сон Сновидение всегда расплывчато и смутно, а тут Как будто взаправду развалился на заднем сиденье тех самых «Жигулей» и смотришь кино с собой в главной роли. Блондинистый крепышэто же я!
Мысли мельтешили, запутывая сознание. Вангую?..
Чтоб ты еще придумал Натянуто, с дозвоном в голосе, заворчал, сползая на ковер. Двадцать раз отжаться! На пальцах! И планочку
Вдоволь утомив плоть, я смирил разгулявшийся дух и босиком прошлепал к окну. Город спал, погруженный в синюю тьму. По мокрому асфальту расходились круги света уличных фонарей, тусклого и маслянистого. Облачная муть застила звезды, а вот с солнцем этот номер не проходилнебо за Южным Бугом начинало сереть, обещая дивную зарю.
Сонно моргая, я смотрел на восток. Оттуда, просыпая секунды, роняя минуты, накатывал новый день, наступало будущее. Не удержавшись на мелкой волне пафоса, я длинно зевнул. Часа два до подъёма у меня точно есть
Глава 1
Воскресенье 28 сентября 1975 года, позднее утро
Первомайск, улица Революции
Клац-клац, щелк-щелк! Дррр
Черные клавиши «Ундервуда» мягко проваливаются под моими пальцами. Чутко дергаются катушки, перематывая красящую ленту. Серебристые рычажки бойко хлещут по бумаге, вколачивая текст.
«Аркадий Шевченко, посол и зам Генсека ООН, с текущего годаагент ЦРУ «Динамит». Особо опасен для СССР! Держит американцев в курсе обо всем, что ему известно о происходящем в Кремле. Осведомляет о советской позиции на переговорах по разоружению. Передает экономическую информацию по нефтедобыче в Союзе»
Клац-клац, щелк-щелк!
Ноют подушечки пальцев, дрожь перехватывает нутро, но кривоватая усмешечка то и дело дергает мои губы. Сегодня у меня торжественный моментя выдал КГБ всех предателей, «кротов» и шпионов, даже Адольфа Толкачева заложил, будущего агента «Сферу». Вычистил до блеска, до стерильного сияния зловонную выгребную яму. Осталось пару пятнышек подтереть
«Альгирдаса и Пранаса Бразинскасов турки освободили по амнистии в прошлом году, сейчас оба ублюдка находятся в Стамбуле. Летом 1976го их доставят из Анкары в Каракас, а к началу сентября спецслужбы Венесуэлы переправят парочку в Нью-Йорк. Бразинскасы разживутся новыми документами, став семейкой Уайтов, после чего поселятся в Санта-Монике, Калифорния»
Клац-клац, щелк-щелк! Дррр Дррр
Бумага скручивается с барабана, ложится в скудную стопку распечаток, крапчатых от букв и цифр. Осторожно заправляю новый листчистый, пустой, немой.
«Верный троцкист Хрущев виновен в бесконтрольной натурализации «возвращенцев» из ОУН-УПА, в смычке националистов с партгосаппаратом. Бандеровцы засели в обкомах и министерствах УССР, совершенно безнаказанно ведя подрывную деятельность, разваливая Советский Союз изнутри. Если националистский беспредел не пресечь, на Украине сбросят красные знамена и поднимут желто-голубые»
Клац-клац, щелк-щелк! Дррр Дзынь!
Вздрагивающая каретка докатывается до края, злорадно звеня: «Раз-зява!» Да ладно, подумаешьвышел за поля Кончил же!
Всё теперь. Ближайшая операция запланирована аж на декабрь, а пока можно и наукой заняться, личную жизнь устроить.
Я нервно потер пальцыи замер, холодея. Показалось мне или и вправду брякнули в дверь? Не дыша, не шевелясь, я напрягал слух, чуя, как вспугнутое сердце заходится в биеньи.
Послышалось, наверное Или дворовые футболисты мяч пасанули.
«Засвечен гараж, постоянно сюда таскаюсь! мелькает в голове. Дождусь, что чекистов на хвосте приведу, буде «мышка-наружка» вцепится А оно мне надо?»
Хорохорясь, выжимаю вслух:
Ага, а еще я школу засветил, пропадаю там по шесть дней в неделю! Горло пробрало хрипотцой. Из дома по ночам не вылезаю
В дверь заколотили. Я взвился с табуретки и ломким шагом, на цыпочках, просеменил к выходу. Бухавший пульс звенел в голове, пустой, как выеденная банка шпрот.
«Что делать?! Не открывать?! восклицаю про себя. И сколько тогда высиживать? До ночи? Или до утра? Ага А потом выйтии нарваться на пост наблюдения! Спокойней, спокойней, не дрожи Гараж не обыскиваливсе контрольки на месте»
Чуть было не ляпнув: «Кто там?», я обреченно сдвинул грюкнувший засов, чувствуя на запястьях холодную цепкость наручников.
У ворот гаража топтались двое мужчин пролетарского обличья, оба в изгвазданных спецовках. Тот, что повыше, с румяным лицом Емели-дурачка, тщательно, как хирург, вытирал руки пучком ветоши, а его упитанный товарищ озабоченно листал замусоленную тетрадку, щурясь от дыма «беломорины», прикушенной в уголку рта. За ухом у него торчала шариковая ручка, красная с белым.
Неверующе узнавая Кузьмича, председателя гаражного кооператива, я обморочно припал к воротам.
А дядь Вова где? добродушно выцедил пролетарий, зажимая папиросу желтыми зубами. Кхм
Я за него слабо толкнулось от меня.
Кузьмич кивнул, жадно вбирая остаток вонючего синего дыма. Затушив окурок, он раскрыл свой тощий гроссбух.
Сдаем на новый столб, по пятерке с бокса, деловито проинформировал меня председатель, водя пальцем по списку. Старый прогнил, того и гляди завалится. Кхм!
Я безропотно расстался с синенькой бумажкой. Кузьмич одобрительно кивнул, выудил из-за уха ручку и дал мне расписаться в тетрадке, где в столбик пыжились закорючки соседей по гаражу.
Кто там еще? поинтересовался Емеля-дурачок, заглядывая председателю через плечо.
«Санька-Ванька», кразист наш Пошли скорее, а то ему на смену.
Оставшись один, я уже не запиралсяраспахнул ворота бокса настежь. Пускай страхи выветрятся
Тот же день, позже
Рим, проспект Бруно Буоцци
Хорошо устроились ребята, лениво молвил Аглауко Мути, глядя на роскошные особняки, теснившиеся вдоль пустынного проспекта. Каннелированные мраморные колонны, пышные лестницы, уставленные статуями, узорные кованые решетки Торговый ряд на ярмарке тщеславия.
Томаш Платек, осторожно выруливая на старенькой «Джульетте», покосился в сторону чернявого итальянца. Мути стал ему напарником года три назад и не раз выручал в сложные моменты, хотя люди они разного круга. Аглаукопростая душа, а вот он по-прежнему мучается с нажитым балластом потомственного варшавяка-интеллигента, вечно рефлексируя да комплексуя. Но есть и то, что связывает их с Мути крепче любого родства, вера. Они оба ищут и находят Бога в мирских мелочах повседневной жизни.
Красивоо Длинно зевнул итальянец, потягиваясь. Его тонкие запястья выпростались из рукавов дешевого пиджакаконтрастно сверкнули золотые запонки.
Платек насупил брови. «Альфа-Ромео» катился вдоль строя раскидистых платанових тени полосатили ветровое стекло, застя отблески с озера Альбано.
Подъезжаем, кинул Томаш, неодобрительно поглядывая на виллу Тревере, что завиднелась впереди, огромный богатый домище, облюбованный «Опус Деи».
Пошли? кисло спросил он, выехав на стоянку в тени колоннад.
Пошли! Аглауко с ленцой вылез из машины и небрежно захлопнул дверцу. Интере-есно протянул он. Куда на этот раз?
Скажут, обронил Томаш, неторопливо одолевая парадную лестницу. Старый хлопотливый привратник ласково закивал гостям.
Проходите в малую приемную, шеньор Мути, прошамкал он. Отец Хавьер шкоро будет.
«Шеньор Мути» обернулся и хлопнул напарника по плечу.
Погуляй! сказал он со скользящей улыбкой.
Помолюсь, буркнул Платек.
Итальянец кивнул и уверенно зашагал высоким, светлым коридором, чьи стены были увешаны полотнами Караваджо, Серадине и Фетти, а в нишах хоронились бюсты цезарей. Затейливая мозаика пола, блестевшая мутным зеркалом, отразила Аглауко, перевернутого вниз головой. Томаш незаметно потер каменные плитки ногойда нет, не скользят. И двинулся к часовенке, стыдливо усмехаясь: как деревенщина, ей-богу
Часовня Божией МатериЗвезды Восточной укрыла его теплой, затхлой полутьмой. Огоньки свечей мерцали, бросая дрожащий отсвет на закопченные лики святых, спасая и сохраняя.
Платек радостно вздохнул, ощущая легчайший прилив ниспосланной благодати. Смежив веки и перебирая круглые холодные бусины четок, он зашептал короткую молитву:
Иисус, Мария и Иосиф, я отдаю вам сердце и душу
Стояла тишина, как в глубокой пещере. Вечность, парившая под неразличимыми сводами часовни, внимала горячему, сбивчивому шепотуи скупо оделяла душевным покоем.
Просветленный, Томаш выбрался на свежий воздухпо коридору гуляли сквозняки, остужая мистический жар. Бездумно водя взглядом по неказистым, топорным византийским статуям из порфира, похожего на окаменевший гречишный мед, Платек забрел в Изумрудную гостиную.
Полы в обширной комнате сверкали зеленым пиренейским мрамором, преломляясь в настенных зеркалах, а камин был отделан малахитом с Уралаярого, сочного цвета молодой травы. Тяжелые шторы в тон отделке заслоняли складками узкие стрельчатые окназа ними виднелись дальний склон холма, курчавый от зарослей, да терракотовые башни и купола Кастель-Гандольфо на фоне синего неба.
В зазеркалье мелькнуло темное, вечно недовольное лицо с розовым шрамом на щеке. Брезгливо морща нос, Томаш отвернулся к окну, лишь бы не видеть отражения.
Неуклюже пришатнувшись, он задел штору, и та скользнула по спине, заботливо скрывая гостя. Поляк слабо улыбнулся, следуя за ассоциацией. На ум пришли давние детские шалости. Малышом он ходил с дедом в костёли смертельно скучал, выслушивая нудную латынь. Чтобы не заснуть, маленький Томек играл в жмурки, прячась за пыльными портьерами из жесткой парчи
Лишь теперь далекие голоса проникли в сознание. Выныривая из «омута памяти», Платек обернулся, путаясь в шторе. В гостиную вошел сам Альваро дель Портильо. Томаш чуть не пересекся глазами с зорким, внимательным взглядом генерального председателя «Опус Деи». Строгая черная сутана с крылаткой, затянутая вишневого цвета кушаком, придавала отцу Альваро вид доброго, но требовательного духовника.
Не совсем понимаю, ваше высокопреосвященство, заговорил дель Портильо кротким, но сильным голосом, почему этот знахарь из России Мика, кажется? Почему он так беспокоит вас? Неужто дар исцелять хворых и увечных несет в себе сатанинское начало?
В дверях показался Кароль Войтыла, польский кардинал, отражая в зеркалах алую сутану. Платеку даже померещилось, что по стенам гостиной полыхнуло угрюмым пламенем. Он дернулся, готовясь смиренно выйти, испросить прощения и удалиться, но что о нем подумают, за кого примут?! И Томаш замер, едва дыша, изнывая от жуткого срама и томительной боязни.
Не то плохо, что русский целитель якобы способен творить чудеса. Его высокопреосвященство небрежно повел рукой, будто отметая чужие сомнения. Иное худоМиха наделен воистину диавольским умением прозревать сущее. В этом и заключается опасность, исходящая от него, и величайшая угроза!
Войтыла затряс головой, прикрытой алой шапочкой-дзуккетой, словно утратив вторую сигнальную от праведного гнева, и Альваро тут же воспользовался паузой.
Обойдемся без церемоний, мягко сказал он, усаживаясь в кресло, обитое светлой тканью в изумрудную полоску. Кардинал, недовольно хмурясь, занял диванчик, гнувший золоченые ножки напротив. Для достойного разрешения ваших трудностей я призвал двух человек, надежных и стойких в вере, вкрадчиво зажурчал генеральный председатель. Они не простые нумерарии, онисолдаты Господа.
Страдая в нелепой ловушке, Томаш стиснул зубы. «Аве, Мария, металось в голове, Аве, Мария»
У меня такое ощущение, хитро прищурился Войтыла, что ваша откровенность как бы намекает на ответную прямоту.
Дель Портильо потупил глаза, аки монашка-скромница, и кардинал величественно кивнул.
Я вовсе не зря обратился именно к вам, начал он, откидываясь на спинку. Вы как раз тот человек, который способен помочь в тайном и важном деле. А когда я стану понтификом, то посодействую уже вамприсвою «Опус Деи» статус Персональной прелатуры.
Томаш вытаращил глаза, изо всех сил сжимая губы, чтобы не охнуть, да и Альваро растерялсяк вящему довольству пана Войтылы.
Что, поразил? хмыкнул кардинал, лукаво щурясь.
Да нет почему же промямлил генеральный председатель. Наоборот, я удивился бы, не замечая за вами особого желания выйти в наместники Петра. Хотя поляку будет несравненно труднее, чем прочим. За четыре с лишним века вы станете вторым папой, не рожденным в Италии.
Войтыла замаслился довольной улыбкой, уловив мимолетную лесть, а Томашу показалось, что его высокопреосвященство, делясь секретами, тешил гордыню.
Всё куда сложней и опасней, понизил кардинал свой глуховатый и неприятный голос. Добиться понтификата мне помогут весьма влиятельные силы, и начнут они, думаю, годика через два или триземная жизнь нынешнего папы вряд ли продлится дольше. Со значимыми фигурами поведут тайные переговоры, мелких просто подкупят Ах, да что там рассказывать! В тайны Апостольского дворца вы посвящены не хуже меня. Просто Он задумался, собирая морщины на лбу. Охо-хо-хо Дело ведь вовсе не в кардинале из Кракова и его честолюбивых замашках. Те силы, о которых я упоминал, желают большегоосвободить всех поляков от советского ига! Устроить Польше, так сказать, побег из социалистического лагеря! По их наущению забастуют обозленные рабочие, крикливое студенчество выйдет на улицы, начнется смута, а польский папа благословит сей крестовый поход против коммунистовбезбожников, и молитва «Ангелус» возобладает над «Интернационалом»! Но! Выдержав театральную паузу, его высокопреосвященство тягуче, со сдержанной яростью договорил: Но если в то самое время Миха прознает о секретах моей интронизации и операции «Полония» Боюсь, ничего не свершится.