Знала бы ты, как я их ненавижу: эти глаза и это тело И если ты завтра передумаешь и не придешь к «Сфере», то я пойму.
Дарта с два! Поймет он! Я буду там. Как экспедиция закончитсявыйду. А теперь расскажи мне про моего сына. Я ему слово дала. Которое не сумела сдержать.
Всё ты сумела, выдохнул Иван, но история непростая. Пересядем на диван?
***
Стефания Мазур. Фигуристка. Четвертая категория. Олимпийский призёр. Смотри, какая красивая! На Фросин браслет полетело 3D изображение. В 20 лет первая серьезная травма и замена обоих коленных суставов. В 23операция на тазобедренном и ежегодное купирование болей. В 26 ушла из спорта и поступила на тренерский факультет. Параллельно подрабатывала в частной школе фигурного катания.
Дважды подавала заявление на оплодотворение, но не проходила положенные тесты. В семейную ячейку не вступила. Решила пойти по иному пути. Накопила достаточное количество денег на штраф. Нашла на черном рынке донора и забеременела. На третьем месяце решила идти с повинной, платить штраф и вставать на учет. Но тут случилась Сyber Face Attack, помнишь такую?
Ефросинья кивнула. Атаку хакеров на Единую биометрическую систему забыть сложно. В тот день с её карты за, якобы, использование телепортационной кабины списалась вся стипендия. Она тогда погрустила, но восприняла случившееся как очень дорогой урок финансовой грамотности. И с тех пор деньги на карте лежали в сумме, не превышающей недельный заработок. Остальное хранилось на счетах.
Так вот, у Стефании на карте лежали все деньги. Платить штраф стало нечем. Она попробовала взять кредит, но после хакерской атаки на их выдачу был наложен годовой мораторий.
Чтобы накопить хоть сколько-то средств, забросила учебу и стала давать частные уроки. Естественно, травмы и беременность не позволили долго этим заниматься. Когда живот стал заметен, уехала очень далеко.
Насколько?
В Благовещенск, слышала о таком городе?
Угу, там одна из палеонтологических международных баз расположена.
А я вот, к стыду своему, даже не знал о его существовании. Ну да ладно. Население в полмиллиона людей. Преимущественно азиаты. Но и европейского типа достаточно. Короче говоря, не настолько маленький город, чтоб все друг друга знали, но и не настолько большой, чтобы им сильно интересовалась власть.
Родила она там. Сама. В ванне с водой, насмотревшись видео-рекомендаций в сети и прочего шлака. В итоге у неё появился ребенок, но не было ни здоровья, ни работы, ни образования. В следующую пятилетку ей присвоили шестую касту. Сына она прятала. Пособие тратила на приобретение детского питания через третьи руки. Устроилась работать ночами на утилизатор, чтобы успевать выуживать детские вещи и игрушки перед переработкой. Обучала его сначала сама, потом приобретала программы якобы для себя. Собственно, по этим программам её и отследил искусственный интеллект. Передал информацию соцслужбам. Те приехали и забрали ребенка. Елисею на тот момент было десять.
Стефанию судили, признали виновной сразу по ряду статей. Хотели отправить в колонию на луну, но из-за здоровья амнистировали. Только стерилизовали. После расставания с сыном целей у неё в жизни не осталась. Как это часто бывает с гражданами нижней касты, она пристрастилась к дешевому алкоголю и спилась.
Она умерла? севшим от волнения голосом спросила Фрося.
Нет. Год назад я нашел её и определил в реабилитационный центр. Она жива, но практически ни на что не реагирует. Я навещал её несколько раз.
Praeteritum IX
На брезе же том блаженному князю Петру на вечерю его ядь готовляху. И потче повар его древца малы, на них же котлы висяху. По вечери же святая княгини Феврония ходящи по брегу и видевши древца тыя, благослови, рекши: «Да будут сия на утрие древие велие, имуще ветви и листвие».
«Повесть о Петре и Февронии Муромских»
Боярин Ретша, взмокший от усердия, порол конюха. Медленно, с оттяжкой, всей своей сущностью отдавшись исполнению наказания. Из прокушенной конюхом губы текла кровь. С боярина тёк пот. Солнце щедро лило свой свет. Каждый удар хлыстом отдавался для Ретши болью в правом боку и слева в груди. Это конюху, лентяю, хорошо. Лежит, на дыбе растянувшись, прохлаждается. Стонет едва. А что спина крест-накрест располосованане беда. Водицей соленой польют, и через пару дней оклемается. В следующий раз за лошадьми следить лучше будет. Кобыла от жеребца милостного, черная, с ярко-рыжей гривой, за шесть гривен серебра купленная, на мокром бревне поскользнулась и угодила копытом в трухлявый сруб. С той поры и захромала. Теперь только прирезать. Кто виноват?
Сын-балда, что носится по городу на всех парусах, хотя ясно сказано, что лишь княжеские гонцы могут рысью да галопом коня пускать за стенами детинца? Так помосток тот был через Обь, аккурат по въезду на Княжью гору, вроде и не город. Хотя паршивец сказать мог бы, а не в тишь лошадь в денник ставить. Глядишьвыходили бы.
Или козлинобородый княжий тесть, что должен был по весне все мощеные улицы проверить да брёвна гнилые заменить? Так тому разве кто указ. Это пока Кирияна в невестах у Давида Юрьевича ходила, он, Ретша, мог со старым груздём на равных разговаривать, а сейчас?! Нет, вроде бы и не поменялось ничего, также вхож боярин в палаты княжеские, также право имеет на место своё и за столом, и на совете. Пока. Но уже мужи Муромские кидают красноречивые взгляды и губы кривят не прячась. Да и князь Владимир слова доброго не скажет, все смотрит сквозь.
И Кириянадура-баба! Не смогла за два года сотника приветить да приласкать, всё своими кровями кичилась.
Свезло как-то в молодости Ретше взять в плен одну из дочерей хана Атрака. Привез он красавицуполовчанку к себе на двор и оставил жить. Та ведь даже христианкой не была, а посему штраф платить баснословный[1]да супругой распускаться не пришлось. Так и нажил от законной жены сына, а от рабынидочь.
Теперь сидит эта дочь в светёлке да слезы льет: мол, опозорили её бедную, несчастную.
Боярин в сердцах плюнул, скрутил кнут в кольцо да сел в тени. Холопка принесла квасу холодного с ледника.
Ой, не бережешь ты себя, батюшка! поклонилась она. Зной такой, а ты надрываешься!
Цыц, ляпалка! Лучше воды из колодца чёрту этому на спину слей да сведи в тень, а меня не трожь.
Убежала девка, только пятки сверкнули, а Ретша водрузил живот меж ног, утер лоб тряпкой и сел думать, как дальше быть. Сыграли-то в шахматки, да без него. Хитро как всё оставил отец Никон, а боярин Позвизд поддержал, собака. Ишь что придумали: нет сраму в не равном браке, одна воля Божья! Вылечила князя знахарка от парши, а он за это её в жены взять обещал, вот и исполняет обет. И сваты новые к Кирияне на следующий день пришли, чтоб времени на раздумья не было.
Хитрый, скользкий змейигумен Борисоглебского монастыря, все рассчитал. Даром что правой рукой у Юрия Владимировича[2], батюшки нынешнего князя, был. Детей его воспитал. Привык серой тенью за княжеским столом стоять да править мягко, исподволь. С ним-то как раз ясно всё. Ему девка безродная словно глина белая: лепи, что любо. Тиха, не строптива, рта своего при знатном муже открыть не посмеет. А Позвизда какая муха укусила? Он и так к князю ближе некуда. Владимир с его рук ест. Ему-то зачем игумена поддерживать? Просто Ретшу Ольговича отодвинуть? Знает же, что за ним все ряды торговые. Без его согласия ни один товар не попадет в Муром, ни одна ладья не спустится на реку. С таким дружить надо. Так и дружили же до поры до времени! Брагу с одной братины пили. Что поменялось-то, какую игру затеял сморчок плешивый?
Едут! Едут! раздалось за воротами. Удельный князь Давид со своей молодой женой Ефросиньей на свадебном поезде едут!
Ну, началось! недовольно произнес боярин и пошел переодеваться.
А что началось, он и сам до конца не понял.
***
Весь день так и шли: дружинаконно, Ефросинья и детипешком. Сотник не гнал, но и днём привал не делал. Поэтому переход дался Фросе с трудом. Ноги горели. Женщина то и дело поглядывала на малышей. Те по большей части держались. Самых маленьких отец Никон брал по очереди к себе на коня. Старшие же по дороге успели ещё и душистой земляники собрать полный туесок.
К вечеру выбрались на более-менее широкую поляну, где неподалеку журчала река.
Давид хмуро оглядел их место ночлега. Как правило, здесь они всегда останавливались днём, чтобы дать отдых коням. Но сегодня прошли вполовину меньше обычного. Пешие люди сильно замедляли ход. А так долго отсутствовать летом было нельзя. Мало ли что в Муроме случиться может пока он тут свои дела решает. Думал, дотянут до ближайшего села, там пристроят сирот и домой скорым ходом. Ан нет, отец Никон уже успел Ефросинье слово дать, что при монастыре всех оставит. Удивительное дело: иной раз из старца и не вытянешь обещания, а тут погляди, что творит. Хотя Давид привык к тому, что игумен сам себе на уме. Но как теперь бытьне ясно. На коней брать мальцов никто из дружины не станет. Телегу в деревне купить, лошадь подводную, да пусть идут своим ходом. Выделить пару воинов на охрану и сбросить эту проблему со своих плеч. И так забот полон рот. Свадьба еще эта. Отец Никон настоял на венчании. Мол, негоже княжьему сыну невенчанным браком жить. Хитрит старец. Хочет, чтоб союз нерасторжимым был. Ладно, в случае чего всегда можно жену венчанную в монастырь отправить. Он посмотрел на Ефросинью. Вспомнил слова её «Исчезнуне найдешь», а ведь и вправду такая легко обернется голубкой, и поминай как звали. Зови, не зовиулетит. Никакое венчание не сдержит. Только добрая воля.
Сотник расседлал коня, напоил, стреножил его, оставил пастись. Позже вечером привяжет к морде торбу с овсом. Огляделсядружина ставит шатёр, дети собирают хворост. Фроси с ними нет. Медленно поискал глазамиточно нет. Тихо ругнувшись насчет непоседливых баб, пошел к реке. И в скором времени нашел, кого искал. А заодно и разговор услышал, для его ушей не предназначенный.
Ретка сидела у самого берега, опустив в воду босые ноги и уткнувшись лицом в угловатые коленки.
Устала, маленькая? Фрося погладила девочку по русой голове. Ретка подняла заплаканное лицо и спросила:
Они пришли, потому что ты не настоящая Яга?
Женщина вздохнула. Посмотрела на серебряную гладь воды, у самого берега её разрезали камни. Вот что на это скажешь? Правду? А какая она, эта самая правда? Это в мыслях всё ясно, чётко да складно, а начнешь объяснять вслух и всё равно солжешь.
Знаешь, солнышко. Думаю, что я была самой настоящей Ягой. Но всякой сказке рано или поздно приходит конец. Нет больше моей деревни. Никто не придёт ко мне за иголкой, не попросится на ночлег. Поэтому умерла Лесная Баба, лежит там, в селе вашем, покой охраняет. Тысячу лет их не потревожит никто.
Сказала и замолчала. Кто его знает, в какое посмертие верит девочка.
Ретка задумалась, а после кивнула.
Я видела, как ты шкуру свою, сорванную с конька дома, мертвым кинула. Спасибо. Это хороший дар. Предкам понравится. Помолчала и добавила:Значит, ты теперь простой человек?
Да, усмехнулась Ефросинья, самый что ни на есть настоящий. Вот видишь, как от шкуры избавилась, сразу живые заметили. Ехал мимо добрый молодец и тут же жениться надумал.
Даа, протянула девочка. Хорош молодец, сам крепкий, что мороз в середине зимы, и конь у него могучий, словно дуб вековой. Ладный муж будет. В обиду не даст.
Фрося покачала головой и обняла ребёнка. Маленькое птичье тельце прижалось к чужому теплу.
Матушка Ефросинья, прошептала девочка, возьми меня с собой, служить тебе буду. Я же всё-всё умею делать, и готовить, и шить, и вышивать. Родительница моя из городских была, рязанских. Многому научила.
Фрося зажмурилась и лишь крепче прижала к себе малышку. Нет. Не даст она более обещания, от неё не зависящего. Как бы она не хотела оставить Ретку подле себя, но у самой будущее не ясно. Без приданого, в чужой дом, с размытыми перспективами на будущее. Может вообще в только до Мурома доедет, а дальше сама.
Давид вышел так, чтоб видно было. На него уставились две пары глаз.
Там у костра помощь нужна, бросил он.
Ретка подскочила и убежала кашеварить. Ефросинья поднялась и собралась уйти, помыться она успеет и когда стемнеет.
Подожди, едва слышно окликнул он. И продолжил, глядя на воду:Девку эту можешь при себе оставить, чтоб тебе с делами помогала.
Фрося резко обернулась. Слышал, значит.
Спасибо, произнесла мгновенье погодя. Сотник кивнул.
И не ходи по лесу одна. Звери здесь дикие.
Женщина скривилась. Год жила, и никому дела не было, а теперьна те, заботятся.
Мне вымыться нужно, сказала она вместо замечаний на этот счет.
Мойся, я посторожу пока, ответил Давид и сел, прислонившись спиной к дереву. Фрося скрестила руки на груди.
А разве положено вот так до брака на невесту глядеть?
Конечно, положено. Вдруг ты тощая да чахлая. Да и чего я там, по-твоему, не видел? вернул давнюю шпильку сотник.
«Невеста» только фыркнула в ответ. Сняла рубаху, зашла в воду и поплыла.
На следующее утро Ефросинья проснулась от пристального взгляда. На неё голубыми глазищами смотрел малец, тот, которому она вчера курицу доверила, и что-то протягивал в сложенных лодочкой ручонках.
Вот, одними губами произнес Белёк. Фрося подняла голову с седла, что служило ей подушкой, и присмотрелась. В руках у ребёнка было яйцо.
Ряба снесла. Я её на ночь в шапку посадил, а утромвот. Ещё теплое.
Женщина улыбнулась и тихо, чтобы не разбудить спящего с другой стороны седла Давида, прошептала:
Ну и замечательно! Оно твоёзаслужил.
Паренёк засиял и убежал, а Фрося примостилась поудобней на войлочном потнике в надежде еще немного поспать. Только прикрыла глаза, как услышала звонкое «Моё», а после надрывное «Отдай».
Слова эти стрелами впились в сознание, отгоняя остатки сна. Дикой силой подбросило Ефросинью. Миги она на ногах, а сердце колотится так, словно хочет пробить грудную клетку. В два прыжка настигла источник шума. И всё равно опоздала. Молодой дружинник допивал яйцо, а пацанёнок размазывал рукавом слезы по лицу.
Ты! разъяренной змеей зашипела женщина, как ты смеешь у ребенка, у сироты, забирать? Кто дал тебе такое право?
Дружинник картинно вытер усы и вложил пустую скорлупу в детскую ладошку.
Не помню, чтоб я спрашивал твое мнение, волочайка лесная, осклабился он и развернулся, чтобы уйти. Но тут неожиданный и молниеносный удар кулака сбил паршивца с ног. Фрося отскочила, закрывая собой ребёнка, а разъяренный сотник поднял горе-воина за шкирку, как напакостившего пса, и встряхнул.
Ах ты, чужеяд прикормленный! Я смотрю, зря тебя в дружину взял, уговоров стрыя[3] твоего послушав. Ты только с бабами да мальцами воевать и гож. Ноги твоей в конной сотне не будет. А за оскорбление невесты моей виру в пять гривен с тебя возьму.
И еще пять митрополиту Муромскому не забудь, раздалось с другого края поляны. Отец Никон вышел на шум из своего шатра.
Парень зыркнул на сотника, потом на игумена и, держась за выбитую челюсть, прошамкал:
Кщажий щуд тщебую.
Требуй, голубчик, требуй, право имеешь рассказать на весь Муром, как ты прилюдно мальцов обворовываешь да женщин оскорбляешь. Тот-то старый боярин Радослав Ольгович рад будет, что его сыновец[4] за языком поганым своим не следит. Али мало сестре твоей Кирияне откупа дали? Или новый жених недостаточно родовит?
Фрося слушала эту отповедь и не могла отделаться от чувства, что слова эти игумен больше ей говорил, чем сыну боярскому.
Когда дружинника увели, она повернулась к ребенку. Тот беззвучно плакал.
Ну же, маленький, не грусти. Принесёт Ряба еще не простое яичко, а золотое, руки сами потянулись к русой макушке.
Я его Вторке нёс, сквозь всхлипы пролепетал малыш.
Ну, всё, не реви. А хочешь, я тебе чудо покажу? Фросе пришла в голову шикарная идея, как отвлечь мальца.
Хочу! умытые слезами глазки заблестели.
Тогда пошли за мной. Этот же дурень не знает, что самое ценное в яйцескорлупа. А я знаю и тебе покажу.
А можно Вторку позвать?
Зови, разрешила Фрося и пошла к своим мешкам за ступкой, деревянной ложкой и горшочком с яблочным уксусом, который она надежно запаковала, да еще и воском крышку залила, чтобы не протёк.
К тому моменту, когда для чуда было всё готово, лагерь уже не спал. Дети уселись кружком возле Фроси, а взрослые нет-нет, да глянут, что творится.