Дмитрий КалюжныйГрани сна
И это ещё не всё, ваше высокопревосходительство!..
Что ещё?
Наверняка слухи! Но говорят, что в Питере Керенский раздаёт рабочим оружие!
Он сумасшедший, ответил Лавр Георгиевич Корнилов своему секретарю. Ступайте. Проследите, чтобы к утру войска были готовы к выступлению. Приказ будет.
Тот вытянулся, приложил ладонь к фуражке, повернулся на каблуках и вышел, тихо прикрыв за собой резную дверь.
Оставшись один, Верховный главнокомандующий задумался. Да, программа ясна. Взять столицу и прекратить смуту! Без жестокостей. На виселицутолько самых главных агентов чужих правительств, а остальные пусть резвятся, но в рамках. Отменить дурацкую «выборность командиров». Разогнать солдатские комитеты, чтобы не вмешивались в военные вопросы. Вообще ликвидировать Советы в тылу и на фронте, если понадобитсяфизически уничтожить негодяев. Запретить профсоюзы, митинги и забастовки. Ввести цензуру в прессе. Засидевшихся в столице солдатна фронт, сражаться до полной и безоговорочной победы.
Лавр Георгиевич встал из-за стола, подошёл к окну, за которым вяло умирал летний день. Лето кончалось, дурное, суетливое, кровавое. Окна его кабинета выходили на север. Завтра да, завтра. Как только доложат готовность войск, издам приказ о наступлении и взятии Петрограда.
Кто, если не я? думал он. Да, говорят, что если далеко зайти тропой Бонапарта, то с неё уже не свернуть ни вправо, ни влево. Что ж, нам ли привыкать А сегодня загляну к Натальепожалуй, теперь уже можно потратить часик и на себя.
У подъезда к нему подбежал маленький гибкий юноша, начальник охраны Хаджиев, взял под козырёк.
Я схожу, прогуляюсь, сказал ему Лавр Георгиевич по-туркменски. Подышу воздухом. Перешёл на русский: Двух человек сопровождения достаточно. Ну, ладно, четверых, учитывая обстановку.
Он пересёк Губернаторскую площадь, где дворники в сумерках всё ещё заметали базарный мусор, свернул на тёмную аллею. Двое солдат с винтовками следовали за ним, Хаджиев и ещё один солдат шли поодаль. Попадавшиеся навстречу хасиды кланялись, трогали с почтением поля шляп. Прошёл мимо пеший патруль. Разглядев в свете газового фонаря, кто идёт, казаки вытянулись «во фрунт».
За театром повернул направо и вскоре входил в низенький каменный дом с ярко освещёнными окнами.
Тонкая брюнетка в тёмно-зелёном в цвет глаз шёлковом платье вышла из гостиной к нему навстречу.
Лавр, сказал она, прижавшись. Мне неспокойно.
Я оставлю часовых перед дверью, сказал Корнилов. И у окна. Уж в Могилёве я могу гарантировать твою безопасность.
Ах, ты не понимаешьмне беспокойно за тебя.
Роман с Натальей начался ещё в марте, когда он стал питерским генерал-губернатором, в эйфории первых дней революционного угара, и продолжался с недолгим перерывом на войну. Отношения с супругой Таисией у него фактически закончились со смертью сына, давно, ещё до Китая, так что угрызения совести его не мучили. Став Верховным главнокомандующим, он перевёз Наталью в Могилёв и снял для неё этот дом.
Были опасения, что в Могилёве Наталья будет скучать, но нет, её то и дело навещал кто-нибудь из столицы. Поэты, синематографисты, отпрыски папаш-богатеев: многие желали обрести славу «побывавших на войне», а для этого им не нужны были походы и окопы, хватало визита в Ставку Верховного главнокомандующего
Вот и теперь в гостиной сидели двое незнакомцев: некрасивая дама средних лет, тощая, как тарань, с серьёзным сухим лицом, и толстяк штатский, поспешивший подняться из кресла при виде знаменитого генерала. На румяном его лице сияло такое восхищение, что Лавр Георгиевич почувствовал к нему неприязнь, хотя привык уже и к прозвищу Спасителя Отечества, и к лицезрению целых толп таких вот восторженных толстяков.
Моя фамилия Мезенцев, сказал гость.
Корнилов сухо кивнул. Ему-то представляться не было решительно никакой нужды.
Сударыня? едва заметно кивнул он даме.
Анна, томно представилась вобла, и этим ограничилась.
Выпьешь? спросила его Наталья.
Чаю, ответил Лавр и вышел вслед за ней в кухню.
Прислуга к вечеру уходила. Наталья подожгла спиртовку, поставила на огонь чайник.
Ты недоволен, что я не одна? спросила она шёпотом.
Я хотел видеть тебя, остальное неважно.
Но Лавр!
Что?
Они у меня по делу. И мы тебя ждали.
Меня? По делу? Что-то случилось?
Нет Этот Володя Мезенцев, он очень знаменитый медиум из Петрограда. Ему за сеансы изрядно платят. А сюда он приехал просто так. Ну вернее я его зазвала ради тебя. Это из-за моего беспокойства.
Она стояла, низко наклонив голову.
Медиум? Корнилов вскинул брови. Мы что же, будем заниматься столоверчением?
Наталья повернулась и посмотрела на него так, будто вобрала его всего в свои огромные зелёные глаза, и через несколько мгновений бравый генерал почувствовал, как это всегда с ним бывало при ней, что раздражение в нём тает, будто лёд весной. Да, конечно, да, они будут вызывать ду́хов, а придумай она что-то ещё более глупоезаймутся и этим, лишь бы ей было интересно. «Вот такой из меня Бонапарт», подумал он.
Она грациозно перенесла чашки майсенского фарфора из буфета на стол. Глядя на неё, он сказал дрогнувшим от нежности голосом:
Пожалуй, можно выпить что-нибудь и покрепче.
Полчаса спустя генерал, расстегнув мундир, смеялся и курил. В пальцах его был фужер с коньяком, за которым сбегал к коменданту один из караульных текинцев.
Толстый Мезенцев, державшийся вполне спокойно, без подобострастия, установил на ломберный столик доску с закруглёнными краями, на которой были выжжены буквы алфавита, цифры и слова «да» и «нет», и поставил на доску вверх дном блюдце с риской на краю. Затем он задул свечи, оставив только однув медном канделябре.
Я начну! крикнула Наталья, раскрасневшаяся после коньяку. Владимир, вы готовы?
Толстяк комически сощурил глаза, отчего вдруг сделался похожим на самого генерала Корнилова, только без бороды и усов. Наталья зашлась в хохоте, да и генерал рассмеялся. Мезенцев подмигнул им, и в следующий же миг сделался серьёзным.
Полночь, важно объявил он. Начинаем!
Тут он завернул какую-то фразукак бы не на древнееврейском.
Анна вставила в длинный мундштук папиросу и прикурила от свечи.
Дурная примета, отметил про себя Лавр. Кто же прикуривает от свечи? Ну да ладно, не на гауптвахту же её за это
Он прикончил коньяк, поставил на пол стеклянный фужер, сложил руки на коленях и приготовился вкусить некоторое количество вежливой скукикак те мужья, что в модном магазине садятся на первую попавшуюся кушетку и смиренно ожидают, когда их благоверная набегается по примерочным кабинам.
Наталья и Мензенцев соединили пальцы на блюдце.
Некоторое время ничего не происходило.
Вдруг блюдце двинулось по кругу. У Натальи округлились глаза, лицо стало серьёзным, движения рукосторожными. Мезенцев тоже посерьёзнел, будто вёл авто по неровной дороге.
Блюдце сделало круг и остановилось.
Я вызываю дух владыки мира Александра Македонского! возгласила Анна.
Блюдце дрогнуло.
Он здесь, прошептал Мезенцев. Лавр Георгиевич, начинайте. У вас есть вопрос к великому полководцу?
М-м-м, задумался Корнилов и вдруг закашлялся. Может, я позже?
Я, я спрошу! влезла Наталья. Великий Александр, когда закончится война?
Блюдце поехало, даже не дождавшись окончания вопроса. Анна раскрыла блокнот, который держала в руках с самого начала, начала записывать в него буквы.
В-о-й-н-а в-н-у-т-р-и в-а-с, прочитала некрасивая Анна. И что это значит?
Блюдце опять двинулось по кругу, на секунду замирая у очередной буквы.
Д-у-р-а, прочитала Анна. Кто?..
Наталья поспешилша перебить её. Заговорила важным голосом:
Вернётся ли трон обратно к поверженному монарху?
Е-г-о т-р-о-н и-з л-ь-д-а, огласила Анна то, что записала за блюдцем. Какого льда? Может, Изольда?..
Я спрошу, решился Корнилов.
Мезенцев бросил на него взгляд быстрый и острый, как укол шпаги. Это не прошло мимо внимания генерала. «Ой, дурачит он меня», подумал он, и продолжил, стараясь быть серьёзным:
Брать ли мне Петроград?
Но до того как он произнёс эту фразу, что-то в комнате изменилось. Будто ветер прошёл. Явно похолодало. Зазвенели хрустальные подвески на люстре, заплясал огонёк на свече, тяжело шумнули шторы, и потом уже стукнула форточка. Лицо Натальи сделалось белым, Анна откинулась на спинку стула, Мезенцев, открыв рот, смотрел вверх мимо генерала, и взгляд его выражал полную растерянность.
В комнате было что-то постороннее, чего минуту назадне было!
Блюдце на столе оставалось недвижимым, зато раздались звуки. Они начались у окна, потом переместились в угол, в другойбудто источник звуков носило ветром. Это был прерывистый, с паузами, шёпот, сопровождавшийся тонким звоном и свистом:
Nein, no, нест, нет.
Затем произошло нечто совершенно неожиданное. Из темноты в круг слабого света не вступила, а будто впаламежду Корниловым и Натальей, узкая высокая фигура, похожая на человека, но не тёмная, а бестелесная. Огоньки заплясали на прозрачных костях черепа, сверкнули зубы, а над нимивытаращенные, без век, страшные глаза.
Наталья звонко вскрикнула и закрыла лицо руками. Мезенцев грохнулся на пол вместе со стулом. Анна сомлела без чувств. Один только генерал видел, как, взмахнув руками, фигура переломилась и словно растеклась по столупри этом коснувшись пламени свечи. Запахло палёным, и раздался такой визг, каким визжал бы слизень, если бы умел визжать.
Свеча погасла.
Фигура, судя по тонкому звону, опять метнулась к окну, которое само уже гремело и звенело, рассыпаясь от ударов снаружи. Срывая на ходу шторы, в комнату ввалился Хаджиев, за ним лез кто-то с факелом. Не останавливаясь ни на секунду, гибкий начальник охраны ударил прозрачное чудовище саблей по голове, и сабля его с тошнотворным скрипом промчалась сверху донизу, до самого пола.
Когда зажгли электричество, то увидели на полу только лужу бурой протоплазмы.
Москва, август 1936 года
Мин херц! доложил денщик царя Алексашка Меншиков, выглянув за дверь, в морозную ночь. Ягужинский к нам! Коня загнал!
Мотор! скомандовал режиссёр-постановщик.
В горницу вошёл Ягужинский в шинели и шапке, засыпанных снегом.
Оттуда? тревожно спросил Пётр.
Оттуда, господин бомбардир.
Что там?
Полная конфузия, господин бомбардир.
Так
Половина войска побито, остальные бегут. Пушки пропали. Генералы, кроме Шереметева, сдались все.
У, герои, сурово процедил Меншиков. Сучьи дети!
Шведы идут на Новгород!
Дальше Новгорода шведов пускать нельзя, супя брови, с мудрой задумчивостью указал им Пётр. А потом закручинился, махнул рукой, крикнул с тоскою: Пушек нет!
Послышались медленные тяжёлые удары колокола, сопровождаемые подзвонниками.
Опричь колоколов, меди для пушек нам не найти, с иезуитской улыбкой подсказал Меншиков. От этих слов царевич Алексей Петрович, беззвучно таившийся до этого в углу, будто ожил. Сверкая высоким лысым лбом, он вздел вверх палец и гнусаво завыл:
Русь колоколами славна! От византийской старины сей малиновый звон!
Чепуха! сурово припечатал царь.
Больше Лавр уже не мог выдержать. Зажав руками рот, он, похрюкивая, пробежал за спинами оператора, режиссёра и прочей киношной публики, стоявшей сзади кинокамеры и осветительных софитов, выскочил из студии в коридор и уже здесь, проверив, плотно ли закрылась дверь, захохотал в голос. Отсмеявшись, отошёл к окну, изумлённо встряхивая головой. Вскоре дверь приоткрылась, и оттуда как-то боком выскользнул кинодеятель в костюме, с растрёпанными волосами и в очках с толстой целлулоидной оправой, круглой снизу и овальной сверху: для Москвыновинка моды.
Он сразу кинулся к Лавру и затараторил:
Вы кто такой, вообще? Как сюда попали? Кто пропустил? Товарищ Петров страшно недоволен.
Здрасьте, Лев Ильич, ответил ему Лавр. Вы же меня знаете. Я Лавр Гроховецкий. Приезжал с Андреем Игнатьевичем, он у вас числится научным консультантом. А выИванов, ассистент режиссёра.
Нет, я помощник директора картины. А что вы тут делаете? Где профессор?
Андрей Игнатьич занят на раскопках. Он археолог, а теперь конец сезона, с сентября у него лекции, вот и не хочет отвлекаться. Прислал меня. Я сдал в секретариат его заметки по прежнему показу.
Хорошо, хорошо. И что?
Розенвассер прокрутил мне новый отснятый материал, и отправил сюда. Вы, кстати, знаете, что там уже наснимали сюжетов о том, что будет позже эпизода, который снимают здесь? и он ткнул пальцем в сторону студии.
Знаю, это обычная практика. Вы над этим смеялись? Зря разозлили режиссёра.
Нет, не над этим, Лавр опять засмеялся. Я так понял, вы тут разыгрываете сцену, якобы имевшую место после Нарвского поражения Петра?
Да.
Это было в семь тысяч двести восьмом году.
В тысяча семисотом!
Неважно, это одно и то же.
И чего смешного?
Объясняю. В том году царевичу Алексею было десять лет отроду, дорогой мой! А у вас его играет сорокалетний лысый дядька. Рассуждает про малиновый звон и византийскую старину. Вот что смешно.
Зря смеётесь. Это художественная условность!
Кстати, самому царю-папаше было тогда двадцать восемь лет! А ваш похож на старца, которого в минуту кончины гальванизировали электротоком: глаза вытаращены, волосы торчком, дымится, и бесконечно выпаливает глупости.
Слушайте, задача консультантаточность в изображении деталей, а до остального вам дела нет.
Как это? Консультанту нет дела, что вы переврали возраст всех героев? Вот сейчас прискакал Ягужинский: который? Должен быть Павел Иваныч, а ему в тех событиях было лет семнадцать примерно! Здесь его играет пухлый дядя, по возрасту годящийся ему в отцы! Да только отец его, Иван-то Ягужинский, на коне сроду не скакивал.
Распахнулась дверь. В коридор из студии повалили члены съёмочной группы, на ходу переговариваясь и доставая из карманов портсигары, пачки папирос и спички. В широком коридоре сразу стало шумно и тесно.
Виктор! окликнул одного из них, в рубахе, помощник директора.
Что, Лев Ильич? спросил тот. Из-за жары он снял и оставил в студии тяжёлую шинель и шапку, засыпанные вместо снега нафталином.
Тебе сколько лет?
Тридцать с половиной. В январе тридцать один будет. Что ли, уже подарок мне готовите? и он засмеялся.
Нет, просто вот этот юноша утверждает, что твоему герою семнадцать лет.
Да ладно! Не может быть!
К ним быстрым шагом подошёл режиссёр:
Что такое? сердито спросил он Льва Ильича, даже не глядя на Лавра. Кому семнадцать лет? Кто это?
Лавр утомлённо улыбнулся.
Это консультант, студент от профессора Силецкого, объяснил Лев Ильич. Ему смешно, что актёры подобраны не по возрасту героев. Слишком старые, говорит. Особенно ему не нравится актёр Черкасов в роли царевича.
Ишь, каков! съязвил режиссёр, заметив наконец Лавра. А тебе известно, студент, что актёров на роли утвердил сам писатель Алексей Толстой?
Да мало ли! Ведь он их живьём не видел. Ни один не похож.
На это прозвучал вопрос, заданный ещё более язвительным тоном:
А ты их, что ли, видел?
Лавр задумался. Видел он и царя, и его детей, и сподвижников. Но говорить об этом режиссёру и этому непричёсанному помощнику не мог. Ведь сочтут сумасшедшим, дойдёт до профессора, будут неприятности в университете!..
Лавр Гроховецкий родился аккурат в тот день, когда Советы, ведомые большевиками, захватили власть в Петрограде и свергли Временное правительство. Его отец, князь Фёдор Станиславович, ожидая, что генерал Корнилов сумеет покончить с большевиками, дал новорожденному сыну имя Лавр в честь генерала. Ноне сбылись надежды. Они обанеудачливый генерал и напрасно веривший в него князь Фёдор, погибли одновременно. Вдова князя, Елена, бросила Петроград и с младенцем на руках перебралась под Тверь, в деревню вблизи Старицы, где жил их дальний родственник престарелый князь Юрьев. Она работала там в монастырской библиотеке. Потом вместе с четырёхлетним сыном уехала в Москву.
Здесь большевики вели «поход на неграмотность»! Сельскую библиотекаршу из Старицы мигом назначили методистом библиотеки имени многократно страдавшего от царизма товарища Достоевского, что на Чистых прудах. И предоставили ей с ребёнком жильё в том же доме, в бывшей квартире паразита-дворянина графа Апраксина.