Переселенцы давно пришли к выводу, что со службой в жандармах Шульгин промахнулся, как Сенька с шапкой. Такое частенько случается с людьми интеллигентными и от природы не злобливыми. Как ни крути, а жандармы, как и чекисты, по сути своей ассенизаторы, и выдержать такую службу дано не каждому.
В спокойное время он бы, конечно, втянулся, но революционная мясорубка стремительно перемалывала нормы морали, что характерно, с обеих сторон баррикад. В лучшем случае поручик должен был написать прошение об отставке, в худшем превратиться в законченного циника. На счастье или несчастье ему встретился Зверев, что на пару со своим старшим товарищем, периодически помогал Шульгину не свихнуться. Двигал ли переселенцами расчет? Если и двигал, то не играл доминирующей роли. В том было скорее обыкновенное человеческое сочувствие, подкрепленное некоторой толикой интересаа удастся ли им подкорректировать мировоззрение человека другой культуры, к тому же жандарма? Такое положение дел способствовал тому, что порою иновременцы не то чтобы несли полную чепуху, но говорили весьма вольно, называя свои доказательства мысленным экспериментом.
Поплевав перед «тяжкой» работой на руки, переселенцы стали с воодушевлением просвещать несчастного аборигена в том, что есть, что на этом свете. Естественно, с их точки зрения.
Сначала хилым ручейком, а потом полноводным потоком в сознание жандарма полилась мысль о поразительном невежестве значительной части русской интеллигенции. Тяжелая артиллерия логических построений «чилийцев» с математической точность демонстрировала едва ли не слабоумие клиентов, при котором их недовольство режимом перерастало в борьбу с русской государственностью, а героика представала пошлой истеричностью. Конечно, таковыми являлись не все сторонники перемен, но весьма и весьма существенная часть. Об этой особенности российских социалистов говорить было не принято, а отдельные публикации на эту тему вызывали яростный протест публики, приравнивающей критический подход к позиции черносотенцев и крайних реакционеров. Переселенцы же пошли еще дальшеим удалось показать, что у наиболее яростных сторонников социальных перемен впереди маячит откровенная русофобия. Слышать такое из уст каких-то реэмигрантов было и странно, и даже неприятно. Некоторые оценки «чилийцев» оказались даже жестче, нежели царившие в жандармерии.
Не была обойдена вниманием и позиция власти. И опять в уши поручика полились весьма нелицеприятные оценки. К удивлению Виктора, его визави не заходились в праведном гневе по поводу расстрела девятого января. Расстрел безоружных, они называли расстрелом безоружных, но говорилось об этом, как о каком-то чисто техническом мероприятии.
Более всего Шульгина поразил взгляд переселенцев на реформу образования, проведенную министром просвещения графом Толстым. По мнению Федотова, этот выпускник школы для слабоумных подростков, так Борис Степанович охарактеризовал мыслительные способности графа, был прямым потомком грибоедовского Скалозуба, но в отличии от своего «виртуального папаши», нашел, что вольнодумство шло только от изучения точных наук. В итоге объем точны наук сокращен был сокращен, а головы гимназистов напрочь забили изучением «мертвых» языков.
«Виктор! Жандарм впервые видел разоряющегося Федотова, объясни мне, старому, как изучение арифметики может повлиять на умонастроение? Получается, если изучил два плюс два, то стал врагом престола, а если туп, как пробка, то стал защитником? Следуя этой логике, все сторонники царизма полные дебилы. Разве не так? Сегодня такая гениальность лупит нас почище японцев. Мне катастрофически не хватает инженеров, а ты вынужден бороться с толпами неустроенных гуманитариев. Так что же, кроме отставания от Европы и волнений нас ждет завтра?!»
Зверев выразился короче: «Шульгин, знаешь, почему матросы не тонут? Потому что они по уши деревянные».
Ответить офицеру было нечего, но самое удивительное, что эту тему он не нашел ни одной публикации.
Одним словом, по мнению «чилийцев», царизм оказался еще дурнее российской «прогрессивной» интеллигенции.
В итоге у Шульгина сложилась, в общем-то, непротиворечивая картина. Судорожно цепляясь за сословные привилегии, власть только усиливала волну недовольства. Драма напоминала ситуацию со стареющим бандитом, пытающимся настучать по голове «своим» мужичкам. Когда-то он защищал их от еще больших отморозков, но времена изменились. Мужики окрепли, опасности отступили, а бандит по-прежнему пытался жить за их счет. В роли бандита выступало высшее дворянство с батюшкой царем во главе, а в роли мужиковнарождающаяся буржуазия. Пролетариат же служил тараном. При такой ситуации Россия стремительно раскалывалась на два лагеря и виноваты в том были обе силы, в точности, как во времена Французской революции.
Благодаря переселенцам Шульгин увидел попранную справедливость, как с одной, так и с другой стороны и у каждой на то были свои основания. Осознание такого положения вещей, помогало ему не скатиться ни в черную меланхолию, ни в душевное ожесточение. С какого-то момента Виктор почувствовал себя как бы над схваткой. Нет, он не перестал защищать свое отечество, свои идеалы, но границы его мира в один прекрасный момент раздвинулись. В нем нашлось место и эсерам с кадетами, и социал-демократам с черносотенцами. Не остались в стороне и анархо-синдикалисты с ярыми сторонниками самодержавия. Просто одних надо было в принудительном порядке лечить, а других Других, тоже надо было бы подлечить, да вот же незадачаих-то он как раз и защищал. Как ни странно, но отступившее ожесточение, только повысило результативность его работы, что отразилось на отношении руководства. Все бы хорошо, но меланхолия нет-нет, да накрывала Шульгина своей черной волной, как сегодня, когда он встретился со своей первой юношеской симпатией.
Катится, катится, на язык так и просилось продолжение о голубом вагоне. «Блин, а еще хлорциан стелется». Да никто никуда не катится. Трамвай сломался. Понятно, драчка идет не хилая, а как иначе? Это, брат, исторический процесс! Как говорит наш отец родной, нарастание потенциалов психической энергии, приводит к пробою межклассовой изоляции. Отсюда мгновенный сброс энергии и накопление энтропии, отвлекая офицера, Зверев сослался на очередную бредовую теорию Федотова, другое дело, позаботься вы вовремя о КГБ, но не судьба, в этот момент морпех стал похож на кота, выудившего из аквариума золотую рыбку.
Дмитрий, но это же, как ты можешь так легко! Виктора ощутимо передернуло.
Эт точно, зато всех противников российской государственности такая контора вычищает на раз.
Черносотенец!
И это я слышу от жандармского офицера?! Зверев в очередной раз плеснул на донышко «антидепрессанта», черносотенство, партайгеноссе Шульгин, есть слепая реакция этноса на угрозу, я же толкую о комплексном подходе к делу организации системы безопасности державы! Заметь, не только твоей конторы, а многокомпонентной системы. Иначе хана котенку.
Когда переселенцы озвучили жандарму идею тотального промывания мозгов в сумме с грамотной организацией спецслужб, которые Зверев называл то комитетом госбезопасности, то НКВД (благо, хоть не расшифровывал последнюю аббревиатуру) Шульгин на время выпал в осадок. И было отчего. Не жалея красок Димон рисовал колонны борцов за справедливость, дружно шагающих на лесоповал.
«Виктор, все путем. Шаг влево, шаг вправопобег! Прыжок на местепровокация! Стреляю без предупреждения», так, по мнению Дмитрия Павловича, должна была работать «его» система.
Признавая необходимость усиления третьего отделения, идею оболванивания офицер категорически не принимал. Сама мысль о возможности манипулирования сознанием казалась ему кощунственной, идущей против законов божьих. Особенно неприятно ему было слышать, что влиянию в равной мере подвержены и люди простые, и образованные. Наивный. Разве мог он противостоять извращенному уму человека будущего, к тому же на тройки окончившему факультет психологии!?
Как известно, факты вещь упрямая, и после демонстрации ряда приемов психолингвистического воздействия Виктор убедился в справедливости очередного откровения «чилийцев». Параллельно он заинтересовался психологий, тем паче, что дававший ему основы знаний троечник таковым являлся лишь отчастилюбимые предметы сдавались Зверевым исключительно на отлично.
Шульгина же сейчас интересовали дела российские. Знакомясь со сводками событий, он спинным мозгом чувствовал нарастающее напряжение. И вот ведь парадокс: не далее, как в начале августа Николай II подписал Манифест «Об учреждении Государственной Думы». Днями был обнародован новый Манифест, согласно которому ни один царский закон не имеет силы без думского одобрения! Казалось бы, что еще надо? Оказывается, все не так просто, и в ответ Москва откликнулась забастовкой, подхваченной промышленными центрами Росси. Начиналась знаменитая Всероссийская октябрьская политическая стачка.
Неизвестно, что еще нафантазировал взвинченный встречей со своей юношеской любовью Шульгин, но прозвучавший вопрос застал морпеха врасплох:
Дмитрий Павлович, когда ждать кульминацию?
Поручик, от-ставить! Зверев ощутимо разозлился, Кто вам сказал, что общественный катаклизм можно просчитать с такой точностью? Здесь вам не тут! За процент «за» и «против» денег не платят! Впрочем, если хочешь услышать наше мнение, то изволь, смягчился, наконец, тренер, Федотов в ноябре планирует отправить инженеров на выставку в Швейцарию. От греха подальше, а шваркнет, или нет, сам понимаешь, бабушка надвое украла.
Виноградов тоже едет? отсутствие реакции на бредовые афоризмы и проскользнувшая напряженность выпали из стиля беседы.
«Ого! А вот это, блин, сюрпризец! Наш Иван Никитич, похоже, засветился. Только вот вопрос, а наш жандарм проболтался?»
Полгода назад, начав свои «философские» беседы, переселенцы заключили с Виктором джентльменское соглашениеникакие разговоры не возбраняются, но все остается между собеседниками. Переселенцы не спрашивали конкретику жандармской службы, аналогично поступал их визави. Вольно или невольно, но сейчас Виктор нарушил договоренность, и реакция Зверева была мгновенной:
Жандармское управление интересуется подрывной деятельностью нашей картонной дурилки или? сочившегося яда хватило бы извести ходовую часть кавалерийского полка.
Какой дурилки, то есть, Дмитрий Павлович
* * *
Вчера Шульгин не помнил, как его голова коснулась подушки, зато утром чувствовал себя великолепно. От вчерашней хандры остались лишь смутные воспоминания. Пока коляска несла офицера на службу, в памяти всплывали отдельные эпизоды прошедшего полугодия. Вот он с сослуживцем впервые заглянул в клуб «Славянской борьбы». Характерный запах мужского пота, вокруг много молодых крепких мужчин. Первое построение: «Господа борцы, прошу выстроиться в одну шеренгу».
«Какой ужас, кто же так подает команды!?»
Состав постепенно меняется, одни уходили, другие приходили. Ушел и его сослуживец, а Шульгин остался. Здесь он нашел отдушину от превратностей своей не самой почетной службы. Что его держало? Само собой бойцовская подготовка, а еще атмосфера. Отчужденность вскоре сменилось ровным отношением, а чуть позже уважением. Нет, кое-кто, конечно, еще продолжал коситься, но самые уважаемые борцы были на стороне офицера.
В те же сроки изменился и состав. Незаметно ушли недалекие парни с московских окраин и дворовая шпана. Им на смену пришли такие же молодые рабочие, но их взгляд! У всех осмысленный, внимательный. Странно, никого не гнали, но чернь ушла, а назвать таковой новичков язык не поворачивался.
Незаметно испарился жеребячий восторг по поводу и без, столь характерный для людей «из народа». Да что там из народа, даже в его гимназии таких жеребцов была добрая половина. Эти же все, как один сосредоточенно-спокойные.
Только познакомившись с тестами Дмитрия Павловича, он понял направленность отборатренеру требовались крепкие мужчины, с устойчивой психикой, но зачем? Ответа не было, как не было ответа и на вопрос, куда делся отсев, ведь среди них были вполне приличные борцы.
Время в дороге летит незаметно. Вот уже и предместья. Все чаще и чаще мимо проплывают деревушки. Вскоре они сольются воедино, с этого момента начнется городская черта. У этой невидимой линии в сознании исподволь всплыла мелодия, ей вторили стихи, образующие небесную ткань, зовущие к подвигу и врачующие душевные раны.
Кавалергарды, век не долог,
И потому так сладок он.
Поет труба, откинут полог,
И где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
Но командир уже в седле
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле!
По возвращении из Санкт-Петербурга, Зверев собрал узкий круг, куда вошел и поручик. Обсудив направление усилий после отъезда части тренерского состава, Зверев взял в руки гитару. Латиноамериканские ритмы вскоре сменились русскими песнями, но как же они были необычны!
Стихотворные мелодии сменяли одна другую. Одни совсем простенькие, другие с глубоким философским подтекстом, но все они объединены нездешней ритмикой и непривычным стилем. Собравшиеся слушали затаив дыхание, лишь трое закрыв глаза нашептывали знакомое. Шульгин уже знал, что тренер иногда дает такие концерты, но слышал впервые. Глядя на охватившую всех печаль он вдруг почувствовал с ними единение. И таких он когда-то называл чернью?
С того вечера в памяти сохранились «Кавалергарды» и песня о смоленской дороге.
По смоленской дорогелеса, леса, леса.
По смоленской дорогестолбы, столбы, столбы.
Над дорогой смоленскою, как твои глаза,
две вечерних звезды голубых моих судьбы.
По смоленской дороге метель в лицо, в лицо.
Всё нас из дому гонят дела, дела, дела.
Может, будь понадёжнее рук твоих кольцо,
покороче б, наверно, дорога мне легла.
По смоленской дорогелеса, леса, леса.
По смоленской дорогестолбы гудят, гудят.
На дорогу смоленскую, как твои глаза,
Две холодных звезды голубых глядят, глядят.
Невольно возникало недоумение, как в забытой богом южной стране, могли помнить об истинно русской дороге?
«Что я еще упустил?»
Собственная мысль удивила, ведь он не на службе и упускать ему нечего. Сам собой родился выводв нем проснулся профессионал. Об этом его предупреждали.
«Дознаватель из меня, конечно, не бог весть какой, но прав ротмистр Груздеврано или поздно мы начинаем искать подвох даже в собственной постели. Это наш крест, так что же меня тревожит? Может быть, знания чилийцев? Бесспорно, люди они образованные. Более того, разнопланово образованные. Даже Владимир Ильич, в котором за версту видно ученого, рассуждал о каких-то непостижимых тонкостях моторов авто».
Однажды в тренерской, Шульгин присутствовал при разговоре переселенцев об автомобилях. К нему даже обратились с вопросами, но, увы, ответить ему было нечего. Шульгин не поленился расспросить знакомого инженера-механика, но и тот ничем ему не помог, ибо о карбюраторе знал лишь то, что это какая-то часть мотора.
Мысль Шульгина вновь вернулась к клубным делам. Построения борцов, команды и дисциплина, вот что разительно изменилось со сменой состава. Теперь перед началом тренировки звучало раскатистое: «Борцы, в одну шеренгу, стано-вись»! Далее, как положено, равняйсь, смирно, равнение на средину и доклады командиров групп. Команды исполняются без суеты, но четко. Вводные слушались внимательно, подчинение беспрекословное. Такого не было даже в училище. Все радовало душу офицера.
Сейчас же сам собой созрел вопрос, а зачем он каждый раз докладывал: «Господин тренер, вторая группа построена, заболевших нет, готовы в проведению занятия. Командир второй группы борцов Славянской борьбы, Шульгин».
Конечно, ему, офицеру Российской армии, приятно вновь окунутся в свой мир, но зачем это нужно Звереву?
Впрочем, а почему бы Дмитрию Павловичу не ностальгировать по службе? о том, что Зверев служил и служил отнюдь не рядовым, Шульгин не сомневался. «Офицерская косточка» из морпеха, что называется, выпирала. Другое дело, где он служил? Но с такими вопросами поручик не лез. Если тренер сам не говорил, то так и должно быть, а случайно оброненное Федотовым обращение «морпех» только подтвердило подозрения Шульгина.
«А может, зря я лезу в чужой монастырь? Никто из борцов, даже не заикается о политике. Что-что, а неприязнь к режиму я бы непременно почувствовал. Они действительно равнодушны. Все, как один! эта мысль успокоила и одновременно обескураживала. Как такое могло быть, коль скоро в любом салоне, в любом трактире все только и говорят о последних российских событиях!? на мгновенье сердце заполонила ревность, ведь даже в училище он не видел такого безграничного доверия к командованию. И все же любопытно, какими приемами достигается такое положение дел?»