Доктор, выслушав меня кивнул и ответил:
Я знаю, что этих животных используют для вскармливания. Но с ослицами и кобылицами получается очень мало и дорого. А мы и коровье-то молоко вынуждены разбавлять.
М-да. Чего удивляться, что смертность высокая.
Я, уже без сотрудников приюта, прогулялся по полупустому зданию, присматриваясь к нему с целью превратить его в правительственное. Во всей Москве второго такого масштабного строения не было. И это оно ещё и не достроено по сути. Второй корпус в моей истории возвели только при Сталине. А мне ничто не мешает развить проект ещё сильнее. Добавить еще корпусов, огромный актовый зал, библиотеку, архивы. В общем, поселить в этом районе Москвы всю имперскую бюрократию. А самих бюрократов поселить поблизости в казенных доходных домах. Причем сразу задать масштаб и стиль застройки.
При выезде из ворот Воспитательного дома к моему коню кинулась какая то женщина. Казачки охраны тут же своими конями преградили ей путь и вытянули шашки из ножен.
Царь-батюшка, милости прошу! закричала женщина.
Я дал знак охране, и они, не спуская настороженных глаз как с женщины, так и с округи, позволили ей подойти.
Что у тебя случилась, женщина? спросил я.
Батюшка-царь, моего ребеночка сожитель мой, от которого я и прижила его, в этот приют продал.
Она рухнула на колени.
Помоги, царь-батюшка. Не возвращают мне сыночка моего, завыла она, указывая рукой на ворота сиропитального дома и размазывая слезы.
Я повернулся к Радищеву.
Александр Николаевич, в каком смысле продал?
Государь, по уставу Воспитательного дома всякому, приносящему здорового ребёнка, положено выплачивать два рубля, не спрашивая ничего, кроме имени и того, крещен ли младенец. Вот детей и тащат порой краденых.
А чего бы не тащить, коли один младенец приносит денег больше, чем на уплату подушной подати надо, прокомментировал Челищев. А выживет он или помрет, никого не беспокоит.
Я снова повернулся к женщине.
А ты его прокормить-то сможешь?
Прокормлю, батюшка. Вот те крест.
Я повернулся к Радищеву.
Отведи ее к Кауфману, скажи, я приказал ребенка ей вернуть, и пусть тот уговорит ее кормилицей при доме остаться. Сам тоже посодействуй.
Провожаемый в спину благодарственными воплями женщины, я поехал в Кремль.
* * *
Перфильеву и его министрам я устроил торжественную встречу. Построил Муромский полк шпалерами и организовал оркестр. Меня самого так не встречали, как я свой нарождающийся административный аппарат. Праздные москвичи толпились на площади, тянули шеи и судачили. Специально обученные люди Мясникова привычно уже распространяли правильные слухи.
Это казачий генерал Перфильев Афанасий Петрович, рассказывали они окружающим. У царя-батюшки первейший канцлер. А этот сзади, в камзоле, сенатор Волков. Он ещё до покушения Катьки на государя секретарем был и как услышал, что государь жив, сразу же прибежал к хозяину. А этот
Я ждал, стоя на ступеньках Красного крыльца Грановитой палаты. Вместе со мной стояли все мои военачальники, кроме Мясникова, который прятался от внимания публики в зале. Музыка стихла. Перфильев и его сопровождающие поясно мне поклонились. Я спустился с крыльца. Обнял и расцеловал канцлера.
Заждался я вас. Работы много. Но она подождет, а сейчас прошу к столу.
Снова грянула музыка. Я возглавил шествие и вступил под древние своды кремлевского дворца.
Я был единожды в Грановитой палате, возил школьников, победителей олимпиады на экскурсию, и запомнил ее очень яркой и сочной. Сияющей золотом и росписями. Здесь и сейчас же палата выглядела, как заурядный сельский клуб. Ибо вся роскошная позолота и роспись были замазаны побелкой, а стены были задрапированы красной тканью. Когда я здесь это увидел в первый раз, у меня дар речи пропал. Я машинально схватил старичка-кастеляна за воротник, придушив слегка, и с трудом смог выдавить: «Где росписи?».
Выяснилось, что это опять дело рук «Великого Петра». Его, понимаешь, раздражали суровые лики святых, князей и царей, когда он устраивал в Грановитой палате комедийные представления и попойки Всешутейшего и Всепьянейшего собора. Вот и приказал молодой царь закрасить все известкой и обтянуть тканью.
Ох, не без причины народ его Антихристом прозвал. Ох, не без причины.
Я искренне молил бога, чтобы старые росписи под слоем известки уцелели. Хотя бы частично. Не хотелось бы малевать новодел. Слава богу, мастера-иконописцы на Руси всегда были, а времени на архитектуру у меня впереди много. Восстановим.
Уставленные всевозможными кушаниями столы были выставлены в два ряда, лучами, расходящимися от моего тронного места. Лучи разделяла массивная центральная колонна, поддерживающая весь свод залы. Вокруг колонны выстроились манекены в доспехах витязей и рыцарей.
Один из столов заняли мои военачальники. За пестрой толпой польских панов я разглядел Мясникова со своим фактическим преемником Савельевым. Недалеко от них пристроились и Уразов с Салаватом. Вокруг Крылова кучковались бывшие дворяне, а казачьи полковникивокруг Овчинникова.
Второй стол занимали гражданские. Ближе всего устроились братья-масоны с примкнувшим к ним профессором Гюльденштедтом. Далее группа из Рычкова, Немчинова и Бесписьменного, дружно отвечающая за мои финансы. Мой министр здравоохранения Максимов так, увы, и застрял под Павлово. Видимо, тяжелые последствия той мясорубки не давали ему уехать. Дальше всего от меня сидел Волков. Очевидно, что в коллективе моих соратников он чувствовал себя белой вороной. И среди всей этой толпы мужиков, как роза на березе, выделялось милое личико княжны Агаты.
«Надо будет пристроить ее к Наталье Алексеевне Гессен-Дармштадской. А то княжна странно выглядит в суровой мужской компании».
За моим столом места было немного. Справа от себя я посадил Перфильева и Подурова, а слеваНаталью Алексеевну и архиепископа Платона. Вообще-то вдова соблюдала траур по погибшему супругу и не хотела идти на пир, но я настоял на ее присутствии с целью познакомить всех с моей фактически единственной «родственницей». И ей самой тоже стоило взглянуть на моих соратников. После первых здравиц она вольна была в любой момент уйти. Владыко без труда составлял компанию немецкой принцессе и олицетворял для публики поддержку меня церковью.
В свободном от столов углу расположились музыканты и старательно услаждали наш слух ненавязчивыми мелодиями.
Первым кубок поднял я.
Наконец-то все мы вместе. Впервые после Нижнего Новгорода. Большинство из вас с боями проделало путь от самого Оренбурга. Вашей верности и смелости я не забуду никогда. Я благодарю и моих воевод, что вели в бой войска, не страшась смерти, и моих министров, и чиновников, что закрепляли достигнутое и наводили порядок в мятежных землях. Без вашего совместного каждодневного труда Москва так и осталась бы недостижимой целью. За вас!
Я отсалютовал бокалом и с удовольствием послушал ответные крики моих полковников. Гражданские вели себя тише. Пока не могли расслабиться.
Особо я хочу поблагодарить господ офицеров из дворян. Обстоятельства вашего вступления под мои знамена были, конечно, специфичны, но тем не менее вы своим профессионализмом и преданностью заслужили мое уважение. Каждый получит от меня награды отдельно, но сейчас я бы хотел наградить всех вас скопом. Я отныне дарую офицерам из дворян, служащим мне с оружием в руках, право величаться своими титулами, у кого они есть. Особых сословных прав я, конечно, не верну, но родовые титулы разрешаю использовать в том числе и в официальной переписке.
Мое заявление было неожиданностью для всех. Столы загудели неуверенно. И даже сами господа бывшие дворяне тоже замялись. Как всегда, инициативу проявил Крылов. Он поднялся и сказал:
Мы благодарны за такой дар, хоть титулованных среди нас и мало. Разве что граф Ефимовский порадуется. Но уверен, что такой дар многих из колеблющихся склонит на твою сторону, Петр Федорович.
Не то чтобы склонит, но не оттолкнет, согласился я. Несмотря на то, что враг ещё силен и не смирился с неизбежным поражением, нам надо думать и о будущем. О том, как прекратить распрю и установить справедливый мир.
Я ещё полчаса распинался, расписывая перспективы свободного от сословных оков общества. Народ не так часто слышал мои выступления на эту тему, а потому был внимателен. Новиков традиционно строчил в блокноте. А сидящий напротив Неплюйвода делал эскизы.
Закончил я опять на патетической ноте, повторив свои слова, сказанные перед боем у Павлово:
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Народ вскочил с криками «Любо», «Слава» и «Виват».
Вступительная часть закончилась, приступили к еде. По ходу трапезы я начал расспрашивать Перфильева о причинах его задержки в пути. Выяснилось, что речной караван по Оке добрался только до Коломны. Там они уточнили водную обстановку, от местных узнали, что Москва-река обмелела, и решили пересаживаться на гужевой транспорт. Вот только была одна загвоздка. Коломна оказалась под контролем прежней екатерининской администрации и даже с некоторым гарнизоном. Мясников послать туда казачков не догадался, а я сам забыл.
Но Перфильев был не только толковым канцлером, но и хитрым казачьим атаманом. Имея с собой полсотни бойцов охраны, одетых в старую форму, он сумел задурить головы коменданту с градоначальником и захватить их в плен. А потом уже и весь город взять под контроль. И только потом выдвинулся на Москву.
Вот так мы и добрались. Я, конечно, мог и сам вперед остальных приехать, но не хотел без пригляда оставлять людей и самое главноеобоз. Там ведь для тебя большой подарок с Урала едет.
Я заинтригованно посмотрел на канцлера.
Какой такой подарок?
Канцлер усмехнулся.
Ну что же. Начну тогда с хороших новостей. По зиме ты Рычкову чертежи золотопромывательных механизмов рисовал да рассказывал, по каким речкам пески золотые лежат. И велел ему добычу из тех песков золота наладить.
Я кивнул. Ещё в Казани Рычков готовые детали вашгерда мне показывал.
Ты в поход на Нижний Новгород ушел, а Рычков обратился ко мне, дескать, на Урал ехать хочет. Приказ твой исполнить. Но я, государь, по-своему решил. Мне толковые люди, такие как Рычков, больно дороги, а с земляными работами любой справится. Потому я обоз с инструментом промывным к Шигаеву отправил. А Рычков подробную роспись приложил, что да как делать. С твоих слов, государь.
Перфильев приложился к кубку, невольно нагнетая интригу. К его словам прислушивался не только я, но все, кто сидел за моим столом.
Ну так вот, Максим Григорьевич к тому времени уже прочно утвердился в Екатеринбурге и поручение твое начал выполнять еще до того, как снега растаяли. На речке Березовке нашли место, где проба показала много золота. Там вашгерд твой, государь, собрали и работы начали. Так за неделю работы одного только этого прииска намыли золота больше, чем на Шарташском руднике за месяц.
Полюбовавшись на наши удивленные лица, канцлер продолжил:
Видя такое, Шигаев своей властью закрыл рудник и всех оттуда бросил на добычу россыпного золота. Сделали ещё несколько десятков таких же вашгердов и поставили их во множестве на ручьх и речках. На той же Березовой да на Пышме. И то, что добыли за март с апрелем, тебе, государь, выслал. А я, получив золотой обоз в Нижнем незадолго до отбытия в Москву, не мог без пригляда его по дороге оставить.
И много ль там? задал я мучавший всех вопрос.
Шесть пудов! Но четверть это с рудников и конфискат всяческий. Шигаев пишет, что ежели все пойдет так и далее, то к концу лета россыпи дадут мало что не сто пудов золота.
Ох ты! выдохнул пораженный Подуров. Это же мильен рублей!
Немецкая принцесса очень заинтересованно посмотрела на меня. И в ее взгляде появилось какое-то странное задумчивое выражение.
Архиепископ был менее всех удивлен.
То господь нам всем шлет знак своего благоволения и помогает угодному ему делу.
Все перекрестились вслед за Платоном.
Я не стал портить настроение соратникам. Рекордные цифры добычи на приисках, как правило, характерны только в самом начале. Когда берется самый верхний, обогащённый и легкий слой песков. Основное золото лежит в той массе песков, где концентрация его ниже. Но в первый год и правда можно надеяться на сверхдобычу. А когда цифра поползет вниз, можно будет послать новых старательские партии к Миассу. Там тоже легкого золота много.
А почему он с рудников людей снял? спросил я.
А вот тут уже плохие новости начинаются, государь, невесело усмехнулся канцлер. Поскольку от крепостной зависимости ты крестьян освободил, то посессионные, к заводам приписанные, более на Урал не поедут. Они сейчас в своих деревнях за землю воюют. А без рабочих рук не только шахты золотые встать могут, но и все железоделательное дело на Урале. Того угля, что крепостные за зиму нажгли, да руды, что накопали до новой зимы может хватит, а вот потом домны гасить придется. Некому будет дрова рубить и руду возить. За деньги же народ наниматьто железо в цене втрое вырастет против теперешней. Мало охотников то на Урал ехать. Вот Шигаев и ставит людей туда, где доходу ожидается больше.
Понятно, протянул я.
Рабский труд как основа хозяйствования рухнул, а новые трудовые отношения складываться будут несколько лет. Все это время такую трудоемкую отрасль, как металлургия, будет лихорадить. Это плохо.
Подумаю, чем Шигаеву помочь.
На самом деле думать тут было нечего. Придется идти проверенным путем трудовых лагерей. Благо потенциальных зэков вокруг превеликое множество. На этот самый переходный период как раз хватит.
Но это не все плохие новости, государь, прервал мои размышления канцлер. Максим Григорьевич пишет, что Лысов вконец обезумел. Объявил себя царем Сибирским. Какой-то раскольничий епископ в Томске венчал его на царство. Завел себе двор и гарем. Барнаульские серебряные рудники под свою руку привел и отправку серебряного обоза запретил. А это примерно тысяча четыреста пудов серебра или, если на монетное серебро перевести, то миллион двести тысяч рублей.
Ах ты ж Твою мать!
Начал было ругаться Подуров, но осекся и хмуро посмотрел на принцессу и священника. От огорчения он влил в рот бокал вина.
В Сузуне, на монетном дворе, Лысов свою серебряную монету чеканить намерен. Единственно, почему ещё не начал, гравера нет, чтобы штампы сделать. Я уже не говорю про то, что сузунскую медную монету он тоже теперь своей считает. До нерчинских серебряных рудников, за дальностью, его руки ещё не дошли, но оттуда, государь, каравана можешь не ждать. Не пропустит. Есть и ещё кое-что про Лысова, но то ты сам прочитаешь в письме. Вслух такое говорить не буду.
С этими словами он протянул мне свернутое в трубку послание с сургучной печатью. Я вскрыл его и вчитался в ужасающе безграмотное послание Шигаева, усугубленное дурным почерком. И, прочитав его, понял, почему генерал не доверил этот текст писарю.
Лысов жену и детей Емельяна Пугачева угрожает использовать против меня, дабы я не мешал ему наслаждаться властью. Я ведь сам их приказал отправить в Челябинск, под его контроль. Не предусмотрел я такого предательства.
В целом такая угроза мало что значит для меня. Мало ли, какая баба что там утверждает. Но сама решимость меня шантажировать говорит о многом.
Шигаев пишет ещё и том, что у него потребной воинской силы нет, чтобы Лысова покарать. А тот ещё и шашни с Абылай-ханом, главой самого сильного Среднего Жуза казахов, водить начал. По слухам, хан в жены Лысову одну из своих дочерей отдает. Благо у него их сорок. Так что к своим войскам Лысов потенциально может и казахов выставить. Есть у него повод для самоуверенности.
А у меня нет никакой возможности его остановить, пока я на западе не разберусь. Это может занять годы. И все это время Лысов будет врастать в Сибирь и укрепляться.
Плохо.
Это все плохие новости или ещё есть? хмуро спросил я у Перфильева.
Тот невесело усмехнулся и ответил:
Есть и ещё. Но не совсем плохие. Донские казаки под командой Никиты Румяного, что в Казань к тебе, государь, приезжал зимой, Астрахань взяли. Да и все Поволжье от Царицына також.
А что же здесь плохого? удивился я. Давно уже пора было!
Так-то оно так. Но они при этом ограбили персидских купцов и личного посланника Керим-хана, правителя Персии. Тот к Екатерине с миссией дипломатической и дарами следовал.