Новоиспеченные предикторы тут же предложили мне дюжину кандидатур на продвижение или даже посвящение. Предварительную обработку провел Челищев и о каждом кандидате мог многое рассказать. Разумеется, возглавлял список Иоганн Гюльденштедт. Ученый готов был продать душу дьяволу, дабы припасть к источнику новых знаний, и я одобрил его посвящение без колебаний. Он вполне мог занять ступень «Мастера» в нашей структуре и осуществлять воздействие на научную общественность. Насчет же Фалька я был в сомнениях. Бывший наркоман ещё не проявил себя в моих глазах. Ему пока предстояло побыть марионеткой.
Из оставшихся кандидатур двое были поляками. Предикторов привлекла их высокая, по нынешним временам, образованность и знание нескольких европейских языков. Но эти кандидатуры я категорически забраковал. Нет никакой гарантии, что их образованностьне следствие тесного общения с иезуитами. А в этой организации специально учат, как надо внедряться в чужие структуры и втираться в доверие. Так чтону их от греха подальше. И фамилии на карандаш. Пусть Шешковский повнимательнее присмотрится.
Оставшиеся кандидатуры были вполне понятны и лояльны: работники немногочисленного пока министерского аппаратасекретари, инструкторы и прочие письмоводители. По словам троицы предикторов, все кандидаты отличались энергией, расторопностью и острым умом. Все выходцы из мещанского и купеческого сословия. Моя победа для них однозначно станет трамплином к собственному возвышению. Так что у меня сомнений в их верности не было, и я дал добро на продвижение этих людей по карьерной лестнице.
Челищев, Радищев и Новиков довольно потирали руки. По их лицам читалось предвкушение увлекательной игры чужими судьбами.
«Кажется, я породил монстров», подумал я.
Вот так я добрался до Владимира. Город встретил меня с настороженным любопытством и умеренным энтузиазмом. Дворян в городе практически не осталось, а прочему населению бояться было нечего. Но и радоваться тоже горожане не спешили.
Молебен в Успенском соборе сменился разговором с городским самоуправлением и несколькими депутациями от купечества и крестьянства.
Потом был митинг, на котором я толкнул речь. Пообещал всем рай на земле, но чуть-чуть попозже. И призвал сплотиться вокруг трона, своим честным трудом крепя оборону отечества. Провели вторую казнь уже безногого Орлова. На этот раз он лишился левой руки. Правую меня уговорили сохранить Шешковский и Хлопуша. Наверно, надеются, что он им какие-то богатства отпишет. Сомнительно. Он, конечно, богат, но все, что у него было, тут же спускал на развлечения, шик, блеск и прочую ерунду. Истинное богатство Орловых было в десятках тысяч крепостных, и этого богатства мы их уже лишили.
Во Владимире же меня настигли неприятные новости. Люди Мясникова умудрились укокошить «моего сыночка» Павла. Я даже сперва заподозрил интригу своих тайников, но, вчитавшись в донесение, понял, что всему виной досадная случайность. Мой «сынок» испугался скорой встречи с воскресшим отцом и решил-таки убежать под крыло матери. Во время попытки прорыва через кордон его охрана вступила в бой с моими казаками. Как итогсемеро убито с моей стороны. Конвой Павла полег весь. И самое главное: получил пулю в голову и сам наследник престола.
Ну что же. Судьба. Это и усложняет все, и упрощает одновременно.
Мясникову я отправил инструкцию о том, что следует делать дальше и как произошедшее обыграть. Будем надеяться, что удастся в общественном сознании выставить случившееся как случайность и возложить вину за содеянное на непосредственных участников.
По пути в Москву была ещё одна интересная встреча.
После первого дневного перехода от Владимира я со свитой остановился на ночевку в усадьбе «Андреевское». Ещё в пути пошел сильный дождь, который не утихал весь следующий день. И я волей-неволей застрял на пару суток в этом дворянском гнезде. А оно оказалось любопытным.
Принадлежала эта шикарная усадьба владимирскому генерал-губернатору, сенатору, генерал-аншефу Роману Илларионовичу Воронцову. Он был отцом Елизаветы Воронцовойвозлюбленной Петра Третьего. То есть теперь как бы моей. Вторая дочка тоже была персонажем выдающимся. Знаменитая княгиня Дашкова. Участница заговора против Петра III (то есть меня) и впоследствии директор Академии Наук.
Помимо прочего, граф Воронцов был ещё заядлым любителем театра и крупным деятелем русского масонства. Впрочем, ничто не смогло уберечь усадьбу от разграбления и погрома. Сначала, зимой, мои башкиры да калмыки изрядно порезвились здесь. Скорее попортили, чем пограбили, ибо легкая конница не могла увезти много. Зато после их ухода осмелевшие крестьяне набежали и стали растаскивать все, что было не приколочено, и горько поплатились за это. Карательные отряды Орлова запороли насмерть и перевешали в окрестных деревнях почти полсотни мужиков.
Народ притих в испуге. И вот теперь снова власть сменилась. Мужики, правда, не торопились снова грабить. Они скорее были готовы сжечь усадьбу целиком. Дворня пребывала в ужасе от подобных перспектив, ведь им-то, собственно, податься было некуда. На земле их никто не ждет. Да и большинство обитателей усадьбы к крестьянскому труду уже тяги не имело. Тем более что почти три десятка человек были крепостными актерами и составляли прославленную труппу домашнего театра Воронцовых.
Всю эту историю поведал мне немолодой уже руководитель труппы Захар Андреев. Познакомился я и с другими актерами и актрисами театра. Смотрели они на меня испуганно и разговорчивостью не отличались. Но от Андреева, который всех по очереди представлял, я узнал, что половина из них владела французским и итальянским языками. А вторая половина была способна выучить тексты на этих языках без всякого понимания смысла. Это меня конечно и восхитило, и позабавило. Но в основном труппа ставила русскоязычные спектакли, ибо провинциальное дворянство тоже языками не слишком-то владело. Русскоязычный репертуар был небогат и наполовину состоял из произведений господина Сумарокова.
Я пожелал посмотреть на мастерство труппы, коли уж застрял в усадьбе. Для этого пришлось моим казачкам поработать, организовывая местных крестьян на приведение зала в порядок и помогая актерам установить декорации.
Зато потом мои парни с удовольствием ржали, наблюдая за перипетиями сюжета мольеровской пьесы «Мнимый больной». Правда, здесь и сейчас ее тяжеловесно называли«Больным быть думающий». Да и весь текст перевода, на мой вкус, так же был тяжелым, а рифмывымученными. Но народ впечатлился. Впрочем, если отрешиться от языковой нормы этого времени, игра актеров мне понравилась. Некоторые, конечно, кривлялись, но остальные вполне себе вжились в роль и играли правдоподобно, несмотря на очевидное волнение.
Когда на сцене отыграли финальную сцену, я по привычке начал хлопать, чем немного озадачил своих соседей. Как оказалось, этого обычая в России ещё не знали. Но, глядя на меня, хлопать начали и мои свитские, и казачки, и скоро воронцовская труппа испытала на себе волнительные ощущения от звука аплодирующего зала.
Пока все были отвлечены раскланивающимися актерами и особенно актрисами, я подозвал начальника моей личной охраны Никитина.
Афанасий, возьми-ка ты этих людей, я кивнул на сцену, под свое крыло. Я хочу, чтобы они знали тебя как своего непосредственного начальника. Строгого и заботливого. Денег на их содержание я выделю.
Господь с тобой, царь-батюшка! воскликнул Никитин. Я же ничего в этих пьесках не понимаю. Зачем мне это?
Я ухмыльнулся.
Ну, пьесками тебе заниматься не придется. Найдутся другие. А вот людей этих ты должен хорошенько узнать, понять и использовать. Ты ведь сам жаловался, что для моей охраны одних только мордоворотов недостаточно и что предупреждение покушений лучше, чем их отражение. А полагаться только на Хлопушу с Шешковским не дело. Вдруг недоглядят. А эти актеры могут стать твоими собственными ушами и глазами там, где казачки бессильны. Ты только приручи их. Они сейчас напуганы и неприкаянны. Самое подходящее состояние.
Никитин по-новому взглянул на труппу, и я понял, что идея ему понравилась. Пора была создавать личную секретную службу, параллельную ведомству Хлопуши. Негоже, когда информация ко мне поступает только из одного источника. Впрочем, тайный орден тоже можно рассматривать как спецслужбу. Так что источников у меня в идеале будет три.
Театральная труппа с благодарностью приняла покровительство Никитина. На сборы и переезд в Москву он им предоставил неделю и пяток казаков для охраны и сопровождения обоза с реквизитом и вещами труппы.
Само имение я забрал в казну, о чем окружающим крестьянам было объявлено. Судя по всему, это их даже не огорчило. Я же задумал разместить здесь ещё один детский дом-интернат. Для этих целей здание подходило идеально. Новиков, в чьем ведении были все беспризорники, со мной согласился и развил бурную деятельность. Усадьбе и пристройкам была проведена ревизия. Неразбежавшейся прислуге было предолжено оставаться на месте за зарплату и содержание. С чем все охотно согласились.
Сотню воспитанников здесь точно разместить можно, сделал вывод Новиков.
Последнюю ночевку перед въездом в Москву мы сделали в подмосковной усадьбе Разумовских в Горенках. Там меня уже ждали накрытый стол, натопленная баня и сам Мясников собственной персоной.
Когда уселись за стол, по правую руку сели мои служивые соратникиПодуров, Мясников, Овчинников, Крылов, Никитин. А по левуюстатские: Соколов-Хлопуша, Шешковский, Новиков, Радищев, Челищев.
Под легкую выпивку из закромов графа Алексея Разумовского и богатую закуску генерал Мясников и начал рассказ о том, как именно была захвачена Москва.
Взяли-то мы город махом. Ночью с четырнадцатого на пятнадцатое мая. Для того вперед были посланы команды охотников, что ночью стражу повязали да рогатки на валу отодвинули. А более никаких препятствий не было до самого Кремля. Там-то хоть ворота и заперты были, но толку-то! Со стороны реки стена разобрана напрочь. Так что мы по склону вверх внутрь и заехали.
Я сначала удивился, а потом напряг память и припомнил, что стену разбирали для начала реализации баженовского плана перестройки Кремля. Так это, значит, прямо сейчас происходит. Целы ли ещё приказные палаты и дворец Годунова или снесены уже?
Тем временем генерал продолжал рассказ:
Серьезное сопротивление оказали только при захвате здания кригскомиссариата. Там очень деятельный комендант оказался и солдатики не гарнизонные, а из тех линейных частей, что к Орлову не успели. Но мы быстро из Кремля пушки прикатили, хоть и старинные, да годные. И раздолбали всю их оборону картечью. Коменданта казачки в горячке порубили, Мясников развел руками, как бы извиняясь. С нашей стороны потерь было в двенадцать человек. С их стороны полсотни, но то больше уже опосля того, как здание захватили и накоротке резаться стали.
Сколько всего пленных и куда их определили? спросил я.
Солдатиков похватали человек триста, но сколько их всего по квартирам затаилось, не знаем пока. Офицеров же и прочих дворян обоего пола, что бузили или убежать пытались, наберется под тысячу. Всех их в Лефортовский дворец заперли. Туда, где во время моровой язвы карантинные палаты были. Стережем крепко, как ты велел, но никого понапрасну не обижаем. Туда же заворачиваем и всех дворян, что в Москву все эти дни въезжали. Кордоны-то мы сразу расставили, да в две нитки. Окромя того, похватали немало разбойного народу, что, пользуясь оказией, грабежами да душегубством занялись. Тех мы в подвалы кригскоммисариата засадили.
Я покивал.
Среди обывателей московских смертных случаев много было?
От наших рук с пяток самых непонятливых пулю или саблю выпросили. А вот разбойнички подушегубствовали изрядно. Я, каюсь, не сразу стал порядок наводить. Пока кордоны наладил, да неприятность эта с Павлом, Мясников поморщился и продолжил:Так что дня два три в городе буза была с убийствами да поджогами. Я, конечно, это дело в итоге пресек. Всех, кого мог, похватал, но покойников уже не поднимешь. Я даже списочек составил. Поминальные службы заказывать буду.
Я требовательно протянул руку:
Дай. Весь этот грех на мне. Я в ответе.
Сотрапезники с уважением посмотрели на меня и проводили взглядом листок бумаги, который я упрятал в карман.
Ну и как же так получилось, что вы Павла-то застрелили? задал я наконец главный вопрос вечера.
Мясников тяжело вздохнул и ответил:
Ну дык откуда нам было знать, что он вообще в Москве. Я думал, что он в Питере под юбкой у мамки. А он тут оказался. Да не в кремлевском дворце, там бы мы его сразу нашли, а в доме князя Голицына, что на Волхонке. Там же, как потом выяснилось, спрятался и обер-полицмейстер Москвы полковник Архаров. За день часть его людишек к нему стеклись. А на ночь глядя они и решили из города вырваться. Через Дорогомиловский мост перебрались на правый берег, да не на заставу пошли, ту, что на Можайск ведет, а вниз по течению, к тому месту, где Камер-Коллежский вал в реку упирается. Это напротив Новодевичьего монастыря. Там вал рекой размыт и по кромке может даже телега проехать. А у них с собой возок был, в котором жинка Павла ехала.
Я покачал головой. Ещё и «невестка» нарисовалась. Надеюсь, хоть её не укокошили. Мясников, хлебнув из бокала, продолжил:
Вырвались-то они удачно. Архаровцы хорошо знают город и окрестности. Но с каретой им по оврагам да буеракам было не проехать, и пришлось на можайскую дорогу выворачивать. Про вторую линию кордонов они не знали, и у села Сетунь беглецы и нарвались на эскадрон Гурьевского полка, что под рукой Речкина Степан Леонтьевича ходит. Те, конечно, остановили беглецов, потребовали сложить оружие и сдаться. Тут Павел Петрович стал требовать, чтобы его пропустили, да ещё и вашим именем. Бумагу какую-то показывал. Казаки, было дело, смутились, но хорунжий все едино потребовал задержаться в селе до моего личного разрешения. Тут-то со стороны архаровцев кто-то и выстрелил. Хорунжего убило наповал. А поскольку все были на взводе, то тут же началась стрельба. Когда все кончилось, Павел лежал уже мертвый. Пуля вошла в висок. Вот так все было.
Помолчали. Я налил бокал красного вина и поднял его:
За упокой души Павла Петровича и всех, кто на той дороге полег и наших и не наших.
Не чокаясь, выпили. Я поставил хрустальный бокал на стол. И спросил Мясникова:
Что дальше было?
Дальше. Тело Павла Петровича отвезли в Архангельский собор. Монахи его и в крипте пока хранят. Льдом присыпанного. Я распорядился ждать твоего, государь, приезда. Великую княгиню определил обратно в дом князя Голицына. И охрану там поставил. Вот, в общем-то, и все.
Я кивнул, соглашаясь с правильностью решения. А Мясников поднялся из-за стола и склонился в пояс.
Прости меня, государь, что так вышло. Надо было мне не с кригскоммисариатом развлекаться, а сразу допросы чинить всем важным персона, что поутру похватали. Тогда про Великого Князя я бы узнал своевременно и, конечно, меры бы принял. А так. Сглупил. Виноват.
Я поднялся из-за стола и заставил распрямиться генерала. Потом похлопал его по плечу и сказал:
Виноват, это точно. И прилюдно карать тебя, конечно, буду. Но сразу знай, что ты мне дорог и от дела я тебя не отставлю. В худшем случае поедешь за Урал Шигаеву помогать. Но завтра спектакль сыграть надо будет обязательно. Все ли готово?
Мясников опять поклонился, но уже коротко. И заверил:
Все готово, государь. Москва ждет тебя.
После бани уставший я уже хотел завалиться в кровать, но взгляд зацепился за строгий лик Иисуса на иконе в углу опочивальни. Сон как-то сразу отступил перед мыслью о тяжести деяний что творятся сейчас моим именем. Я поколебался, но нашел поминальный листок с именами умерших. Перекрестился и начал:
Помяни, Господи, новопреставленных рабов Твоих Ивана, Никифора, Екатерину
Я по требованию канона говорил только имена, но в списке были указаны и фамилии, и чины, и даже обстоятельства смерти. И на одной из строчек я просто окаменел. Там было аккуратно выведено:
«Пушкин Лев Александрович подполк. арт., супруга Ольга Васильевна, дети Анна, Василий и Сергей. Угорели при пожаре».
Листок выпал из моих рук. В голове звенела невыносимая мысль:
«Сергей Львович Пушкин»
Я уставился на огонек лампады, и суровый лик Спасителя за ним.
«Господи! Я убил отца Александра Сергеевича Пушкина. Солнце русской поэзии больше никогда не взойдет».
Глава 2
Стихи Пушкина для меня это не просто стихи. Они часть моей жизни или даже души. Началось все, как и у всех в школьные годы, с обязательной программы по литературе. Но учитель, умнейший человек, ещё из «старорежимных», внушил нам, советским школярам, верную мысль о том, что разучивание стихов развивает память. А великолепная памятьэто сильная сторона для любого ученого, инженера и, конечно же, разведчика, кем хотела стать как бы не половина сверстников. Вот тогда-то я и начал методично зазубривать Пушкина.