Более того, помимо разветвленной сети лекарских изб царской волей во всех крупных городах государства создавались общественные бани, на содержание которых в централизованном порядке собирались средства с крупного купечества и городского сообщества. Анализ величины взносов, достигавших значительных сумм в зависимости от численности городского населения, позволяет говорить о серьезности предпринимаемых государством усилий по развитию».
_______________________________________________________________________________
Первый десяток стругов, окруженных добрым десятком утлых лодок, прошел излучину реки, где Волга делала крутой поворот, и вышел на широкий простор. Глубокосидящие в воде плоскодонные суда тупыми носами бодро отталкивали большие льдины, оставляя за собой широкий канал. Если же по курсу всплывали вмерзшие в льдины топляки, способные с легкостью проломить борт струга, то с головного судна тут же раздавался звонкий голос казачка и воду опускались здоровенные слеги.
До Нижнего Новгорода оставалось каких-то верст двадцать и навстречу царскому каравану все чаще попадались запоздалые пузатые купеческие кораблики, спешившие до конца навигации попасть в город с товаром. По берегам встречались и небольшие деревеньки, жители которых десятилетиями не ждавшие с востока ничего хорошими, настороженным взглядом провожали длинный караван судов.
Я всем телом навалился на высокий борт струга и смотрел на темную неспешно текущую воду, толкающую мимо нас ледяное крошево. Легкий восточный ветер, круживший в воздухе снежинками, приятно обдувал мой разгоряченный лоб, даря свежесть и прохладу. Уже давно был расстегнут тулуп, заботливо накинутый мне на плечи Исой. Однако, мне все равно было жарко.
Вот уже и Горьк Нижний,пробормотал я, когда вдали показались золотистые маковки церквей.Скоро и Москва, а у меня сам черт ногу сломит.
Сплюнув в реку, я опустил голову и вновь задумался и о настоящем и о будущем. «Вроде все нормально, а все равно что-то гложет и гложет. Черт, как будто псина вцепилась в кость и с жадностью обсасывает ее со всех сторон. Все же хорошо?! С Ваней я накоротке. После спасения царской жизни, он с меня едва не пылинки сдувает. Вон еду с царского котла мне присылает, вино, шапку меховую. Как говориться, я его «лепший» друг и «молодший» брат! В Москве он обещал крестить меня возле той самой иконы Так какого лешего мне так не по себе?!».
С досады я сплюнул за борт. «Враги Курбский, собака, вроде только и все. Хотя и этого, черта, с головой хватит. Никак ведь не успокоиться». При мысли о Курбском я вздрогнул. Из-за пробежавшего по спине холодка пришлось снова запахнуть свой тулуп. «Вот падла, я уже скоро от него и его подарков заикаться стану. Взял моду, то голову баранью пришлет в подарок, то яйца бычьи, то здоровенного угря. Сегодня вон от него вообще меч из дрянного железа принесли, но с золотой рукояткой. Иса, от таких подарков едва не кипятком писает. Говорит, это все «великое» оскорбление, насмешка над настоящим воином. Все порывается Курбского на бой вызвать И что этот урод ко мне так прицепился? На его место ведь не мечу, как говориться рылом не вышел. Боится, что Ваня ко мне привязался. Так, сегодня царский друг, а завтра недруг И ведь, скотина, как хитро меня троллит! Прямо, по-иезуитски, не подкопаешься. Вроде, не преступление, а зверски обидно. Вдобавок, еще и мои люди начинают на меня косо поглядывать. Это ведь и для них оскорбление Хитер, Андрюша, хитер, а ведь и не скажешь! Вроде, сапог сапогом. Такой слуга царю, отец солдатам! Ну, какой из него интригант?! ». Я от души мотнул головой, едва только представил себе самодовольную кирпичную рожу князя. «Не-е-е! Этот черт, простой как пять копеек! Ему меды пить, баб портить да головы вражеские рубать. Тут кто-то другой руку приложил. Кто более хитрый, башковитый, не привыкший марать в грязи и крови свои белые ручки. Кто же ты такой, местный доктор Зло?».
Я начал было перебирать в уме всех возможных претендентов на эту роль, как почувствовал чьето легкое касание моего плеча.
Господине, господине, это я, Аркашка,услышал я голос своего спасенного из воды, что решил отслужить свой долг.Там у Матвея Силыча последняя ладья осталась. Остальные все утопли. Они тама страсть как лаятся, можа и ратиться станут.
Аркашка, мужичок лет тридцати-тридцати пяти, вечно простуженный и постоянно шмыгавший носом, то и дело оборачивался назад, откуда слышались голоса на повышенных тонах.
Матвей Силыч аж полсотни рубликов поставить изволил на кон, а у самово тока ладья без огненного припаса осталась,возбужденно махал руками Аркашка.Остальное все утопло.
Слушая его сбивчивую речь и видя горящие глаза, я грустно улыбнулся. Ведь, это именно я, мучимый бездельем и желая немного отвлечься от грустных мыслей, «заразил» едва ли не всех на струге игрой в морской бой. Правда, его почти сразу же местные переименовали в Лодейную сшибку, найдя замену и однопалубным и многопалубным кораблям. С того момента игра в кратчайшие сроки захватила всех, начиная с носового безусого мальчонки и заканчивая седого владельца струга. В течение суток на струге не осталось ни единого кусочка бересты, на которой рисовали поле боя. Игроки сразу же перешли на доски, покрыв своими рисунками едва ли не все судно. Бог мой, это было настоящее помешательство! Играли все, играли на всена интерес, на деньги, на желания! Дело доходило до того, что взятое в походе добро могло в течение одного дня поменять нескольких владельцев. В конце концов, к завершению похода, когда ажиотаж несколько спал и играть уже было особо не на что, остались только два крупных игрока, непримиримых соперника, полусотник Еремей Петрович и владелец струга, Матвей Силыч. Их вечерняя схватка делила всех на струге на две части, которые, как и игроки, начинали едва ли ненавидеть своих противников
Вот и сейчас, когда Аркашка подошел ко мне, очередная партия видимо уже подходила к концу, накаляя атмосферу на судне.
Чтож, пошли, поглядим,буркнул я, отрываясь от борта.А то слышу, скоро морды друг другу начнете бить.
Почти с полсотни ратников и с десяток человек команды сгрудились вокруг двоихполусотника, седого как лунь, в бурой едва накинутой на плечи овчине, и плотного, с громадным выпирающим вперед животом, владельца струга. Они с жадным любопытством ловили каждое слово этих двоих.
И где же ты, Матвей Силыч, свою ладью упрятал?наконец, после долгого молчания выдал полусотник, с досадой всматриваясь в берестяной свиток с парой разлинованных на нем квадратов.Уж и мест-то чистых не осталось. Видиться мне, ан и нет ее Торговые душонки, все вы такие. Сначала гордыми кочетами прыгаете, а как дело, то в кусты лезете
Его противник, едва не буравя взглядом чужой кусочек бересты, побагровел лицом. Возмущенно засопев, он тяжело встал со своего места и, наклонившись вперед, захрипел. Как же так, какой-то темный полусотник, солдафон, что в торговых делах ни бельмеса, такое говорит о нем? Он, Матвей Силыч всю свою жизнь горбатился, перевозя товары из Москвы в Нижний. В жару ли, в холод ли, его струг с товаром был в пути, плывя по реке и отбиваясь от лихих людишек. А это рыло неумытое такое порушение его чести делает?!
Ты что языком своим поганым мелешь? Матвей Силыч Артамонов, гость торговый с жалованной грамотой, даденой царем-батюшкой, сроду ничего не пужался,своим внушительным пузом он навис над полусотником.Ни татар поганых, ни сабли вострой, ни темной пучины не пужался. И не тебе, бражник испитой, честное имя мое марать Ставлю я на кон, усадьбу добрую в Господине Великом Новагороде, что мою ладью, тебе пес, ни в жисть не замать!
Теперь пришел звереть черед полусотника, который, встав, больше напоминал вытянувшегося во весь рост бурого медведя, чем человека. Наклонив лобастую голову вперед седобородый недобро зыркнул.
Усадебку, значит, ставишь. Добро, купчишка, добро,с угрозой прошипел Еремей Петрович, потрясая листком бересты перед носом соперника.Сгодится мне такая усадебка. Ой, как сгодится. Штаны последние сыму, по миру пойдешь, лебеду жрать у меня будешь
Буравя друг друга глазами, они свалились на свои места обратно. Видя этих нахохлившихся здоровых мужиков, у одного из которых уже седая бородища до пупа, я отчетливо понимал, что еще немного и вся эта вроде бы невинная игра может вырасти в обиду на всю жизнь. В это время за такое оскорбление платилась немалая вира, так как наносился ущерб репутации человека. Если же оскорбляемый был купцом, то вира вообще вырастал до немыслимых размеров. «Бараны! Научил же на свою голову. Мордобоем тут ведь не обойдется. Предки тут так обижаются, что мама не горюй! Поколениями могут враждовать, все помнят вплоть до пятого-шестого колена Видимо, придется этих двух орлов припугнуть».
А ну хватит!расталкивая в стороны застывших в ожидании людей, рявкнул я.Что как малые дети насупились?! А?!
С угрозой посмотрел я сначала на первого. Продавив его взглядом, перешел ко второму. «А что князь я или не князь?! Я же князь Ядыгар, бывший правитель Казанского ханства! По современной табели о рангах я тут, на этом струге, практически царь! Взгляд в пол! В пол, я сказал! Смотри, какой упертый».
Купец, владелец струга, по роду деятельности должный иметь бешенную чуйку, чтобы выжить, сразу же опустил голову. Бормоча себе что-то под нос, он уставился на меня макушкой своей горластой шапкой и принялся рассматривать свои ноги. Сотник, же оказался «крепким орешком», вздумавшим пободатся со мной взглядом. «Ах ты, хрен бородатый, возбухать вздумал. Я тебе покажу».
Ты, Еремейка, что вызверился на меня?насупившийся полусотник, выставивший в мою сторону свою острою бороденку, действительно, напоминал оскалившегося зверя, эдакого обозлившегося пса.Я же сказал, хватит! Хватит лаяться друг на друга!хмуря брови, перевел я взгляд на присмиревшего владельца струга.И тебя это касается!
Однако, полусотник и не вздумал успокаиваться. Бурлящая внутри него обида ни затихала и вновь вырвалась наружу.
Не могу я так, княже. Господь послух, не могу,с надрывом произнес Еремей Петрович, дергая ворот своего кафтана.Обиду мне великую нанесли. Меня, гривной отмеченного самим государем, какой-то безро...
Новые оскорбления уже были готовы вырваться из его рта, как я с силой топнул по палубе струга. «Баран упертый! Обида у него, видите ли, великая?! И что, теперь резать друг друга нужно? Чертово время! Они с ума тут все сходят. То за место за столом едва не в кровь бьются, то чей род древней в поединке выясняют. И пацаны, и мужики, и старики...». Я и сам свидетелем недавно был, как двое дворян, молодцы едва шестнадцати-семнадцати лет, поссорились друг с другом по поводу того, кому первому со струга на берег сходить. И эти два «сопляка», остановив выгрузку товаров с целого струга, на полном серьезе начали мериться древностью своих родов. Один орал, что его предки еще у самого Мономаха в подручниках были; второй еще громче вопил, что в его крови вообще кровушка самого Владимира Святого течет. Страшно было то, что рядом с ними, набычившись в сторону друг друга, стояли и их родственники и друзья. Для них всех этот спор имел самое жизненное значение...
«Придется подключать тяжелую артиллерию. По-другому, эту обиду затушить не удастся!». Мне внезапно пришла в голову хорошая идея, как потушить эту ссору или хотя бы переключить их внимание на что-то другое.
Хорошо, Еремей Петрович, хорошо,улыбнулся я, внезапно резко меняя тон.Значит, обида твоя тебе важнее обчества. Велика, значит-ца, твоя обида, сильно велика. Смуту в ряды товарищей вносишь, заповеди Господа о прощении совсем не чтишь...,набычившийся полусотник побагровел лицом, цвет которого стал напоминать еще мало неизвестный здесь томат.Гляжу и ратники твои, и сотоварищи такие же,я прошелся взглядом и по притихшей за ним группе поддержке, состоявшей из едва ли не большей половины плывших на струге воинов.Раз так...,я замолчал, выдерживая длительную паузу и давая им самим придумать себе наказание.Тогда видно не следует мне больше истории былинные вам рассказывать. Раз нет среди вас согласия, то и мне не о чем с вами разговору разговаривать...
Оценить мою угрозу современный человек вряд ли бы смог. В век вездесущего информационного и постинформационного общества, когда каждый из нас ежедневно осознанно или неосознанно потребляет терабайты самой разнообразной информации, над этими словами мы можем лишь посмеяться. Не расскажешь какие-то истории, былины? Ха-ха-ха! Напугал! Скорее насмешил так, что мы сейчас животы надорвем! Интернет расскажет все и обо всех, смакуя самые незначительные подробности, расписывая в красках и в звукахдалекие и экзотические страны, самые невиданные и подчас безумные обычаи и традиции, красивейшие уголки природы, жизнь знаменитостей и политических деятелей и т. п. У нас вызовет смех даже сама постановка вопроса, так как исключительно насыщенная информацией окружающая нас среда является для современного человека уже насущной потребностью. Однако, здесь, в век сабель, лука, первых несуразных огнестрельных мушкетов, все обстояло совершенно иначе! Ритм жизни был совершенно другой, более медленный, размеренный. Громадные расстояния и несовершенные средства передвижения сужали повседневный мир человека до его непосредственного окружениязатерянного в лесах хутора, сельской общины или города. Здесь и сейчас съездить куда-то, в другое село или другой город было уже настоящим испытанием. Если же купеческому обозу предстояло отправиться из Москвы, к примеру, в Холмогоры, то к предстоящему путешествию начинали долго и вдумчиво готовится едва ли не за полгода. Сам же такой обоз по мог двигаться неделями, а то и больше, если непогода (бездорожье, метель и т. д.) заставала его в пути.
Естественно, все это формировало и совершенно другого человека, зашоренного, относящегося с настороженностью ко всем и всему новому и незнакомому. Простой люд практически ничего не знал о других странах, населяющих их народах и обычаях. Им казалось, что там живут люди с песьими головами, у которых из рта раздаются не слова а собачий лай. Лишь немногие, торговые люди, послы и их сопровождающие, скитальцыперекати-поле и многочисленные выкупленные из Крыма пленники получали возможность хотя бы одним глазком взглянуть на далекие земли и живущие там народы. От них в народе и распространялись многочисленные противоречивые истории о чужеземных диковинах и невиданных обычаях, о громадных городах с роскошными дворцами, о вечно жарком лете, о бескрайнем море-океане. Сотни и сотни бездомных бродяг, калик-перехожих, бродячих скоморохов бродили от села к села, от города к городу, передавая эти байки и сочиняя новые...
Конечно, откуда мне, искусствоведу-практику, все это было знать? Да, я мог отличить булатный клинок XVI в. доставленный из Индии, от сваренной русскими кузнецами сабли этого же времени. Способен был рассказать о старинных красках в средневековых русских иконописных мастерских, о составе известкового связывающего раствора, которым скрепляли кирпичи в стенах крепостей и монастырей. Даже, пожалуй, не сплоховал бы и при оценке средневекового кафтана... Но с духовной частью средневековой культуры у меня было очень плохо! Эта часть моей профессии оказалась не сильно востребована при работе антикваром. Многочисленным толстосумам и их силиконовым женам и подругам было совсем не интересно, что знал и о чем думал простой человек XV, XVI, XVII и т. д. веков.
Словом, когда я от безделия и ради самого обычного развлечения решил своим людям рассказать парутройку интересных историй и рассказов из жизни, то столкнулся с поистине потрясающей реакцией. Мои стрелки, слуги из бывшего дворца, да и сам, вечно невозмутимый Иса, ржали как кони над парочкой обыкновенных анекдотов. Они брызгали слюной, хлопали себя по коленям. Кто-то падал на палубу и начинал с повизгиванием кататься, не в силах больше смеяться. Признаться, тогда я даже растерялся. Почему они так среагировали? Разве эти байки и анекдоты, действительно, такие смешные? Однако, самое удивительное ждало меня впереди, когда в один из холодных вечеров я решил рассказать историю Робинзона Круза. Бог мой, что было! Помню, как сейчас...
А расскажу я вам, братцы, удивительную историю гишпанского купчины Робинзона Крузейро, отважного морехода и воина, божьим промыслом спасшимся во время ужасной бури и проведшем на затерянном в море-океане острове целых двадцать семь лет,произнес я героическое вступление, как на струг мгновенно пустилась тишина; ничего не скрипело, не сопело и даже не дышало.Вышла лодья многопалубная купчины с грузом добрых тканей и бронзовых пушек из гишпанского порта Мадрида...
Эта потрясающая атмосфераэдакой адской смеси из тишины, потрясения и вниманиязахватила и меня самого, заставляя рассказывать так, словно я был на сцене всемирно известного представления. Я придумывал житейские и понятные местным подробности про быт и жизни Робинзона Крузо, играл голосом, активно жестикулировал. Оживая на этой импровизированной сцене, мои герои представали перед остолбеневшими зрителями обычными, похожими на них самих, людьми. Так, Крузо говорил негромкими рублеными фразами, впередисмотрящий матросвизгливым голосом, глотая концы слов. Прирученный на острове попугай хрипел, пытаясь что-то выговорить... В тот день, в тот мой первый раз, когда я выступал в роли рассказчика, я внезапно осознал, насколько мощным оружием или рычагов влияния я обладал в этом мире. Я, как никто другой во всем этом мире, обладал громаднейшим кругозором и знанием основных вех дальнейшего развития человечества, что давало мне и шанс и возможность стать, если не великим государем, то уж точно величайшим из ученых.