Подтверждая мои мысли, мать присела и сочувственно посмотрев, сказала:
Не получается, дорогой?
Я отрицательно закачал головой, мать вздохнула, погладила меня по голове.
Ты должен научиться, Яр. Ты чародей. Это твой дар, твое преимущество. Ты один такой во всем мире. Обуздаешь волка, договоришься с ним, приручишь, покажешь, кто из вас хозяинстанешь одним из самых великих людей в империи. Твоя природа уникальна, ты удивителен! Ты должен научиться.
Я слышал от матери эти слова не раз. Она всегда об этом говорила, всегда считала, что проклятие, доставшееся мне от ее народа, для меня дар. Ни один ромал не обладал родовой силой, но я был ромалом лишь наполовину. Мать всегда верила в меня. В какой-то степени она оказалась права. Я сумел приручить волка, сумел им управлять. Но стал ли я великим? Едва ли. Я стал бездушным убийцей, дрессированным псом его императорского величества.
Яр, мать смотрела ласково и одновременно просяще.
Я попробовал ещё раз. В полной мере ощутил, как течет во мне сила рода, давно позабытое удовольствиепросто чувствовать теплую мощь в груди. Я призвал к своей человеческой сущности, к своей истинной природе. Это не помоглобольшую часть жизни помогало безотказно, а здесь не прокатило.
Вспомнил, как оборачивался в юности, к каким прибегал манипуляциям. Вначале я злился на волка и мысленно требовал его оставить меняэто даже тогда не приносило результата, а сейчас и пробовать не стоило.
Звериная половина понимала только сильные эмоции. Обычно очень жёстко я с ним говорил, пока волк не подчинялся. Воспоминаниявот что возвращало мне прежний вид. Напугать его что ли? Страшных воспоминаний у меня хватало, но волк во мне был бесстрашен, так просто его не проймешь.
Как-то сами собой всплыли воспоминания о войне: лица людей, которых я убил, бесцветные, обезличенныеони пронеслись перед внутренним взором вереницей. Сотни обращений в волка чудовищных размеров, он не знает пощады, рвет глотки, отрывает конечности, махом разламывает зубами панцири врагов Вспомнил жажду крови, в разгар сражения мною овладевала такая боевая лихорадка, что я вовсе не думал, а лишь видел врага и рвал, рвал, рвал
Волка во мне все это не напугало, скорее я чувствовал настороженность, озадаченность, в состоянии которых, в общем-то, и сам пребывал от всего происходящего. Но все же волк отступил, не из-за страха, а просто почувствовал что-то неладное.
Хрустнули кости, лёгкая щекотливая волна пронеслась по телу, шерсть стремительно скрылась под кожей, как бы уползая в поры. Кости рук и ног начали удлиняться и перестраиваться, а морда укорачиваться, превращаясь в лицо. Все это ощущалось на физическом уровне так, как будто бы чья-то сильная рука мягко вылепливала лицо, растягивала мышцы, уменьшала грудную клетку. Уполз внутрь и хвост, клыки превратились в зубыи вот я стою на четвереньках, голый и грязный, и жду, когда завершатся последние изменения.
Холодно. Но стоило только подумать, как подоспел Савелий с пледом и торопливо набросил на меня.
Мать сдержанно улыбнулась, кивнула:
Молодец, Яр, справился.
Где-то вдалеке послышалось гудение ойра-двигателя. Я замер, с надеждой уставился туда, где светили фонари отцовского монохода, где показались очертания двухметрового колеса и матовой кабины внутри него. Я всматривался во тьму, пытаясь разглядеть фигуру отца и хоть на мгновение увидеть его живым.
Идем в дом, замёрзнешь, мать суетливо взяла меня под руку и повела к открытым дверям, оттуда уже выглядывало доброе и румяное лицо домработницы Анфисы.
Мать принялась ворчать, настраивая меня морально на разговор с отцом. Я не слишком обращал внимания на ее слова, да и вообще на происходящее. Уставился на свои тонкие бледные грязные ноги, достал тощую руку из-под пледа, изучая длинные слишком ухоженные пальцы. Глядел на свое тело так, словно видел впервые. Ну и заморышем же я был!
Мам, неуверенно позвал я, удивился странному звучанию собственного голоса. Еще не мужской, но уже и не детский, довольно нелепый, я бы даже сказалпротивный.
Да, мать вопросительно вскинула черные брови, нацелила внимательный взгляд, а я и не знал, что ей сказать. Онемение еще не прошло, я все еще сомневался, предчувствовал, и даже ждал, что в любой момент этот сон закончится.
Сколько мне лет? спросил я сипло. В горле пересохло, после обращения всегда так.
Мать обеспокоенно уставилась на меня, но затем неодобрительно закачала головой, сердито скрестив руки на груди:
Ты серьёзно, Ярослав? Думаешь, так тебе удастся избежать наказания? Не вздумай сказать такое отцу, это его рассердит ещё больше.
Четырнадцать? не обращал я внимания на ее предостережения. Если так, значит вас убьют в конце этого лета.
Ярослав! Что ты несёшь?! сердито воскликнула мать.
Прости, рассеянно сказал я.
Дверь позади хлопнула, и в холл решительным шагом вошел отец. Его богатырская фигура напряженно застыла, казалось, заполнив собой всё помещение. Таким я его и запомнилвысоким, с острым хищным носом и внимательными цепкими светлыми глазами; черноволосым, со множеством боевых колец, нанизанных на тугие тонкие косы до плеч.
Отец, несмотря на явную генетическую принадлежность к воронамсмоляные волосымногое взял и от материнского рода, что, впрочем, унаследовал и я. Но возмужаю я лишь через несколько лет. Высокий рост, могучая фигура, которая без должных физических нагрузок грозила быстро обрасти жиром. Такую стать наследовали все Аркудесы, сильные гены бабули передались всем рожденным ею Гарванам.
Ярослав! зычно возгласил он о своем появлении, окинув меня грозным взглядом снизу-вверх.
Я совершенно инстинктивно, как делал множество раз в детстве, вжал голову в плечи. Но сейчас я страха и трепета перед отцом не испытывал, напротив, я был так рад его видеть живым и здоровым, что не мог сдержать улыбку.
Смешно? отец старался сдерживаться, но тон его бесспорно говорил о том, что мое поведение ему не нравится.
Нет, ответил я, стараясь совладать с лицом и перестать лыбиться. Просто рад тебя видеть.
Отец в секундном замешательстве покосился на мать, затем свел густые брови к переносице и холодно велел:
Прими душ и ко мне в кабинет, и решительно зашагал по лестнице наверх.
Глава 2
Я заперся в ванной. Горячая вода шумно текла в большую мраморную ванну. Я уже и позабыл, что когда-то мылся в такой огромной и удобной ванне. В походах об удобствах можно только мечтать, да и в казарме я мог рассчитывать только на душ, и то не всегда горячий, а тут целая ванна с массажными струями, исходящая паром.
Мать за дверью громко, чтобы я слышал, ворчала:
Пижама снова испорчена, постель изодрана! Снова придется вызывать стекольщика, и это уже четвёртый раз за месяц!
Не то чтобы ей было жаль пижамы или стекла, просто мама таким образом пыталась взывать к моей совести. Только вот все это бесполезно. Обращение в этом возрасте происходило стремительно, и в первые часы звериная сущность захватывала мой разум целиком, так что я не знал, что в это время делает волк. В лучшем случае, я мог быть сторонним наблюдателем, или, чаще всего и вовсе дремал.
Волк во мне почему-то жутко не любил двери и лестницы, да и помещения его пугали. И, стоило мне только обратиться, как волк сигал в широкое окно спальни, а это, на минуточку, второй этаж, а после драпал что есть силы в лес. И только в лесу, когда зверь успокаивался, ко мне возвращался контроль и ясность сознания.
Сейчас я таращился на собственное отражение в зеркале, задумчиво рассматривая своё тело. Какой же в юности я, оказывается, был худющий и хилый. Да и бицепсы на моих руках существовали больше по названию, чем по факту. Повернулся боком, скривился, глядя на выступающие ребра и впалый живот. Бледный, болезненного вида парень с характерным Гарванским острым носом.
Не удивительно, что первые годы в военной академии я регулярно получал нахлобучку от более развитых физически сверстников. Да и в школе меня не очень-то жаловали, несмотря на титул, а может даже из-за него.
Еще раз покрутился, приблизил вплотную лицо к зеркалу, заметил над губой юношеский пушок.
Тьфу ты! в сердцах возмутился я и принялся искать бритву. Но ее здесь не нашлось.
Ну конечносам я в ту пору даже не брился. Мать боялась, что я порежусь, занесу инфекцию или, не дай боги, рука дрогнет и я себе глотку перережу. Поэтому в юности скоблила мне этот пушок или мать, или Нанамоя няня, в которой я уже, в принципе, не нуждался, но она осталась в поместье в качестве домработницы, все надеясь, что родители решат завести еще ребенка. Правда, об этом она говорила только мне и другим работникам, родителям же сказать ни за что бы не решилась. Тема о детях в нашей семье была под запретомслишком уж болезненная для родителей.
И именно поэтому родители чересчур меня опекали, практически не выпускали из дома, не позволяли ничего даже минимально опасного, боясь, что я заболею, поранюсь, сломаю шею, в конце концов. Такая их чрезмерная опека была вполне обоснованна. Я был девятым ребенком у своих родителейи единственным выжившим из девяти. Трое погибли в материнской утробе, трое в первые дни жизни, остальные не дожили и до года.
Поэтому все детство я провел под строгим надзором мамы, врача Крюгена, няни и другой прислуги, которые строго следили за моим здоровьем и безопасностью. С физическими нагрузками тоже не задалось. Когда мне исполнилось шесть лет, отец взялся меня тренировать, и в первый же день я упал и сломал руку. После этого родители бросили даже эту затею, решив, что лучше мне налечь на умственное развитие и заниматься учебой.
Мать начала меня поторапливать, понаслаждаться горячей водой и массажными пузырями не удалось. Пришлось вылезать, натягивать чопорную одежду, которая сейчас мне казалась крайне нелепой. Все эти рюши, вышивка по старой, то есть новой для этого времени, столичной моде, не придавали мужественности никому, а меня и вовсе уродовали. Гораздо комфортнее я ощущал себя в военной форме или боевом панцире, а ещё лучшев волчьей шкуре.
Когда вышел из ванной, оказалось, что уже рассвело, а из разбитого окна дул прохладный осенний ветерок.
Какой сейчас месяц? спросил я мать.
Хватит придуриваться, рассердилась она и настойчиво вытолкала меня из комнаты, указав взглядом в конец коридора. Там находился кабинет отца, дверь была приоткрытаон ждал.
В детстве, если провинился, я приходил к отцу с понуренной головой, испытывал муки совестикак же, расстроил отца, рассердил, не оправдал надежд. После покорно выслушивал его нравоучения, раскаивался, покорно принимал наказание и возвращался в свою комнату.
Сейчас же я радовался. Всем сердцем радовался, потому что внутри затеплилась надеждаэто не сон! Сон так долго длиться не может, а значит, я и вправду здесь, и главноеродители все еще живы.
Значит, кто-то вернул меня. Кое-какие догадки на этот счет у меня уже имелись. Но сейчас я не хотел углубляться в это. Возможно, времени у меня немного. Неизвестно, насколько меня вернули, может быть и вовсе всего на день. А, значит, моя задача рассказать все отцу, предупредить об опасности, спасти и семью, и род.
Лицо отца было непроницаемо, он сидел над бумагами, именно так он и проводил большую часть временив кабинете, занимаясь делами княжества. Отец не обратил внимания на мое появление. Я же сел в кресло напротив и принялся терпеливо ждать.
Ты не контролируешь себя при обращении, сказал он, не отрываясь от бумаг.
Пока не контролирую. Но вскоре научусь. Это сейчас не имеет значения.
Отец удивлённо вскинул брови, бросил короткий взгляд и снова, вернувшись к бумагам, спросил размеренно растягивая слова:
И почему же это не имеет значения?
Потому что, отец, я вернулся из будущего. Сколько здесь пробуду, мне неизвестно. Но главное, я знаю, что должен вас предупредить.
Отец отложил бумаги, лицо его стало серьёзным и непроницаемым, он скрестил пальцы на столе, откинулся на спинку стула и спросил, плохо скрывая ироничный тон:
И о чем же ты должен нас предупредить, Ярослав из будущего?
Вас убьют. Тебя и мать. Это случится за две недели до моего пятнадцатилетия. Вооружённые люди в черных масках и боевых панцирях ворвутся в поместье посреди ночи и убьют вас.
Отец холодно улыбнулся, медленно кивнул.
А тебя, значит, нет?
Нет, я выживу. Успею с Савелием и Артемием Ивановичем сбежать. Позже, уже осенью, бабуля отправит меня в военную академию. Я стану боевым чародеем, как и ты.
Ты? Боевым магом? спокойно поинтересовался отец.
Я очень серьёзно кивнул, прекрасно видя, что он не верит не единому слову.
Но я не доживу даже до твоего возраста. Меня убьет кто-то из моих же солдат. Это произошло прямо сегодня. Точнее, это случится через двадцать пять лет, но для менянесколько часов назад. В меня выстрелили зарядом мертвой ойры. Потом прилетел ворон и разорвал браслет предков, который ты мне подарил на четырнадцатилетие.
Я взмахнул рукой, ища браслет, но на запястье ничего не было.
Какой еще браслет? спросил отец, с легким интересом подавшись вперёд.
Я озадачено смотрел на запястье, пытаясь сообразить, почему браслета нет.
Браслет, медленно протянул я, его создал наш предок. Деревянные бусины, когда ты мне его давал, сказал, что это древний родовой оберег и сделан из родового древа Гарванов. Он передается от отца к сыну, я должен был
Я замолчал, так и не договорив, понимая, что все сказанное мной выглядит едва ли правдоподобно. А отец пусть и слушает с хладнокровным спокойствием, вот только не верит ни единому слову.
Такого браслета не существует? осторожно спросил я.
Отец округлил глаза, недовольно поджал губы и закивал, а по выражению лица я понял, что терпение его на пределе.
То есть такого браслета нет у нас? спросил я еще раз, чувствуя себя абсолютно по-идиотски.
Ярослав, начал отец серьёзно, ты меня разочаровываешь. Придумал какую-то нелепость и зачем? Я тебя не понимаю, сын. Да и о твоих умственных способностях был более высокого мнения. Неужели ты всерьёз полагаешь, что таким образом сможешь избежать наказания? Всё-таки твоя бабушка права: если ты не контролируешь проклятие, придется посадить тебя на цепь, пока ты не освоишь контроль.
Подожди, перебил я его, знаю, что в это действительно трудно поверить, и мне совершенно плевать, посадят меня на цепь или нет. Все, что меня беспокоитэто ты и мать, вы должны выжить! Возможно, предки вернули меня всего на день, я этого не знаю. Но точно знаю, что я здесь для того чтобы спасти Гарванов. После того, как меня убьют, род перестанет существовать.
Отец издал тяжёлый усталый вздох, закрыл глаза и начал растирать пальцами переносицу.
В наказание выучишь двадцать соединений артефакторики с применением движущей, светоносной и огненной ойры, сказал он.
Это не наказание, скептично поднял я брови. Могу прямо сейчас хоть сто соединений рассказать. Весь этот год я буду готовиться к поступлению в академию чародеев. Но, к сожалению, так и не поступлю. Отец, я серьёзно, ты должен выслушать. Это не выдумка, могу поклясться на древе рода
Не смей, предостерегающе вскинул руку отец.
Впереди не самое радужное будущее, продолжал я говорить, даже если не брать во внимание трагедию, которая произошла с нами, империю ждут нелегкие времена, весь мир ждут такие времена: войны, восстания, катастрофа на материке Великих равнин, затем долгая зима и голод
Хватит! сердито оборвал меня отец. Прекрати!
Я не лгу! вспылил и я. Могу доказать прямо сейчас! Идем к древу, я поклянусь! Могу прямо здесь поклясться на роду!
Нет! гаркнул отец.
Повисла напряженная пауза, затем отец шумно выдохнул, вытаращив глаза в недоумении:
У тебя галлюцинации? Может ты в лесу белену ел? Как себя чувствуешь?
Он решительно встал и потрогал мой лоб, зацокал и озабочено закачал головой:
Ты горячий, Яр. От того и бред.
Во время обращения температура тела всегда повышается и держится несколько часов после возвращения. Ты об этом знаешь, сдерживая негодование, сказал я.
Отец ничего на этот счет не сказал, а продолжил говорить о другом:
Спать будешь в темнице. На цепь я тебя сажать не стану, но за решеткой придётся посидеть, пока не научишься контролировать зверя. И еще: я вынужден поставить решётки на окна в твоей спальне. Это не потому, что я злюсь на тебязнаю, что ты плохо контролируешь волкано все же ты не должен был уходить так далеко в лес. Тебя могли принять за настоящего зверя и убить. Ты мог сам напасть на кого-то. К концу недели жду от тебя сто соединений артефакторики и пятьдесят алхимических, раз двадцать для тебя мало. И, Ярослав, наказываю я тебя не за то, что ты ушёл далеко, сбежал или разбил окно. А за тот бред, который только что ты сейчас озвучил. Понимаю, ты злишься, что мы забрали тебя из школы, но в таком состоянии оставить в новом городе мы тебя не могли. Не знаю, что это: то ли ты так мстишь, то ли может тебе кажется, что это весело, но такими вещами не шутят.