Меня передернуло до самого основания, этот Милл был реально страшным садистом, это было видно, он получал от своей работы удовольствие, а когда он говорил слова «мои инструментики», он прямо закатывал свои поросячьи глазки, и в его высоком, почти писклявом голосе слышалось почти блаженство. Милл был явно кастратом, и меня поразило сочетание несочетаемого, он был весь такой толстенький и миленький, но при этом палач и садист. Мне хотелось уйти из этого помещения, и уйти быстро, и я уже хотел попросить об этом Мазура, но в этот момент вошел Святой отец. Видимо, во всех измерениях, образ священнослужителей каким-то неимоверным образом передавался сам собой. То, что вошедший был именно священником, я понял сразу. Хотя, в отличие от Милла, он не был толстым, а, наоборот, была видна практически армейская выправка и бугры из мышц явно были под рясой. Но то, что одежда у него была именно рясой, можно было предсказать без труда. Может быть, конечно, если бы я встретил его на улице, я бы еще на секунду и задумался, но тут, в келье инквизиции, одежда вошедшего не оставила у меня ни капли сомнения.
Что тут происходит, милейшие господа? спросил вошедший, внимательно оглядев всех присутствующих. Он остановился взглядом на мне, с легким удивлением посмотрел на Мазура и остановил свой взгляд на Сафие.
Раскрываем преступление перед городом, достопочтимый отец Фатий, с Божьей помощью удалось поймать участников банды, которые мучали горожан в последнее время. Теперь вот передаем их в руки церкви и желаем содействовать в поимке остальных участников.
Я обратил внимание, что как только вошел священник, Мазур как будто сник, он тяжело сел на лавочку и стал тяжело дышать. Мысли в мою голову забрались сразу же не очень хорошие, и тому способствовала логика. Мазур явно не хотел, чтобы священник знал, что тот себя хорошо чувствует.
Ну, спасибо вам, господа, вы действительно молодцы, раз так помогли городу, тут священник уставился на меня пристальным взглядом и спросил:
А ты кто, чужеземец?
Я не успел ответить, только открыл было рот, как за меня ответил Сафий:
Это Алексей, он из Стерлии, прибыл к нам на турнир.
А почему я его не видел на исповеди?
Тут в келье на секунду повисла гробовая тишина, видимо, я нарушил какое-то незыблемое правило пилигримов, и это было открытием и для меня, но что самое страшное, и для Сафия, и для Мазура. Но Сафий внимательно взглянув на меня, через секунду уже выдал в мое оправдание легенду, которую явно сочинил только что:
Святой Отец, это я за ним послал тайно, нужна была приманка для Хана, дорогое оружие и чужестранец. Поскольку чужестранцы достаточно давно не приходили к нам в город, мы и готовили эту операцию по поимке Хана и его шайки, теперь же, когда он уничтожен, а его сподвижники тут, Алексей обязательно придет на исповедь, ведь правда, Алексей?
Завтра же, рано утром, не задумываясь, рявкнул я.
Легенда, может, и не устроила Святого Отца полностью, но на текущий момент вопрос был исчерпан, а игру нужно было доигрывать, и Сафий произнес:
Алексей, помогите мне проводить Мазура в его покои, и можете отправляться в казарму. Я надеюсь, завтра вы выполните свой духовный долг и исповедуетесь?
Ответа Сафий не требовал, я подошел к Мазуру и он, изо всех сил изображая измождение, облокотился на наши с Сафием плечи и пошел с нами, с трудом переставляя ноги. Конечно, оставался Милл, который, видимо, мог успеть заметить, что все это игра, но он был человеком своего дела. Так, в данный момент все его внимание было обращено к его «любимым инструментикам». Перед самым выходом Сафий обратился к Милу:
Я надеюсь, что утром у главы города будет полный отчет по допросу?
Не извольте сомневаться.
Теперь наступила очередь дернуться Святому Отцу. Ему явно не нравилось то, что у него тут нет стопроцентной власти, да и у меня уже голова кругом шла от догадок и интриг. Мы вышли на воздух, и Мазур пошел сам, отстранившись от меня и Сафия.
Тихо, Маз, тихо, не светись, иначе наш план не сработает, все-таки, Липин силен, ох, не подумал я про Святого Отца, что Милл вызовет его на благословение, ох, не подумал. А с тобой теперь будет отдельный разговор, Сафий посмотрел на меня, что-то изменилось во взглядах обоих.
Мы вернулись в дом Мазура и вошли в кабинет, из которого вышли, сели за стол, где так и стояли тарелки с сырами и хлебом, а вино было налито в глиняные кружки, и они оба уставились на меня долгим, изучающим взглядом.
Кто же ты такой? И зачем ты тут? спросил Сафий.
Я не знаю, что и как вам отвечать.
Да, то, что ты непрост, я понял сразу, сказал Мазур. Твои мечи уже вызвали во мне множество вопросов, я выбрал тебя противником потому, что хотел посмотреть, что ты можешь. Сотник рассказывал про диковинную двуручную технику, которой он раньше не встречал, но жар и болезнь не давали мне здраво мыслить, а ты пришел и вылечил меня, исколов всю руку мне непонятными иглами. Но все равно, раз вылечил меня, значит не враг. Что скажешь Сафий?
Я тоже думаю, что не прост он, Мазур, очень непрост, и пришел сюда к нам не просто так, возможно и на руку заиметь такого союзника, как ты, но к добру ли твое явление или нет, вот в чем вопрос.
Скажите мне, не выдержал я. Что же все-таки такого я неправильно сделал?
Мазур и Сафий переглянулись, видимо, я совершил еще одну ошибку, но они считали меня своим другом или союзником, и мне ничего не угрожало.
Понимаешь, во всех известных ныне странах, которые участвуют во всех существующих турнирах, есть одно незыблемое правило, которое вбивают младенцам, как только отлучают от матери, в какое бы место ты не пришел, с какой бы миссией не пожаловал, ты просто обязан прийти в центральную церковь и исповедоваться. В нашем городе чужеземцев исповедует как раз отец Фатий, а память у него на исповедников стопроцентная. Так-то эта традиция исполняется неукоснительно, и то, что ты не явился на исповедь, как раз должно тебя привести к Миллу, а от него в городскую могилу, дабы ты враг, принесший замысел черный в град наш.
Сафий замолчал и еще раз внимательно осмотрел меня. Я не знал, что же мне нужно им рассказать, что я вообще из другого мира? Но Сафий продолжил сам:
Сдаётся мне, что ты из мест настолько далеких, что мы с Мазуром и представить себе не можем, и зачем-то ты пришел к нам и помог сильно в очень непростое для нашего города время, и потому я должен задать тебе вопрос и после этого принять решение. С добром ли ты пришел в город наш, Алексей?
С добром.
Ну, хорошо, поверим тебе и прикроем тебя, но ты должен теперь точно научить меня науке врачевания, должен открыть секрет врачевания гнойных ран, Алексей.
Я постараюсь научить, вот блин, как научить тому, что сам не знаешь, может реально попробовать тут производство антибиотика наладить? Нужно почитать, что по этому поводу есть в библиотеках коммуникатора.
Ну что, Мазур я провожу Алексея до Арены, завтра утром ты тогда шуруй в церковь, на исповеди расскажешь, что я за тобой послал Силку, он остался на родине, а ты пошел сюда под видом воина, что встретил я тебя перед городом и тайно провел на Арену, что задача была твоя в учебном поединке убить Хана и спровоцировать шайку его. Награда твоя: участие в турнире и шанс выйти в рыцари. Силкаэто земляк твой, он в нашем городе был воином-пилигримом да сломал хребет в прошлом году в лесу неподалеку, но про то и не знает никто.
Мазур сидел, не проронив ни слова, видно было, что он думает, и я уже практически собрался уходить, когда он произнес:
Так-то ты, конечно, достойнее Липина, но боюсь, что есть в тебе опасность гораздо выше, чем просто голод, в который Липин обязательно ввергнул бы город, как только пришел бы к власти, так как он глуп и самонадеян, не понимает механизмов работы города и областей. А Церковникам голод только на руку, они будут еще хлеще про кару небесную проповедовать. Но в тебе есть то, чего нет даже во мне. Ты не боишься этой кары небесной, я видел, как ты посмотрел на Фатия, тебе он был неприятен, и это я могу понять, но ты его не боишься, а этого в нашем городе себе позволить не может никто. Ты боялся меня на арене, я это видел. Ты боялся, когда вошел в дом мой сегодня с запахом крови, от тебя пахло страхом. Но ты не испугался священника, сила которого в данном городе неизмеримо выше моей. И я скажу тебе, что помогу в твоих делах Алексей в обмен на то, что просит Сафий! Так как я тоже не хочу его бояться! Может, я тысячу раз прокляну этот день, но я так хочу, и я так сделаю.
Ох, если мне и повезло встретиться с людьми этого измерения, так сразу с двумя, причем с самыми умными. Это были действительно два человека, на которых держалось благосостояние этого города. Я бы сказал, что эти двоеэто Отец и Сын. Но, судя по всему, тут не было прямых родственных связей.
Сафий, проводи завтра его сам до церкви и обратно, и расскажи ему все, что он у тебя спросит, и город наш покажи со всех сторон.
Хорошо, Мазур, так и сделаю. А ты завтра сиди в доме, и не ходи никуда пусть один день перед турниром все думают, что ты все-таки помер.
И они вдвоем засмеялись в голос. Сафий проводил меня до Арены, я прошел в казарму, разделся и лег спать. Сон не шел, мысли о том, как я бездарно вляпался, просто не давали мне уснуть. Разведчик из меня был плохой, хотя, наверное, разведчики и прогорают всегда на мелочах. «С какой стороны-то вы яичко бьете», спросил генерал Блефуск у Гулливера
Утро наступило, как только мне показалось, что я только что уснул. Полночи я ворочался и не мог уснуть, несмотря на физическую усталость, полночи мне снилось, как я сражаюсь. На меня изо всех дворов нападали по очереди все, кто только мог, а я отбивался, чем только мог. То в моих руках были мечи, то вдруг мечи стали неподъёмными и тяжелыми, и я сражался кусками сыра и хлеба. То вдруг на меня пошел Милл, мило улыбаясь и вертя в руках какое-то страшное устройство, типа тисков для гениталий, а у меня в руках была дубина, и я боялся, что Милл зажмет этими тисками мне руку, и она отвалится. Я проснулся весь мокрый и практически не отдохнувший, но радостный от того, что наконец-то наступило утро. Я вскочил и решил, что если не смою с себя эту ночь, то весь день пойдет насмарку. Я пошел к колодцу, который был во внутреннем дворе и вылил на себя два ведра воды, стараясь стоять под струей и медленно ее выливать на себя, а не махом опрокидывать все ведро. После второго ведра я пришел в себя.
Что, не спится тебе?
Я аж подскочил от неожиданности, за моей спиной стоял сотник Хилт.
Да вот, проснулся уже, не могу уснуть.
Ну, понимаю, понимаю, Сафий мне вчера рассказал про тебя немного, какой ты герой. Ну, одевайся, пошли, я за тобой-то и шел как раз, чтобы поднять. А ты вон уже процедуры банные принимаешь.
Так Сафий сам хотел ведь проводить?
Ну, пожалей старика, на нем дел городских столько, что тебе и не снилось, он придет после службы за тобой. Но ты не бойся, я-то свой человек.
Ох уж эти мне свои люди, ладно главное, что нужно помнить, молчание золото. Ну а мечи -серебро.
Сегодня последний день перед турниром, день отдыха, все будут спать до обеда потом как раз на исповедь и на вечернюю службу, но для тебя, видимо, исключение сделали за подвиги твои, так что пошли, до обеда уже вернешься.
Я оделся и хотел, было, повесить мечи, как Хилт меня остановил:
Стой, нельзя оружие, в церковь идешь, а не на арену, оставь тут. Теперь-то твоего никто ни за что не тронет, не переживай и доспех не трогай, вот рубаху и штаны, и хватит с тебя.
Я послушался Хилта, но вдруг понял, что чувствую себя на улице, без доспехов с мечами, каким-то голым. Так я уже свыкся с этим видом одежды за последнее время. Мне хотелось хотя бы палку в руки взять. Руки сжимались и разжимались в кулаки совершенно бессознательно. Хилт усмехнулся:
Что, привыкла букашка к панцирю? Ну да ничего, терпи, нужно иногда и без побрякушек в люди выходить.
Видимо, воин без доспехов, что букашка без панциря, действительно было чем-то вроде психической болезни, особенно после вчерашних событий. Мы шли с Хилтом в сторону большой церкви, которая была в другой стороне от дома Мазура, а я все пытался понять его слова: «Ты его не боишься, я тоже так хочу». Я должен бояться священника? Нужно не забывать, что все их боятся. При подходе к церкви я изо всех сил пытался изобразить на лице «страх божий», и у меня не выходило, так как я с трудом сдерживал смех. Все эти священники и попы в рясах смешили меня с самого детства, и я никак не мог воспринимать всерьез тот факт, что люди ходят со свечками по кругу и что-то бормочут с самым серьезным видом. И все вокруг многозначительно молчат, благоговейно внимая словам, которых не понимают. Даже теперь, когда я понимал, что, в общем-то, за религиями действительно стоят создатели и это действительно просветлённые люди, я не мог заставить себя относиться к этому серьезно. Я и сам стал уже кем-то вроде злого божества в одном из измерений, и от этого мне было еще смешнее. Ну, какое из меня божество? А ведь могут и культы Лехи Злодейского возникнуть, и вот так будут ходить по кругу со свечками и бубнить: «Помилуй нас, Леха, сукин сын». От всех этих мыслей мой живот скрутило от подавляемого смеха, и я понял, что в церковь мне в таком настроении нельзя, побьют точно. Но потом я вдруг вспомнил про Милла с его «милой» комнаткой под церковкой, и тут мне стало не до смеха. И живот уже закрутило в другую сторону, и, может быть, они и служат Богу, но инструменты у них, конечно, для этого реально страшные. Стараясь не упускать из головы воспоминания об инструментах Мила, я и дошел до церкви. Церковь все-таки была больше католической, огромной, для большого числа прихожан. В зале были деревянные сидушки, видимо, многочасовые проповеди были тут делом обычным и постоянным. Сейчас тут еще не было народу, но священники уже ждали. Я сразу увидел отца Фатия, он стоял спиной ко входу, в белой праздничной рясе, ну или как она там называется по-умному, не знаю. Хилт тихонько прошептал мне на ухо:
Алексей, подойти к нему и скажи: «Отец мой, душа путника исповеди просит, отпусти грехи мне мои», он тебя пригласит вон туда, в кабинку. Там уже рассказывай, все, что тебе вчера Сафий говорил. От себя старайся не прибавлять ничего и все время кайся. Говори мол, душа горела, но долг требовал, и что вот как только все сделал, сразу прибежал вот спозаранку.
Новая волна смеха, было, начала расти внизу живота, но, посмотрев, насколько серьезен взгляд Хилта, я сразу вспомнил комнатку Мила. Причем в этот раз на той самой дыбе я увидел уже самого себя, и смех улетел, а я проникся всей серьезностью момента, и пошел по направлению к отцу Фатию и, подойдя, все-таки оробел. Слегка прокашлявшись, я произнес:
Кхмм, это, я тут это, путник, душа моя раскаяния, ой, исповеди просит, грехи мне нужно простить, Вот блин, все слова перемешались, в итоге ржал-ржал, а сам-то и струсил в итоге, так, что горло то аж перехватило. Но видать мой язык с акцентом сгладил мою неказистую речь, так как Фатий, повернувшись ко мне лицом, милостиво показал мне рукой в сторону кабинок, куда я и отправился. Ну а дальше я валял дурака, в кабинке страх отпустил, и на его место вернулось веселье, которое я решил выдать за надрыв страдающей души. Я вдохновенно начал пересказ истории, которую вчера мне велел передать Сафий, приукрашивая страданиями надрывающегося сердца и играя дурачка и простофилю.
Вот, мой старый друг Силка, он прибыл такой, говорит нужно срочно и тайно в Эгиль ехать. А я вроде как один-то в городе, вашему языку-то и обучен. Ну, я у отца нашего благословился, да в путь и тронулся. Вот при подходе к городу-то меня Сафий и остановил. Я говорю, мне бы в церковь надо, а он мне дело, говорит, государственной важности, и в городе нужно быть, как там это слово-то, инкогнито. Ага, вот, а у меня-то душа не на месте. А он говорит, ну потом, значит, покаешься обязательно, сейчас вот дело безотлагательное и срочное. В общем, говорит, озорничает у вас в городе кто-то, а кто, понять вот не могут и нужно вычислить. Оружие мне, значит, по наследству-то врученное, хорошее оружие, говорит, посвети им на арене, обязательно, значит, на тебя клюнут. Ну, я ему опять говорю, в церковь мне надо, а он говорит дело очень секретное и нельзя, значит, чтобы меня видели где, и так далее, и в таком духе, как на духу я нес полную околесицу, стараясь выглядеть намного тупее, чем был на самом деле.
И, по-моему, мне это удалось, так как на второй минуте моей жаркой исповеди священник по другую сторону задремал. Видимо, ночка была не из простых, и потому мой монотонный, хоть и жаркий рассказ сморил бедного Святого Отца, и он повесил голову на грудь, а я продолжал бубнить, и бубнить на всякий случай, не отходя от своей основной легенды. Когда я закончил, я подождал с минутку и позвал:
Святой Оте-е-ец, святой Оте-е-ец, немного подождав еще, я громко хлопнул в ладоши.