Конечно, товарищ генерал.
Да! ЭтоАркадий Иваныч, ты вот разделиОбщество «Динамо» за победу принципиальную выделяет вам от нас им два талона на костюмы. В Военторге. Самый настоящий бостон.
Бостон?
Бостон. Чистая шерсть, от этих как их «мериносав». Козлов, в общем.
Спасибо, товарищ генерал.
Вам, мужики, за победу спасибо. Как ребёнок радовался. Каждую шайбу в анналы нужно. Красота. А Володя?! Когда втроём. Шедевр. Скажи, Николай Николаевич.
Шедевр.
Вовки приехали в общагу усталые, но довольные. Матч был тяжелейший и чуть ли не самый важный за сезон. Даже если теперь проиграют ЦДКА, то серебро в кармане. А Фомин ещё и надеялся, что совсем даже и не глупый, а скорее наоборот, умнейший тренер Чернышёв сделает выводы из игры и поймёт, что меняться нужно при первой же возможности. Это не футбол. Совершенно другая нагрузка на ноги.
Приехали, пришли на кухню картошки сварить, а там все смурные.
Что случилось? спросил Фомин у ожесточённо надраивающего сковороду Третьякова маленького.
Семён в больнице помер. Заражение пошло. А пенициллина не достали. В бреду и горячке помер. Врачи только руками разводят. А у него жена в Краснодаре и двое детишек малых. Как им теперь? Иван тяжко вздохнул, ополоснул сковороду и, шмыгая носом, ушёл с кухни.
Челенков знал, что пенсию назначат, есть в СССР такой закон. Вот только маленькая она. Если капитан получал зарплату за тысячу, то теперь жене с двумя детьми прожить на пенсию в 125, ну, даже 250 рублей будет ой как не просто. И помочь он не в состоянии. У самого последние сто рублей остались, а пока ни стипендии от «Динамо», ни премии за форму, дадут и то, и то, потом. Какое счастье, что насильник подвернулся. Одним хлебом бы они сейчас с Третьяковым питались, да обедом, усиленным в столовой завода «Динамо».
Деньги кончатся через три, четыре дня. И на что жить? Правда, на следующей неделе Третьякова должны милиционером устроить. Завтра уже идёт заявление писать. Сегодня Чернышёв обрадовал. Придётся пока тоже хлеба побольше покупать, да вот картошка ещё есть.
Поели картошку, и Третьяков залез на свою верхотуру, а Вовка в паршивом настроении от известия о смерти капитана Радостина повздыхав и побегав из одного угла их комнатушки (целых три с половиной метра на три), решил домой письмо написать. Неделя с лишним прошла, а он обещал матери писать каждую неделю.
Сел, написал «Хелоу, предки», в смысле: «Здравствуйте, папа и мама» и остановился. О чём писать? О Наташе, о Свете, о смерти капитана Радостина, о победах и забитых шайбах. Нет. Там родители с ума сойдут. Мать сойдёт. Отец только посмеётся и скажет, хлопнув огромной ладонью по столу их чуть колченогому: «Наша порода. Фомин растёт».
Потому ничего про женский пол писать не стал. Вот про то, что их с Вовкой Третьяковым поселили в одну комнату в очень хорошем общежитии, написал, про, то, что купили чайник и сковороду, стаканы и даже заварочный чайничек. Добавил, что комендант кастрюльку выдал, вот только в ней картоху варили. Чтобы мать не паниковала, а отец грозно глядя на неё не спрашивал, а деньги у него откуда, приврал, что выдали ему и Третьякову стипендию от общества «Динамо». Передал привет Мишке. Куцее письмо получилось, почти телеграмма. Опять задумался, что добавить. Не про погоду же?
Решил потрафить матери и написал, что кормят их ещё дополнительно в столовой при заводе и даже шоколад в буфете дают, но постоянно вспоминает её пирог с рыбой, который она сделала после возвращения с рыбалки у деда.
Чуть лучше. Уже половина страницы. А, добавил, что ничего у него не сломано и не болит, и только матч со «Спартаком» выиграли, и он три шайбы забросил, о чем возможно в «Советском спорте» напечатают.
Всё. Выдохся. Попрощался и, сложив письмо, засунул в выданный матерью конверт.
Заснул быстро. А вот сон был плохой. Нет, сон был хороший. Он играл в хоккей за «Динамо» с ЦДКА, и их команда побеждала, но тут Бобров забросил шайбу и счёт сравнялся. И тогда Вовка пошёл на сольный проход. Он применил мельницу против Анатолия Тарасова, опрокинув его на лёд. Классным хитом врезался в Боброва, отшвырнув того к борту, а потом подъехал к воротам и вынул за плечи из них вратаря ЦДКА Валентина Григорьева. А потом, спокойно насвистывая, медленномедленно закатил в пустые ворота шайбу.
Проснулся от свиста. Третьяков встал пораньше и делал зарядку. Рука ещё перебинтована. Палец заживал медленно. Махал руками и насвистывал. Вот к чему этот дурацкий сон? Начал одеваться для похода к удобствам и понял вдруг, что сон нужный. Нет, не легенд опрокидывать. Через месяц пожалуют чехи. И они начнут применять против наших вот эти самые приёмы, разрешённые в канадском хоккее, а наши судью будут их удалять за грубую игру, а потом русские озвереют и в ответ на якобы грубость чехов, начнут грубить по-настоящему.
Ну, ладно, вот есть теперь напоминалка из прошлого будущего, и что делать ему, учить судей правильно судить матчи, по правилам, а не по справедливости. Это не добро и зло, это такая игра. Есть у соперника шайба и можно против него силовые приёмы применять, нет, и это нарушение правил и грубость. В настоящее время ни мельницы, ни хиты никто правильно делать в СССР не умеет. Он тоже не великий спец, нужно потренироваться и повспоминать далёкуюдалёкую молодость.
Поговорить с Аполлоновым? Нет. Вот тут точно нельзя. И так светится уже не первый раз, не зря тот вопросы задаёт, ты мол, точно семиклассник. С Чернышевым говорить тоже нельзя. Перебор, добиться бы от него, чтобы тот осознал нужность и важность частых замен. Вот и получается, что сон вещий, и ему надо валить именно Тарасова и Боброва, чтобы эти супертренеры будущие на себе преимущество силовой игры прочувствовали. Только бы ещё понять, а зачем он на вратаря напал. Этого, ни какие правила не допускают.
Вовка, ты не забыл, сегодня на стадион нужно к восьми, форму приедут замерять, вывел его из задумчивости Третьяков. Фомин глянул на будильник. Половина седьмого. Действительно, пора собираться.
Замерили. Как там, в «Истории рыцаря»: «Ты был взвешен, ты был измерен и был признан никуда не годным». «Мене, текел, фарес». Из иврита ветхозаветного. Последнее лишнее. Тётечка с дядечкой сняли с четырнадцати человек все размеры и остановились перед Вовкой.
А вы зачем здесь, молодой человек. У вас ведь есть защита, подёргал себя за пейсы Гершель Соломонович. Хотел подёргать. А, может, и не хотел, может, хотел затылок почесать. Что и проделал. Почесал со скрежетом.
Так-то не честно будет. У всех будет из дельта-древесины лёгкий комплект, а у меня из железок тяжёлый.
И это вы говорите о честности, ой, вей, куда катится мир. Да на вас лучшая форма в СССР.
Постойте, Вовка приостановил, собирающего оставить собеседника разговаривать в одиночку, главного спортивного изобретателя страны, Гершель Соломонович, ведь, правда, не честно.
Это была шутка, молодой человек. Ваши размеры у нас есть, вы, надеюсь, помните, что мы два дня изучали ваши рыцарские доспехи.
Нда, шутка удалась, не смешная, ну, может, это у меня с чувством юмора не всё хорошо. Подождите всё равно, Гершель Соломонович, я вам свои коньки хочу показать. Тоже придумал кое-какие усовершенствования. И травмоопасность меньше, и нога гораздо меньше устаёт, и на льду человек увереннее себя чувствует, они ногу жёстче фиксируют.
Интересно, интересно. Показывайте.
Показал. Подёргал изобретатель за язычки, за ботинок наращённый, повыворачил, как получилось, наизнанку.
Немного ботинок от фигурок напоминает. Пожёстче. Заберу? И уже потянулся за вторым.
А назад? Сегодня ведь в два у Фомина опять тренировка с молодёжкой. Чернышёв ещё хитрее «Хитрого Михея» оказался.
Ты, Фомин, взялся тренировать сверстников, так и не бросай. Я с руководством стадиона переговорю. Возьмём тебя на полставки тренером. Свою половинку отдам.
Спасибо, Арка
Нет, этим не отделаешься. Магарыч с тебя. С первой зарплаты. Да, и про команду не забывай. И вот держи, мы вчера вечером костюмы бостоновые поделили. Один Бочарникову, один тебе. Цени. И оправдай высокое доверие. Там мужики взрослые за тебя проголосовали, Аркадий Иванович протянул Фомину зелёно-коричневую бумажку с расплывчатым фиолетовым штампом, приблизительно размером с банковскую карту из прошлого-будущего. Поверх штампа бала надпись от руки, «Костюм мужской, одна штук». Потеряли буковку «А». Или чернила сэкономили.
Постараюсь.
Не переживайте, молодой человек, я Фимусынка пошлю, он через пару часов коньки назад привезёт. Тоже хоккеистом стать мечтает, отвлёк от костюмных воспоминаний Вовку изобретатель.
У Фомина на сегодняшний день на утро план был. Решил он по Гостиному двору прогуляться, посмотреть, можно там этот громадный клад с серебром отыскать или нет.
Доехал до «Площади революции» на метро, вышел и дотопал по плохо чищеным улицам до памятника архитектуры. Обошёл двухэтажное строение, постоял, полюбовался входом, даже на задний двор проник, что интересно, там двухэтажное здание стало трёхэтажным. То ли задумка архитектора, то ли по наружи нарастили культурный слой. Да, нет, всё же архитектор специально, наверное, занизил двор внутренний, чтобы попадать в этот полуподвал и там склады всякие спроектировал.
Вывод же после всех этих рекогносцировок был неутешителен. Полно металлических конструкций и просто огромная территория, так что про клад серебряных чешуек царствования первых Романовых можно забыть. Его обнаружат, когда станут ломать этот Гостиный двор и строить на его месте новый, лет через пятьдесят.
Повздыхав, что одна из мечт точно не сбудется и тут денег не достать, Фомин побрёл к метро. Надежда не умерла окончательно. Ещё ведь оставался клад Нарышкиных в Ленинграде. И даже по дороге наметил Вовка, как можно попытаться легализовать знания о ленинградском кладе. Нужно будет записаться в Ленинскую библиотеку. Стоп. Пора ведь и с вечерней школой определиться. Нужно будет попытать Аполлонова. Обещал ведь.
Тревожить генерала не пришлось. Помог подопечный. Сам того не желая.
Началась тренировка молодёжи и Фомин побежал уже обычные для ребят десять кругов по стадиону, когда его догнал Володя Ишин.
Товарищ тренер, а можно я сегодня пораньше уйду? разговаривать при беге последнее дело. Дышать надо. Потому Вовка ответил односложно.
Зачем?
Да, сегодня в вечерней школе сочинение писать будем по Лермонтову, а я и не читал ещё, пристраиваясь в ногу с Вовкой, пояснил сочинитель.
Вечерняя школа? Только ведь вспоминал.
А ты где живёшь и в какую школу ходишь? пора ведь записываться, а то год насмарку уйдёт.
Недалеко от Площади Революции школа номер четыре. А живу прямо рядом.
Володя, а давай мы с Третьяковым с тобой пойдём. Мы ведь в восьмой класс ходили в Куйбышеве.
Мне жалко?! Давайте у входа в метро в пять часов встретимся.
Договорились. А сейчас хватит разговаривать. Дыхание контролируй. Сейчас ускоряться будем.
Глава 14
А карманнику жилось вроде не плохо на земле,
Он пил гулял и добывал лихой свой хлеб,
И часто всё сходило с рук, а если нет,
То и в тюрьме, друзья, игра, менты свои
Проблем там нет.
Школа бурлила, не так как на переменах в школе из детства Фёдора Челенкова. Не бегали мальчишки по коридору, устраивая мелкие потасовки, без кулаков, просто кто кого повалит, не звенели колокольчиками смеха стайки девчонок у подоконников, покрытых морозных узором окон, не ходила по коридору строгая завуч с шишаком на голове и в больших с толстой чёрной оправой очках. Как Гитлер со стеком, только с указкой. Идёт и бдит, не дай бог, кто из более старших обидит малышню.
Нет. Бурлила не так. В туалете направо от длинного коридора и рядом с ним стояла целая толпа взрослых или почти взрослых мужиков в основном в гимнастёрках или кителях и курила. Хотя, курила это не тот глагол. Она, эта толпа, окутывалась сама и окутывала всё вокруг сизым, в неярко освещённом коридоре, дымом. Слева был женский туалет, там толпа была пожиже, но и вокруг них клубился дым. А вот в коридоре самом броуновское движение и происходило. Ходили взрослые дядьки и читали на ходу учебники, все подоконники были облеплены списывающими домашнее задание, а те, у кого списывали, ходили с понурым видом вдоль шуршавшей карандашами группки и канючила: «Ну, скоро, ну, скоро? Спалят же».
Вовки, все трое, проследовали мимо этих живописных групп, и Ишин, подойдя к двери с надписью «завуч», уверенно постучал.
Там ответили и он, как к себе домой толкнул дверь и вошёл, сразу к столу направившись. Фомин с Третьяковым скромно переступили порог и встали.
Ириада Константиновна, к нам в команду «Московское Динамо» перевелись из Куйбышева ребята. Они там у себя в восьмом классе вечерней школы учились. Их в нашу школу принять надо, он обернулся и размашистым жестом представил неофитов.
Спасибо, Володя. Иди в класс. Можно я с молодыми людьми сама пообщаюсь, Ишин так себя и в команде вёл. Эдакий пробивной и не ведающий застенчивости борец за всеобщее счастье.
Это лучший вратарь страны, продолжил парень, уже отойдя от стола и, схватив за руку, подвинул к нему Третьякова, а это второй Бобров и наш тренер, Володя и Фомина двинул вперёд. При своих метре семидесяти и довольно субтильной фигуре в окружении этих двух гигантов совсем маленьким казался.
Иди, Володя, на урок опоздаешь. Слышишь звонок?
До этого звонка не было, но вот седая дама поднялась из-за стола и звонок зазвенел. Волшебница. В Хогвардс попали.
Ириада Константиновна протиснулась через Вовок и выглынув в коридор громко скомандовала:
Все в классы. Кто звонка не слышал.
Затопали, хлопали двери и вскоре всё успокоилось.
Знание сила, кому-то за спинами застывших посреди небольшого кабинета Третьякова и Фомина сказал завуч и закрыла дверь.
«Это у них заклинание такое», предположил Вовка, «типа Арресто моментум»которое замедляет или полностью останавливает объект. Использовалось Альбусом Дамблдором, чтобы порядок навести. Вот и тут. «Знание сила» и тишина в коридоре.
Волшебница поправила седой шиньон на голове и вновь уселась на своё место, откуда обозрела двух алчущих знаний хоккеистов.
Почему наша школа, ребята? без тени улыбки.
Мы тут живём недалеко, и Третьяков стал жизнерадостно описывать общежитие Высшей Школы Милиции.
Спасибо. Остановила его Ариадна. А какие успехи у вас были в Куйбышеве?
Успешные, решил пошутить Фомин, но не улыбнулась завуч четвёртой школы.
Я биологию преподаю, женщина вытащила из сумки учебник, до какого места вы дошли в прошлой школе. Восьмой класс, я правильно поняла?
Вовка понял, что сейчас экзамен начнётся и тяжко вздохнул, и вдруг его прояснило. Он вспомнил, как смотрел по ящику одну передачу по биологии. Тут, наверное, до этого ещё и не додумались. Блеснуть?
Ариадна Константиновна, я знаю, как сделать видимыми молекулы ДНК.
Завуч захлопнула книгу и почти положила голову на плечо, разглядывая Фомина.
Любопытно. То, что такие слова знаете, уже похвально. Слушаю.
Вовка набрал воздуха в лёгкие, всё не мог продышаться после никотиновых облаков в коридоре.
Нужно взять грамм сто тёплой воды и растворить поваренную соль, столько, сколько позволит растворимость этой соли. Примерно тридцать пять грамм. Потом набирать полученный раствор в рот и пару минут полоскать, и сплёвывать назад в стакан с раствором. Так пару раз. Дать полученному раствору отстояться и аккуратно перелить часть в пробирку. Туда же капнуть сильный мыльный раствор. Потом в эту пробирку тонкой струйкой по стеночки влить примерно соизмеримое количество холодного спирта. Перевернуть и дать отстояться. Несколько часов. На свету в пробирке видны нити. Это и есть молекулы ДНК.
Однако. Ариадна Константиновна даже поаплодировала, Молодец какой. Как вас звать коллега?
Владимир Павлович Фомин, ну, раз коллега.
Замечательно, Владимир Павлович. Если у вас и по остальным предметам, такие познания, то я за вас спокойна. Давайте так, я вас в восьмой «А» определю к вашему товарищу. Сейчас быстренько напишите заявление, и я отведу вас на урок. Тетрадки ручки, чернила с собой? она ткнула в портфели желтоватым пальцем.
Так точно! просиял смотревший на Вовку с открытым ртом Третьяков.
Опять блин засветился. Ну, зато аплодисменты от руководства школы. Может и пригодятся когда.
К этому шагу приготовился Вовка. Всё на тоненького. Всё от одной особы женского пола зависит, а женщины ониженщины. Во, как Сенека сказал, записать куда надо. Операция многоходовая. И главное во всех этих ходах то, что никто из ходоков не должен догадаться, что его ведут.