- Ваше высокопревосходительство, господин поручик... - вынырнув откуда-то из-за угла, преградил нам путь неприметный мужчина в котелке. - Прошу прощения, но предъявите ваши служебные документы!
Господин выглядел уверенно, под сюртуком у того просвечивала нехарактерная выпуклость в форме пистолета, и вообще всем своим видом показывал, что имеет полное право. К тому же, неподалёку скромно тусовалась ещё пара таких же, в моём времени именуемых 'сотрудниками'.
И тут, собственно говоря, сей факт и выяснился. Ладно, я... А что, Павел Иванович, ты так на меня глядишь? Тебе ли не знать, что Смирнов без документов?!..
И пришлось Павлу Ивановичу не солоно хлебавши (у Мищенко-то с удостоверением оказалось всё в порядке) топать в Александровский дворец одному. А мне - в дежурку охранки неподалёку. Руки, слава Богу, не заламывали, но вот профессиональный допрос с пристрастием учинили. Расколоть бы меня не раскололи, думаю, я наглухо закрылся в молчанку, но вот рукава сюртуков уже закатывать начали. Естественно, ни ссылки на отсутствующую конституцию за отсутствием таковой, ни должного телефонного звонка (разве, Елене Алексеевне во Владик?). Ни тебе 'прав человека' - ребята явно шутить не привыкли. И не появись крайне вовремя в отделении дворцовой полиции запыхавшийся флигель-адьютант, посланный лично государем, то...
С трудом отбив меня от дерзких парней и отконвоировав во дворец, дежурный и оставил незадачливого визитёра в зале, возле царского кабинета. С хаосом в голове и фантазиями о вискаре в двухъярусном холодильнике. Что отлично вписался бы между картиной и камином... И, естественно, после таких вот событий вся моя подготовка к предстоящему разговору сошла на нет.
Скромно преодолев распахнутую дверь, я попадаю в просторный кабинет с мебелью из красного дерева. Над столом, заваленным бумагами - огромный портрет Александра Третьего. Именно тот, в полный рост и в парадном мундире, столь привычный в моём времени. Уверенное, волевое лицо, властная, независимая поза... Молва гласит, что яблоко от яблони падает недалеко, но вот именно сейчас, в этом самом месте я с лёгкостью опроверг бы это утверждение. Причём, на раз-два.
Я опускаю глаза чуть ниже и встречаюсь взглядом с ним. В лицо мне пристально смотрит пара внимательных, совсем неглупых глаз человека лет тридцати пяти, почти моего ровесника. Аккуратная причёска с пробором, ухоженная борода. Повстречайся мы где-нибудь на улице, этот человек наверняка вызвал бы симпатию - столь интеллигентная внешность весьма располагает к её обладателю! И, что ещё более наверняка, скрывающаяся под нею личность вполне умеет ею пользоваться. Иначе и быть не может, все мы отлично знаем собственные козыри!
Много я слыхал о тебе, читал не меньше. Вместе со всей страной даже наблюдал по телеку преданных, упёртых фанатичек твоей персоны. Как видал и тех, кого трясти начинало от одного твоего имени... Разные мнения встречались, но вот котов с кошками... Которых ты регулярно отстреливал на прогулках - не прощу! Вот, не прощу - и всё. Хорошие, безобидные животные. У самого дома мурка осталась...
Что-ж, надо представиться, как положено? Мищенко вон, такие глаза страшные делает, что сейчас дыру во мне прожжёт! Ну, надо, так надо... Легенда, разработанная нами с генералом о контуженном и потерявшем память поручике, надеюсь, в силе - тот должен был отрапортовать именно так. Получившим после травмы дар предвидения. Поскольку телеграмму в Петербург покойный Витте давал именно о человеке, знающем будущее! Ручаясь, кстати, головой - вот, доручался... Байка полностью на мази, конечно, и при паре вопросов рассыплется, как карточный домик, но... Деваться некуда!
Я набираю полную грудь воздуха, вытягивая руки по швам, и начинаю:
- Ваше императорское велич...
И пока я произношу эти первые слова, рапортуя о себе, то понимаю, что легенда не прокатила. Видно по человеку, не ошибёшься! Не прокатила, как пить дать!!! И что делать? Павел Иванович, эй?!
- ...Поручик по адмиралтейству Вячеслав Смирнов! - позорно сбиваясь, завершаю я.
Пауза. Наконец, напряжённое молчание нарушает негромкий голос. От звука и интонаций которого мне становится не по себе.
- Господин... Поручик! Павел Иванович рассказал мне о вас и прискорбной трагедии: вы лишились памяти после контузии... Весьма и искренне вам сочувствую! Но я надеюсь, что по спискам вашей воинской части вам помогли вернуть хоть толику вашего прошлого? - он поворачивается к Мищенко, потом, снова ко мне. - Из какой губернии вы родом? Где получили образование, офицерский чин? У вас имеется семья?
В кабинете наступает тишина. Долгая и тягучая.
Что называется, мягко стелет, да... Провалилась легенда, царь мне не верит! И самое главное, легенда-то - ему во благо, эй? Нет, это мы-то тоже с Мищенко не идиоты, обсуждали, естественно, и на все эти вопросы я тебе отвечу, но... Но копни ты чуть глубже - конец нам. Если, ещё не конец... Эх, Павел Иванович, Павел Иванович, вот, не знаток ты дворцовой жизни, человек военный и прямой! Застрелиться можешь, поставив честь на кон - сегодня утром самолично наблюдал. Только, если уж врать государю, то... Делать это надо не тебе, настоящему русскому офицеру. Не тебе...
На Мищенко жалко смотреть - всегда подтянутый, с ироничным выражением на лице, в эту минуту даже кончики его усов, кажется, опустились вниз. Поскольку вешать лапшу на уши Его Величеству - явно, выше его сил. Оно и понятно, Павел Иванович, в человеке перед тобой весь смысл твоей по-настоящему благородной жизни: присяга, убеждения, служба... Эх, чёрт возьми, мне не привыкать! Рожественский, Линевич... Ну, сейчас Николай Второй - невелика беда! Пора брать ситуацию в свои, ушлые руки!
- Ваше императорское величество!.. - нарушаю я затянувшуюся тишину. - Разрешите несколько слов!
Молчаливый кивок.
Терять мне нечего, и внутренне я расслабляюсь. Что он может мне сделать? Даже при самом худшем раскладе - арест, а мне ли не привыкать? В этом времени я только и делаю, что арестовываюсь. В той, или иной степени комфортности, разве что: от сырых казематов Владивостокской крепости до мягкого купе поезда Витте. Да и само моё присутствие тут, в девятьсот пятом - самый страшный арест, если уж быть откровенным. Без права освобождения и передачек... Так что слушай всю правду о себе, кошачий убивец! Слушай и внимай.
- Вы и вся ваша семья, Ваше Величество... - я смотрю в его глаза, стараясь не моргать. - Включая цесаревича Алексея, больного гемофилией (при этих словах он вздрагивает) закончите свои дни в Екатеринбурге, в подвале дома, именуемого Ипатьевским, в восемнадцатом году. Те, кто придут вас расстреливать, не пощадят ни юных великих княжон, ни вашу супругу, ни сына. Не пощадят они также прислугу и даже вашего врача Боткина, Ваше Величество. А если желаете подробности, вот они: раненых, ещё живых девушек, ваших дочерей, те люди будут докалывать штыками. Без всякой жалости. Останки ваши они попытаются растворить в кислоте и сжечь, чтобы не осталось следов. Перед тем, как скинут их в одну из шахт за городом.
Если бы в эту минуту с портрета над столом, оправляя мундир, сошёл бы, к примеру, сам Александр Третий... Спросив громогласно: 'Ну, как вы тут без меня? Соскучились, эгегей?..', эффект был бы и того меньший. Кажется, перестал ходить даже маятник огромных напольных часов с амурами, в углу. И в этой страшной, удушливой, отдающей могильным холодом воцарившейся тишине, слышны лишь едва уловимые звуки фортепиано: 'Пам, парарарам пам-парарам...'. Кто-то за стеной грустно наигрывает полонез Огинского. Возможно, одна из тех девочек, которой предстоит пройти будущий круг ада.
Павел Иванович превратился в соляной столб. На человека, стоящего рядом, и вовсе страшно взглянуть. Я всё понимаю и готов даже простить тебе котов в этот миг, Николай Александрович. Потому что хоть раз услышать в жизни подобное - это уже, крест. Жить с которым спокойно - едва ли по силам. Но... Такова уж твоя судьба. Терпи!
Первым приходит в себя хозяин кабинета. Опомнившись, Николай изумлённо оглядывается, начиная с силой тереть виски, словно страдает от мигрени...
- Господин генерал-адъютант, прошу меня простить... Вы не могли бы...
Мищенко мужик догадливый и всё понимает. Вежливо козырнув и щёлкнув каблуками, генерал проходит к двери мимо меня. Успев по пути грозно нахмуриться - но я и сам не дурак, Пал Ваныч. Всё будет в наилучшем виде, не переживай!
Когда дверь захлопывается, Николай в задумчивости подходит к окну, повернувшись ко мне лицом. Ха! Знакомый приём, не удивишь: твои эмоции скрыты, зато лицо собеседника - освещено, как на ладони. Кстати... Мне ведь двигаться не запрещается по кабинету? Нет?!..
Наверняка нарушив все нормы этикета, я словно невзначай тоже делаю несколько шагов. Оказываясь таким образом у соседнего окна. Теперь мы с императором на равных - глазеем друг на друга каждый возле своего источника освещения. Что скажешь? Впрочем, тому сейчас явно не до психологических трюков, по вполне понятным причинам. Скорее, он подошёл к окну просто по привычке.
- Господин?..
- Смирнов, Ваше Величество!
- Да, господин Смирнов! Признаться, я не поверил бы ни единому вашему слову, не произнеси вы... - Он, кстати, даже не пытается скрыть внутреннего смятения. Минуту назад спокойное, уверенное лицо сейчас пошло багровыми пятнами, лихо гуляют желваки под натянувшейся кожей. - Не упомяни вы два обстоятельства, господин Смирнов. Допустим, о недуге сына при дворе известно достаточно давно, как бы мы ни скрывали, и вы могли как-то... Знать. Но второе упоминание...
Я напрягаюсь. Ну, про царевича-то я сказал сознательно, не отнять. Надо же лавры Распутина поддерживать? Провидец, опять же, куда без таких трюков? Но вот что же я такого умного ляпнул ещё? Загадка! Ответ на которую приходит совсем неожиданно:
- Кандидатуру господина Боткина в качестве будущего лейб-медика при дворе я обсуждал лишь с её величеством. За что могу исключительно ручаться!
Попал! Сам того не желая, попал! Так, Слава, теперь надо 'кувать' железо, или что там с ним ещё делают, пока оно горячо! Иначе уйдёт царь, как пить дать, уйдёт! Лови потом Николая, а тут опять же - момент подходящий, все дела... Судьбы России, не абы что! Времени не будет!
Мельком взглянув на портрет колоритного батюшки (в глазах отца явно ничего хорошего - но ничего, мы это поправим!), я вытягиваюсь в струну:
- Ваше Величество, прошу внимательно выслушать меня сейчас! Очень прошу! Также прошу отнестись к моим словам с максимальным вниманием!
Кивок.
- Ваше Величество, умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не задавать мне вопроса - кто я, и откуда! Это очень, крайне важно, и в первую очередь - для вас!..
Холодный взгляд в ответ.
Ну, держи тогда начистоту. Вскрываю карты. Ва-банк, так ва-банк!
- Ваше Величество! Адмирал Рожественский, генерал Линевич, Сергей Юльевич Витте... Все эти люди умерли или погибли, узнав о моём происхождении. К моему глубочайшему сожалению, секретом владеют ещё два... Три человека, и все они - обречены. Это Александр Михайлович, ваш дядя, и я очень надеюсь, что он не успел вам ничего рассказать! И ваш бывший наместник на Дальнем Востоке, господин Алексеев.
- Кто же третий? - глухо спрашивает он. - Вы ведь упомянули о трёх людях?
- Его высокопревосходительство, генерал-адъютант вашего императорского величества Павел Иванович Мищенко. - через силу отвечаю я. - Ожидающий за дверью итога нашего разговора.
Романов отступает на шаг, потрясённый.
- А он знает, что... Что якобы, как вы говорите, обречён?
- Да!..
На лице Николая за несколько секунд сменяется череда эмоций - от недоверия до какого-то праведного, священного ужаса от стоящего перед ним. Наблюдать подобное вдвойне удивительно, учитывая инфантильную манеру поведения царя... Но мне сейчас не до его рефлексий: напряжение последних недель, копившееся внутри в ожидании встречи с ним, неожиданно прорывается безудержным потоком слов. Сбиваясь и путаясь в деталях, я тараторю, как оглашённый, и меня уже не остановить:
- Ваше Величество... Я действительно знаю будущее, можете считать, что у меня есть дар предвидения! Я могу многое дать нашей с вами стране, при наличии на то вашей, монаршей воли! Организуйте мне встречу хоть с тем же доктором Боткиным - я расскажу ему принцип изготовления лекарства, способного заживлять самые страшные раны! Дайте мне толковых оружейников, я смогу описать им конструкцию винтовки, аналогов которой нет ни у кого в мире! Я смогу хоть сейчас назвать полиции имена тех, благодаря кому по всей стране происходит террор...
- Что вы говорили о восемнадцатом годе, господин Смирнов? - Неожиданно перебивает меня он. - И о страшной гибели моей семьи?
Словесный поток иссяк так же внезапно, как и начался. И передо мной сейчас не император всея Руси, князь Финляндский и ещё с десяток титулов ... Напротив стоит несчастный, раздавленный горем отец, наверняка пропустивший всё сказанное мимо ушей. Восемнадцатый год, расстрел - вот, что его волнует... Это можно понять, это - по-людски.
Человек в скромном полувоенном мундире подходит вплотную - я слышу даже его неровное дыхание. Император ниже меня почти на полголовы, я смотрю на него чуть сверху. Наверное, я должен испытать в этот миг некий священный трепет, пиетет, что ли? Как-никак, дышит мне в лицо владелец одной шестой суши, а на данный момент, пожалуй, сильнейшей мировой державы, без преувеличения? Ничего подобного! То ли я пообтёрся тут, в прошлом, то ли... Нет у меня никакого священного трепета, хоть убейте. Есть здоровая такая злость за отечество, и конкретно - на этого человека, что ниже меня на полголовы. Владеющего империей, что ему не по плечу. За державу обидно, ей-богу!
Неожиданно позади раздаётся скрип открываемой двери. А в следующую секунду внутри у меня всё опускается. Потому что слышен легкий топот, и ангельской чистоты голосок громко произносит:
- Папа, папа! А мы с Татьяной разбили графин в детской! Вот!
Лицо Николая моментально меняется. Отскочив от меня, как от змеи, тот спешит за мою спину, откуда раздался голос.
Раз, два... Что происходит со мной?
Медленно, очень медленно я оборачиваюсь. Потому что боюсь? Потому что боюсь, именно так...
Белое платьице, кудрявые волосы... Девочка лет десяти с огромными глазами и ленточками в волосах вбежала кабинет через другую дверь. Но почему, чёрт возьми, при виде именно этой девочки я начинаю испытывать тот священный трепет, которого так не хватает с её отцом? И тело само, без приказа вытягивается в струну? Потому что это Ольга, великая княжна Романова, старшая из четырёх княжон. Настоящая принцесса и красавица благороднейших кровей, о руке которой через несколько лет будут мечтать завиднейшие женихи со всего мира... Чистейшая девушка, надеющаяся встретить свою любовь и безжалостно доколотая штыками вместе с сёстрами несколькими мразями в окровавленном подвале... Та самая, настоящая принцесса! Как из диснеевской сказки.
И, словно передо мной сейчас самый-самый старший по званию, главнее верховного главнокомандующего и всех императоров планеты вместе взятых, я хватаю со стола фуражку, нахлобучивая на голову. В нарушение всех мыслимых норм этикета. После чего звонко щёлкаю каблуками, вытягиваясь в струну и отдаю ей честь.
Девочка останавливается в недоумении. Переводя удивлённые глаза с подбежавшего отца на меня, и обратно. Неловкая ситуация разрешается сама собой: внезапно принцесса улыбается, и, гордо выпрямившись, совсем неожиданно делает лёгкий реверанс в ответ. Подбежавший к ней смущённый отец кивает в мою сторону:
- Господин Смирнов, поручик по адмиралтейству.
Я вновь щёлкаю каблуками, прижимая ладонь к козырьку.
- Её высочество, великая княжна Ольга... Моя дочь, господин поручик, - с трудом выдавливает из себя Николай. И, обняв ребёнка за плечи, ласково разворачивает к двери. До меня доносится:
- Ваше высочество, я просил вас не отвлекать во время работы... Что там произошло с графином? Никто не поранился?
Провожая глазами отца с дочерью я уже отлично знаю для себя одно: есть ещё в этой стране те, кому надо служить. И пусть это не Николай Второй, мягкотелый и слабовольный царь. Есть ещё такие вот принцессы с небесно-голубыми глазами и их брат, юный наследник. Достойные гораздо лучшей участи. Впрочем, быть может, не я один так считаю?..
И когда закрыв дверь ко мне возвращается всё ещё смущённый отец, я начинаю разговор первым:
- Ваше Величество, восемнадцатого года и всего, что я рассказал, можно и необходимо избежать! Если вы, Ваше Величество, будете мне верить и выполните то, о чём я вас просил! Не станете спрашивать меня - кто я, и откуда.
Николай, внимательно слушая, подходит к столу и берёт какую-то бумагу. Чуть помедлив, протягивает её мне.