А потом мы стреляли. Каждому хотелось побахать из ружья, доказав тем самым свою мужскую самоценность. А как же иначе? Мы же не бабы и не гомики, чтобы душой не тянуться к оружию! Даже великий Ахиллес, как знает любой культурный европеец, попал в ту историю с осадой Трои, потянувшись к мечу, положенному между женских побрякушек хитрыми античными военкоматчиками.
Ну вот и мы попали. Вернее, попал я, чисто рефлекторно выпалив навскидку по вылетевшей откуда-то сове. Честно говоря - пальнул с перепугу, но не попал. Вернее сказать - попал. Но не в сову, а в изолятор на высоковольтной мачте. Последнее, что я увидел перед вспышкой, за которой встала АБСОЛЮТНАЯ белизна - падающий сверху прямо на нас толстый провод...
ГЛАВА 2
Станислав
- Ы-ы-ы-ы-ы...
Ой-ё, холера вашу ж душу! И так погано, а тут ещё этот вой...
И вообще - что за нафиг в нашем доме? В смысле, не в доме, а в луже и уж явно не нашей: у меня весь дворик заасфальтирован, а здесь - явная грязь. И спрашивается, что я тут хряка изображаю?
Не с первой попытки, но всё же встаю сперва на четвереньки, потом - в рост. Слава богу, похмелья нету. Уже хорошо: видно, проветрился как следует. Где я - непонятно. А вот 'когда' - ясно абсолютно: ни разу не апрель месяц: Стою по щиколотку в луже посреди разбитой вусмерть грунтовки, причём вокруг всё покрыто ровнёхоньким снежным покрывалом. Снег, благодаря сокращающейся луне, даёт возможность хоть что-то разглядеть, а то ведь вокруг нигде ни одного придорожного фонаря, ни одного светящегося вдали оконца, только где-то вдали слышен звук движущегося поезда.
Борис сидит у края лужи, подвывая на одной ноте. Рядом бестолково суетится Андрюха, что-то шипя сквозь зубы насчёт долбодятлов и рук из задницы. Выбираюсь из воды к парням.
- Цо таке, хлопцы? Чего орём?
- Тебе такое - не так бы заорал, - вызверился Будкис. - Вот, все руки поспалил!
Свечу фонариком телефона. (Надо же, работает! Хорошо шведы делают, раз купание в луже ему нипочём!). Ну, все не все, но внутренняя часть борькиных пальцев, действительно, сплошной волдырь. Да уж, картинка...
- Так, ясно. Не вой, не паровоз! Сейчас подлечим, полегчает! Давай сюда лапу! А ты, Дрюля, 'Скорую' набирай!
- Я номер не знаю! На '03' вызов не идёт, я пробовал.
- Три девятки подряд! Хотя нет, ты ж с сотового, значит, '112'! - Пока Воробьёв тычет пальцем в мобильник, шарю по карманам. Где же он есть? Ведь всегда с собой таскаю, по разной одежде рассовываю... А, вот!
- Лапу держи на свету, говорю!
Распотрошил аптечную пластинку с пилюлями рыбьего жира: почти полная, девять штучек! С детства обожаю, да и витамин D в нём... Давлю пальцами желатин капсул, аккуратно смазываю ожоги. Будкис шипит, но уже без фанатизма, что называется.
- Ничего, Борь, терпи! Скоро медики приедут, настоящим лекарством подлечат, бумажки оформят... Тебе же оправдательные бумажки на работе нужны, чтоб больничный там оформить, ещё чего там, что у вас полагается?
- Угу...
- Не соединяет, нет связи! - Лицо Андрея, перемазанное грязью, похоже на маску чёрта, в каких колядуют на Рождество.
Борис пытается залезть во внутренний карман куртки, но, видимо, зацепившись болючим местом, отказывается от этой идеи:
- Достань мой айфон, с него попробуй. Наверное, у тебя труба барахлит после провода. Заодно по жипиэсу глянь, где мы очутились. Что не там, где были - точно: ни линии электропередачи, ни столбов вдоль дороги, ещё и лесок какой-то со стороны села, а я точно помню: через лес мы не проходили.
Андрей, нашарив борькин коммуникатор, вновь принялся за попытки связаться с медслужбой.
- Так, а теперь подробнее и понятнее, Борь: что за провод и вообще, какого дзябла мы здесь торчим? И вообще: почему вокруг зима? Только не надо про летаргический сон и кому: после комы если и просыпаются, то на больничной койке, а никак не в долбанной луже.
- А ты что, не помнишь? Провод на нас упал. Высоковольтный, с опоры. Я как раз стрелял, так по рукам жигануло, что света невзвидел.
- Так, теперь понятно, почему пальцы в волдырях. Небось, как раз в тех местах, где металла ружья касался. Снайпер хренов. Непонятно только, почему жив остался, а не валяешься кучкой пепла. Там киловатт сто напряжение...
- Сто десять, как правило. - Андрей протянул айфон владельцу. - Причём не киловатт, а киловольт. Накрылась и твоя техника, Борька: включаться - включается, а связь не работает, навигатор тоже не пашет. Приедешь в Вильнюс, первым делом банку краски купи. Лучше эмали, чтоб блестело.
- Не понял... - Изумление на лице нашей акулы пера и кашалота видеокамеры передать словами просто невозможно. - Эмаль-то зачем?
- Выкрасить и выбросить! Ну, или продай на запчасти: всё равно приборчик 'нихт арбайтен', как и мой, впрочем.
- Вот же свинство... Слушай, Стасик, ты местный: куда нам теперь?
- А вот бы знать... Дорогу эту я не помню, возле нашего города такой точно нет. Я на 'шкоде' всё вокруг исколесил, пока домик себе искал. Хотя Польша - она большая. Сейчас пойдём, отыщем какую-нибудь цивилизацию, там и спросим, куда попали и помозгуем, чего делать дальше. Я слышал, тут поезд где-то проходил, а где поезд, там и люди. Кстати, а где ружьё? Оно на меня оформлено, если пропадёт - бумажки писать замучаюсь.
- А вон оно! - Андрей тычет пальцем куда-то в сторону.
- Где? Темно же!
- Да вот!
Наклонившись, Воробьёв вытягивает из грязюки нечто, напоминающее комковатую дубину неадертальца.
Зар-раза...
- Ладно, пошли, что ли. А то тут без движения пневмонию подхватить - как нечего делать!
Шли долго, часа четыре, периодически загребая снег в обувь. Поскольку луна периодически пряталась за облачками, путь освещали моим и андреевым телефонами. Заряд айфона Будкиса берегли, поскольку никто не знал, сколько придётся топать до зоны функционирования связи. Дорога, похоже, давала крюк, огибая какие-то угодья, или болото: под снегом не понять. Так что когда, наконец, наша компания добралась до железнодорожного переезда, коллективный уровень негатива был уже достаточен, чтобы играть Отелло в каком-нибудь театре не слишком юного зрителя: и рожи грязью извазюканы, и желание одно: придушить кого-нибудь!
Так что после очередной бесплодной попытки дозвониться хоть куда-нибудь или, на худой конец, установить точные координаты по GPS, мы единогласно решили плюнуть на этот долбанный просёлок и продолжить путь уже по шпалам: и к станции какой-нибудь рано или поздно доберемся, и снега на насыпи заметно меньше. А поезда... А что поезда? Поезд бесшумно не катится: услышим, отойдём.
Километра через три оскальзываний, падений и матюков на четырёх языках, включая литовский и украинский, по левую руку мы заметили неяркий огонёк в окошке какого-то строения. Естественно, наша троица ломанулась туда с энтузиазмом забуревшего на островке 'Робинзона', углядевшего на соседнем атолле миловидную 'Пятницу' неглиже. Вблизи оказалось, что перед нами небольшая бревенчатая халупка с пристроенным не то сарайчиком, не то хлевом. Судя по характерному запаху чуть подпрелого сена, навоза и ещё чего-то неуловимо-деревенского, скорее всего как раз второе. Непривычно для обычаев Польши вокруг строения не было никакой ограды: ни забора, ни плетня, ни даже жердевой загородки, не говоря уже о сетке-рабице. Однако пёсья будка у крыльца имелась, причём обитаемая. Не успели мы приблизиться, как оттуда выскочила угольно-чёрная даже в темноте лохматая зверинда и с громким лаем кинулась на нежданных гостей. Я даже струхнул малость: псина ростом мне пониже талии, глаза сверкают в свете телефонного фонарика, клыки в пасти - с мой ноготь каждый, настрой у зверика 'всех порву, один останусь!'. Добро, что привязь крепкая, хотя и не цепь...
- Эй, хозяева! Есть кто дома? Уймите пса, разве так надо гостей встречать? - Как единственный в компании поляк, я решил взять на себя начало общения с местными жителями. Ну, не сильно любят в Польше иностранцев, что тут поделать...
С негромким скрипом приоткрылась дверь. Чья-то рука, непривычно толстая - видимо, из-за зимней верхней одежды - повесила на крюк справа от проёма зажженный фонарь древнего вида - явно керосиновый. Ну, столбов с электропроводами я тут не заметил, так что понятно. Сам хозяин дома, тем не менее, выходить не стал, оставаясь в затемнённом коридоре.
- Тихо, Кулька! Назад!
Послушный пёс умолк, но отошёл недалеко, так же ненавидяще глядя на нашу компанию и утробно рыча сквозь оскал. Да, серьёзная собачка...
- Кто такие? Зачем ходите по ночам, тревожите людей? Вон, пса напугали!
Это ещё кто кого напугал...
- Добрый вечер, пан! Прошу прощения за беспокойство. Мы в город идём, но вот заблудились. Не пустит ли пан отдохнуть до утра?
- Давно уже не вечер, ночь, благодарение пану богу! А чего москальский жолнеж с вами? Жолнежи по едному не ходят. Или беглый? Вон, нет шинели, и вы тоже без кожухов.
- Так уж случилось, что без кожухов. А пан Анджей - не жолнеж, хотя народовосць российска. Но он не враг полякам.
- Не враг? Что ж, такие встречаются. Пока тебе поверю. А что тшетий с вами?
- Я из Вильнюса, плохо по-польски говорю, - вступил в беседу Будкис, уже притерпевшийся к боли в обожженных пальцах за время нашего 'марш-броска'. - Много понимаю, а говорю плохо.
- Не штука, что понимаешь, Вильна - издревле польске место. Штука, что не говоришь, как вот, к примеру, мой Кулька. Он тоже всё понимает, а людской речи ему пан бог не дал. Ну да ладно. Грех по зиме людей на снегу держать. Заходьте в дом. Но глядите: ежели что злое удумали - забудьте! Картечи на всех хватит, а места здесь пустые, до весны не найдут.
С этими словами хозяин дома вышел на крыльцо и, спустившись, затащил за ошейник в будку недовольно рычащего Кульку. Теперь, когда он оказался на свету, можно было его разглядеть подробнее: пожилой, за шестьдесят лет, но весьма бодрый мужчина с сивыми усами и отросшей седой щетиной, казался неуклюжим из-за здоровенных валенок и накинутого поверх тёмной тужурки тяжёлого тулупа, полы которого спускались почти до колен. Мохнатая шапка с суконным верхом прикрывала голову, а в правой руке абориген держал древнюю двустволку со взведёнными курками. Видимо и впрямь: глухие здесь места, раз даже электричества не провели, а путников встречают с заряженными ружьями...
Андрей
Наконец-то можно отогреться!
Одна радость: сапоги у меня яловые, ноги сухие, не то, что у парней: они-то в свои туфли моднячие грязюки начерпали - мама не горюй! А вот остальной организм подмёрз существенно: гимнастёрка с шароварами всем хороши, да только - летние они у меня, тонкая хэбэшка. А на дворе, как-никак, зима. Не знаю, правда, какого года, но имею догадки, что совсем не нашего. Потому как косвенных свидетельств вокруг заметно предостаточно. В наше время в любой деревне Кабыздоховке как минимум - электричество есть, а здесь, пока шли, кроме телеграфных проводов на древних столбах-опорах 'времён очаковских и покоренья Крыма', тянущихся вдоль насыпи железнодорожных путей, ничего электрического в упор не замечается. Опять же тужурка на здешнем хозяине раритетная, с пуговицами молоточными и воротником-стоечкой. Такие годов с пятидесятых не носят, а если вдуматься, то мода и вовсе с царских времён идёт. В горнице, опять же, лампа керосиновая на столе, фитилёк прикручен, не ярко светит, да лампада перед католическим распятием, что по стене распласталось. От движений наших огонёк пляшет, колеблется, пятна света выхватывают фотографии в аккуратных резных рамочках. Там тоже персонажи древние: ни одного пиджака или кофточки легкомысленной, все сплошь в старомодных 'бешметах' да шитых сорочках. А на центральном, групповом снимке, рамка которого украшена бело-красными зубцами-треугольничками, и вовсе народишко в сюртуках да жупанах, с конфедератками на головах. Конфедератки, правда, не военного образца, больше похожие на башкирские шапки, но пара-тройка сабель на виду и пистоли за кушаками у некоторых навевают воспоминания о разбойничьей вольнице и бренности жизни человеческой.
Если бы не железная дорога, причём явно действующая, судя по блестящим рельсам и воняющим креозотовой пропиткой шпалам, можно было бы предположить теоретически, что хозяин - анахорет-сектант какой-нибудь, на старости лет слегка тронувшийся головой и ушедший от мира в недоступные цивилизации места. Но тут - явно не то...
Жаль, не понимаю я по-польски: в этом смысле Стасу с Борькой полегче: вон как со стариком языками зацепились! Борька, конечно, не поляк ни разу, но по верхам нахвататься где-то успел, а Трошицинскому так и вовсе родной язык не знать стыдно. Хотя, подозреваю, родной у него всё-таки русский: в школьные годы мы иначе и не общались, а у коренных поляков в русской речи так или иначе акцент нет-нет, да проскользнёт. Станислав же по-русски речь ведёт чисто, иногда даже слишком по-литературному: это на слух сразу улавливается.
Вот и наш хозяин: за разговором раскочегарил печь, сверху на плиту водрузил аутентичный чайник - с таким ещё в 'Человеке с ружьём' солдат по Смольному шлялся и с Лениным-Штраухом разговаривал. Горячая печка - великое дело: обступили, греемся, от мокрой одёжи парок подыматься начал... Ха-ра-шо!..
- Да вы, панове, разбирайтесь, повесиць убранья. Тераз я дам суше. - Хозяин порылся за занавесью, прикрывающей висящую у двери одежду и выудил нечто, что я бы счёл за свитку, если бы не высоко обрезанные полы и чёрную тужурку, похожую на надетую на нём самом, но со срезанными пуговицами и гораздо сильнее изношенную.
- Облачайтесь! - протянул он сухую одежду ребятам, которые уже набросили мокрые пиджак и куртку на висящую у печи верёвку. Мне сменки не досталось: не то не было ничего для моего роста, то ли просто поляк не посчитал необходимым как-то утеплять 'москальского жолнера'. Вполне допускаю: вон, в армии один хлопец с Кубани родом рассказывал, что там до сих пор в станицах считаются, у кого в Гражданскую прадеды у красных служили, а у кого - у белых. Морды, правда, по этому поводу уже не бьют, но вот дочку замуж за правнука 'классового противника' могут и не отдать. Не везде такое, но иногда встречается. Казаки - они памятливые... Так и поляки: как бойцы Тухачевского на Варшаву шли, а будёновцы с котовцами пилсудчиков рубали, до сих пор детям в школах рассказывают. А нехрен ляхам было на нашу Украину с Беларусью переться! Сами виноваты.
- Усядьзе за стол, гости неочекваны. Я тутешный обходчик, Томаш Лучицкий. А вот вы кто таки и длачего по ночам ходьзте?
Видимо, принимая во внимание присутствие не говорящего по-польски меня и слабоговорящего Бориса, обходчик перешёл с родного языка на лайт-версию русского. И на том спасибо: говорить он стал заметно медленнее и понимать его стало гораздо проще.
По всем правилам вежливости представляюсь:
- Андрей Воробьёв, механик, из России. Приехал сюда в отпуск, отдохнуть.
Резко, 'по-белогвардейски', киваю, протягиваю руку. Лучицкий несколько мгновений смотрит, в светлых глазах колеблются свет и тени. Потом крепко стискивает шершавой ладонью мою:
- Механик - то згодно дело. В жолнежах пан служил? - Кивок в сторону лежащей на скамье красноармейской фуражке.
- Служил.
- Добже. Тшцарю без войска неможно, в жолнежи любого берут, абы не кршывой та хворы. Воювал?
- Нет, Бог миловал.
- Добже!
Старый путевой обходчик наконец выпустил мою руку и обратился к Борьке, уже успевшему усесться у стола на мощную самодельную табуретку:
- А ты, пан, кто есть? Убранье не простое, да и с паном Трошицинским у тебя розмова подобна. Тэж инженер?
Оказывается, пока я тут фотографии при лампаде рассматривал, Стаська уже и представиться успел, и инженером отрекомендоваться. А нам, поросёнок эдакий, и не сказал, кем после школы стать успел! Впрочем, особо времени у него и не было, да и кем ему ещё быть, после Политехнического-то? Не балериной же.
- Я журналист. Репортёр, точнее говоря. Фамилия моя Будкис, я из Литвы.
- Из Литвы? Германец? Мала Литва - она под пруссаками. Цо тогда пан працюе в нашем крае?
- Нет, я из Вильнюса, я литовец, а не немец. Я узнаю новости и сообщаю начальству, для публикации. Вот на реконструкции был. - Лицо Будкиса приняло несколько обиженное выражение: отчего его не понимают?
- Чудной ты, пан Будкис. То мувишь - из Литвы, то мувишь - из Вильны. Як зрозуметь - не вем... Але ж про репортёров слыхал. Пан в газету пише але куда?
- Я на телевидении работаю, сюжеты делаю.
- Не розумем. То пан сильно образованный, цо таке научне дело працюе.
- Университет окончил с отличием. - улыбнулся Боря. Приятно всё же, когда хвалят...
- А цо у пана с пальцема? Спалил? И ницего не мувит! Вот же ж цловек! Але ж у старего Томаша верно средство естьем: после него як ангел скрыдлом махнёт, через две-тши годзыны боль утишит.