Робко и нерешительно мы подошли к очагу, присели рядом с колдуньей. Та снова зачерпнула из котла, протянула черпачок оказавшийся все-таки костяным. Сначала Вале, потом мне.
С опаской (а не отрава ли?) я отхлебнул зелья. На вкус оно было горьковатым, и от него у меня слегка закружилась голова. До местного аналога чая ему было далеко.
Но и только. Ничего сверхъестественного.
Теперь возьмите меня за руки, велела женщина.
Я взял своей правой рукой левую руку колдуньи, Валялевой рукой ее правую.
И смотрите на огонь, сказала хозяйка дома, и голос ее звучал резко, словно она была армейским сержантом, распекавшим на плацу новобранцев; громче с каждой новой фразой. Слушайте, как трещит пламя. Думайте об огне! Только об огне никаких посторонних мыслей!
Лично я ну, по крайней мере, попытался. Хотя от зелья у меня уже кружилась голова.
Глаза? Я уставился ими на огонь очага. Смотрел, как он дергается под котлом, словно пляшет. Пляшет как огонь! И никак иначе!
Я слушал потрескивание горящих дров. Заметил или мне просто показалось, что звук этот, прежде едва слышимый, становится заметно громче. Громче. Громче. И вплоть до почти оглушительного треска и хруста, как будто кто-то что-то с аппетитом жрал. Какой-то большой зверь нет, никаких зверей! Только огонь! Ему тоже питаться надо.
Затем колдунья запела. Ну, то есть, какзапела. На звание «золотого голоса» не претендуя. Более того, даже в провинциальном ДК ангажемента ей, боюсь, не видать было как своих ушей. Причем отсутствие слуха и голоса были ни при чем. Просто уж очень необычное было пение. Что-то подобное я, кажется, слышал в исполнении бурятских шаманов на Алтае. Протяжные басовитые звуки, подражание не то звериному реву, не то завыванию ветра.
Колдунья пела, раскачиваясь из стороны в сторонуто ближе к Вале отклонялась, то ко мне. Естественно, сосредоточиться на огне в очаге у меня выходило уже с трудом. Если вообще выходило.
Но я старался.
А потом колдунья оборвала пение резким вскриком. И потянула нас за руки, заставляя отвлечься от очага, привлекая к себе.
Повернув голову в ее сторону, я заметил, какими безумными, невидящими сделались глаза женщины. Стеклянные глаза, бессмысленный взгляд. Зелье, что ли, так подействовало?
И, тем не менее, глаза эти уставились внимательно куда-то. Наверное, в глубины наших с Валей мозгов. Уставились, шаря и вылавливая скрывавшиеся там мысли. Вплоть до самых сокровенных.
Ваш враг, зловещим шепотом произнесла колдунья, и я поймал себя на том, что понимаю ее речь без участия ЛНМа, видела я его. Только не все с ним так просто! Не по своей воле он сюда явился, зло творить. Едва ли даже знает, что это такое
Тогда начал было я, но колдунья оборвала меня на полуслове, перебивая яростным вскриком.
Это все он остров, лежащий на полуденном пути! были ее слова.
Южный то бишь, понял я. Сообразив, несмотря на одуревшую голову, что речь идет именно об обозначении части света, а не времени суток. Вот только чем некий южный остров мог помешать спокойной жизни этой суровой, наверняка северной, страны?
И что в нем не так? осторожно озвучил я этот вопрос.
Люди, что живут там, начала колдунья, шипя как рассерженная змея, желают, чтобы миру пришел конец! Чтобы он как можно быстрее превратился в объедки, дерьмо, мусор пепел, пыль и прах! Но не сразу. Так, чтобы на собственный их век хватило и еды и всего. Что делает жизнь удобной. А все, что случится после когда придет их черед отправиться во владения Морглокха, их не интересует. Ни один из них не признается в этом даже самому себе. Но они делают все возможное, приближая такой исход.
Однако! Похоже, некоторые вещи не меняются даже за тысячи лет. Склонности некоторых людейв том числе. Но если такие склонности, разрушительные и паразитические, проявляют лишь жители одного дальнего острова, это еще не катастрофа. В моем времени с подобным настроем живет большинство разумных обитателей планеты Земля. Едва ль не на каждом из континентов.
Когда-то это был прекрасный зеленый край, продолжала колдунья, и голос ее звучал теперь тоскливо, как на похоронах, тысячи лун назад Люди жили среди лесов понимали зверей и птиц, чувствовали душу каждого куста или дерева. Где все это? Немного осталось таких людей
Вспомнив немудрящий рассказ Вуулха о союзе людей и волков, я понял, что речь колдунья ведет именно об этом, ныне далеко не райском уголке планеты. А не поет реквием по злополучному «острову на полуденном пути».
А тот (нельзя и вспомнить!) не преминул снова отметиться в ее рассказе.
Давно остров на полуденном пути смотрит на нас с аппетитом, говорила женщина, а скорбь в ее голосе сменилась нескрываемой ненавистью, желает сожрать нас, оставив здесь пустыню и гнилые пеньки. Даже завоевать попытался, да несколько веков назад
Исход того вторжения, как мы услышали затем, оказался вполне предсказуем. В полном соответствии с жанровыми законами народного эпоса.
Да! колдунья злорадно усмехнулась. У острова на полуденном пути даже тогда оружие было лучше нашего. Оружие, выучка. Но что толку? Знаете, что стало с этим воинством, доспехами сверкающим, нагрянувшим в наши края на своих кораблях и летающих повозках? По лесам оно рассеялось-растерялось, потонуло в болотах, провалилось в овраги. Потому что какой толк в оружии, если сама земля была на нашей стороне?!
Затем после паузы в пару секунд добавилачерту подводя под историей позора таинственного южного острова, будто гвоздь в гроб вколачивая:
Они там на острове, что на полуденном пути, до сих пор, небось, вспоминают, как провожали своих воинов и как не дождались их домой. А ведь каждый из них был чьим-то сыном, братом, отцом или мужем!
Последняя фраза то ли колдунья сожалела о таком трагическом (пусть и для врагов) исходе, то ли, напротив, злобно торжествовала. Знай, мол, наших!
Продолжение этой истории, впрочем, оказалось для ее родины не столь триумфальным.
Остров на полуденном пути отступил но не сдался, вкрадчиво молвила женщина, люди с острова снова стали появляться в этих землях вроде бы как с миром, желая торговать. Но при этом понемножечку, ненавязчиво, но неотступно внушали нам, что мы дикари. Блеском золота соблазняли, побрякушками которых у нас самих не было. Внушали и соблазняли и от поколения к поколению наш дух падал. А с ним теряла силу земля, лето становилось раз за разом все холоднее, а зимывсе суровее. И все скуднее урожаи.
Я слушал, и родившаяся в первые минуты пребывания здесь догадка, что занесло нас в канун ледникового периода, снова вспомнилась. И восстановилась в ранге рабочей гипотезы.
Вот только каким боком здесь мог быть причастен пресловутый «остров на полуденном пути»? Или снова закон жанра: нарисовать образ врага и приписать ему вину за любую невзгоду. Совсем как в советской частушке про отсутствие в кране водыродившейся не раньше, не позже, а в годы конфронтации СССР с Израилем.
И вот до чего мы докатились, колдунья между тем подводила итоги, сообщая, какова же мораль сей басни, наших детей воруют чуть ли не из наших рук! А мы не можем их защитить. Что до врага вашего то онлишь слепое орудие. Одно из многих. Убьете его, и остров на полуденном пути пришлет другого.
На несколько секунд в темной комнате повисло молчание. Затем слово неожиданно взяла Валя.
Простите, конечно, были ее слова, мне искренне жаль что так получилось с этим островом. Но нам очень надо остановить эту мразь. Именно этого человека. Укравшего девушек из той деревни, за рекой. Мы обещали
Сдается лично мне, дело тут было не только в обещании. И даже не в том, что без победы над злокозненным «господином» в наши дни нам, похоже, действительно не вернуться. Помимо прочего, Валя еще и лично переживала за похищенных девушек, односельчанок старосты Мило.
Колдунья в ответ усмехнулась.
Девочка моя, проговорила она еще более насмешливым голосом, я ведь уже говорила, что одинока. Так что, если приспичило просить прощения, делай это, обращаясь лично ко мне.
Затем снова посерьезнела и добавила:
Но если так хочется, могу рассказать об этом враге побольше. Вдруг пригодится. И, кстати ты вот сказала «именно этого человека». Но он не человек!
А кто?.. вырвалось уже у меня, но колдунья бесцеремонно перебила.
Орудие, как отрезала, молвила она.
А следующие ее слова меня и вовсе заинтриговали. Валю, вероятно, тоже.
Кощий он, ваш враг! То есть, из костей и из плоти, но неживой.
Воображение, обогащенное компьютерными играми и фильмами ужасов, поспешило подкинуть мне образ жуткого гниющего зомби, отвратительного мертвяка. Даром, что по описанию, данному старостой Мило, был тот негодяй живее всех живых. И, более того, многие девушки (а также некоторые парни) сочли бы наверняка его внешность весьма привлекательной.
Он никогда не рождался, продолжала колдунья, а значит, умереть не может. Но смерть смерть его существует. Ищите ее в глубине того, что дает жизнь. А то, что дает жизнь, несет в себе птица, плененная маленьким лесным зверьком. Но главноебойтесь острова, лежащего на полуденном пути!
11
Смертельно раненый, еле сдерживавшийся, чтобы не застонать от боли, но сумевший собрать в себе остатки сил, Кхугл дотянулся-таки до своей лежанки, с которой был сброшен пленным сопляком-мечником. Когда тот, освободившись незнамо как, заявился в шалаш, чтобы поквитаться. Точнее, чтобы превратить обиталище шайки лихих людей в место бойни.
Что и говорить, недооценил его Кхугл, недооценил. Но больше повторять такую оплошность он не собирался.
Лежанка интересовала главаря теперь уже мертвой шайки не за тем, чтобы последние мгновения собственной жизни провести в относительном комфорте. Глубоко плевать было Кхуглу, как и где подыхатьхоть на земляном полу, хоть на шкуре, прикрывавшей кучу лапника. Плевать тем более что умирать Кхугл не собирался. Не в этот раз!
Протянутая рука зашарила под шкурой, затем погрузилась в груду веток, спрессованных настолько, чтобы превратиться в подобие тюфяка. Рука, слабеющая с каждым ударом сердца, искала пока не нашла. Полупрозрачный шар, напоминающий отполированный до гладкости кусок льда. С той лишь разницей, что «лед» этот не таял в тепле.
Рука дотронулась до скользкой поверхностии сразу ощутила тепло, которым пробужденный шар приветствовал своего хозяина. И с теплом этим пришло облегчение.
Приложив последнее усилие, Кхугл рывком вытянул шар из-под шкуры и ветвей, прижал прямо к груди. Прямо к кровавому пятну, расплывшемуся уже на полрубашки.
Прижали откатился от лежанки в изнеможении.
Шар, этот подарок господина на летающей повозке, сиял изнутри багрово-красным светом. Тепло, которое он выделял, растекалось по телу Кхугла. И разбойник чувствовал, как стремительно зарастает жуткая рана, оставленная мечом пленного юнца-чужеземца, как боль сменяется просто зудом, как, наконец, просыпается чувство голода. Привилегия, доступная только тем, кто жив и здоров.
Господин, кажется, объяснял, что хоть шар и исцеляет, но силы все равно берет не собственные, а из исцеляемого тела. А чтобы спасти его, Кхугла, от смерти, сил этих потребовалось наверняка много, очень много. Нужно было восполнить их чем-нибудь.
Приподнявшись на локтях, ослабевший, зато живой Кхугл попробовал осмотреться в поисках хоть чего-нибудь съестного в шалаше, превратившемся в братскую могилу. Глаза, разумеется, ничего не приметилив ночной темноте. А шар, успевший сменить красный цвет на зеленый, давал слишком мало света.
В отчаянии разбойник принюхался, чем напомнил сам себе не то крысу, водящую в воздухе носом, не то охотничьего пса.
Увы, если и было в шалаше что-нибудь, что пахло как едану, хотя бы жалкий кусочек черствой лепешкито запахи смерти, воцарившейся в примитивном жилище, перебивали этот спасительный аромат до полной его незаметности. Запах крови, запах сырого мяса
Двойственные чувства охватили Кхугла.
С одной стороны он радовался собственной предусмотрительности. Согласившись и сотрудничать с господином на летающей повозке вообще, и принять от него этот подарокцелительный шар. Спасительный шар. Сегодня этот шар предотвратил, казалось бы, неизбежное. А то, что лежанка из-за него сделалась менее удобноймелочи. Кхугл не был, разумеется, принцессой на горошине, чтобы посторонний предмет в собственной постели мешал ему спать. Он вообще-то не знал такой сказки.
Но вот в другом важном вопросе именно предусмотрительность подвела разбойничьего вожака. Не привык он (а с ним вся его шайка) делать продовольственные запасы. Все, что удавалось поймать в лесуоленя ли, птиц каких, а также найденные грибывсе немедленно поджаривалось на костре и употреблялось разбойниками. Более чем десятком голодных мужиков.
Излишки бывали редко, не такими уж умелыми охотниками были подельниками Кхугла. Чаще приходилось существовать впроголодь. Ну и еще завидовать рыжему ублюдку Руде, что даже на скудных лесных харчах умудрялся выглядеть внушительно.
Но даже если б недостатка в провизии не было, сохранять то, что оставалось от ближайшей трапезы, все равно бы не получилось. Мясо портится быстро, а о такой вещи, как холодильник на этом отсталом континенте, увы, не знали. Да что там холодильник! Даже погреб-ледник разбойники не смогли бы обустроить. Да и не имели, положа руку на сердце, такого желания. Смысла не виделипо той же причине, по какой предпочитали большой, но шалаш, полноценному дому.
Причина эта была проста как медный грош. Рано или поздно шайке пришлось бы стоянку бросать. Хоть удирая от преследования, хоть в поисках другого места, обещающего больше добычиот охоты ли, от разбоя. А наскоро слепленную халупу оставить всяко легче, чем нормальное жилище. Как и возвести ту же халупу на новом месте.
Морально легчев том числе.
Так до погребов ли тогда? При таком-то раскладе?
Но теперь, когда перспектива умереть от ран сменилась немалыми шансами протянуть ноги с голоду, Кхугл жалел, что даже не попытался припасти хоть немножечко еды. Лично для себя. Рад был теперь даже червивому грибу или куску тухлого мяса.
Хотя бы тухлого! Или
Морглокх! простонал разбойник, шаря вокруг себя в темноте, но натыкаясь лишь на трупы подельников. Ну что за дичь! Столько мяса вокруг на самом-то деле. Свежего мяса! А съесть нельзя.
Следующей мыслью, посетившей его, было: «А почему, собственно, нельзя?» Да, есть себе подобных среди людей не принято. Но так же и не принято отбирать чужое имущество у большинства не принято, по крайней мере. Тогда как он, Кхугл, только этим и занималсяс юных лет. И ничего! Земля не разверзлась под ногами, Морглокх не утащил его при жизни в свое подземное царство. Как не утащил, к примеру, кхонаса, который только и живет, что плодами чужих трудов.
Не принято среди человеков было и убивать тех, с кем живешь под одной крышей и делишь трапезу. Но и этот барьер оказался для Кхугла преодолимым. Более того, преодолеть его оказалось не просто возможно, но необходимо. Не прирежь главарь на глазах всей шайки Оболтуса Митуне видать бы ему среди подельников хотя бы подобия дисциплины. Ибо уж очень этот Мита нагло себя вел. С ним, Кхуглом, по любому поводу пререкался, насмехался так вообще чуть ли не над каждым в шайке. Наглый был и глупый. Потому что проку от Оболтуса при этом было не больше, чем от самого тупого из баранов. Но особенно главаря печалила угроза Миты покинуть их нестройные ряды. К ней Оболтус прибегал в ответ чуть ли не на любую претензию к себе, любимому.
Но если уж тогда было необходимо переступить через условности, то теперь необходимость этого ощущалась гораздо острее. В конце концов, в одиночку, без подельников, ежели тем вздумается разбрестись, прожить еще можно. А вот без еды, на пустой желудокпопробуй-ка, выживи! Так какого Морглокха?..
На размышление, приведшее его к такому выводу, Кхугл потратил несколько ударов сердца, не более. И заключив, что никакая цена не является высокой, коль речь идет о собственном выживании, потянулся к ближайшему из трупов. Ухватил того за еще не успевшую остыть руку и, подтащив к себе поближе, впился в конечность теперь уже мертвого подельника зубами.
Мясо было жестковатым, жилистым. Да и не так уж много его оказалось. Не с чего было разбойнику, жившему от охоты до охоты, от одной засады на дороге до другой, жирок нагулять. Подкачал и вкус: нечто солоноватоеот крови, не иначе. Не говоря уж о том, что Кхугл предпочитал горячую пищу. Холодное блюдо, как он давно убедился, голод утоляет хуже и медленнее. Дольше доходит.