На лежавшую вместе с бумажником чековую книжку я особого внимания не обратилчтобы воспользоваться ею, мне сначала требовалось основательно потренироваться в искусстве росписи, ориентируясь на подпись господина Йылдырыма в паспорте.
Во втором свертке было то, на что у меня было разрешение в двух экземплярахзаряженный пистолет знакомой мне системы «Люгер», он же «Парабеллум» (калибр 9 мм, модель, похоже, 1908 года, стандартный армейский образец, только отделан чуть богаче тех, что мне попадались раньше) и две запасные обоймы к нему. Вообще, это в традициях восточных торгашей и путешественниковвсегда иметь при себе серьезный и многозарядный ствол. В конце концов, тот же знаменитый «Маузер К96» с его длинным стволом, изрядным боекомплектом и деревянной кобурой-прикладом (еще до того, как этот пистолет сердечно полюбили германские и японские офицеры, красные комиссары и прочие испанские анархисты и троцкисты) позиционировался производителями именно как наилучшее средство защиты для путешественников по диким местам и колониям.
Кроме пистолета там лежал швейцарский армейский складной нож, коричневого цвета, как и положено, с красно-белым щитком на рукоятке и клеймом с буквами «Wenger Delemont» у основания самого широкого лезвия. Подозреваю, что в нашем времени такой ножичек стоит немалых денег.
Также во втором свертке была явно недешевая зажигалка марки «Зиппо» и две непочатых пачки сигарет «Кэмел». Я сам не курю, но эту логику моих работодателей вполне понялиногда куда полезнее дать кому-то закурить, чем отказать. Это неизменно придает общению душевности, особенно если сигаретку просит некто в форме и с оружием. Судя по отсутствию в закладке консервов, ручных гранат и бритвенных принадлежностей, путешествовать налегке мне предстояло недолго.
Рассовав все найденное по карманам и проверив пистолет, я, с помощью зажигалки, сжег упаковочный целлофан, подождал, пока догорело, вернул крышку тайника на место, отряхнул руки и пошел в ту сторону, где, согласно данным мне инструкциям, должна была проходить дорога в сторону Брезно. Шел я довольно долго, однако не скажу, что это было слишком утомительноздешние культурные леса не изобиловали оврагами, ямами, колючими кустами или, к примеру, звериным либо человеческим говном, коварно притаившимся в траве и поджидающим одиноких путников.
В какой-то момент по моим ушам неожиданно ударил смутно знакомый звук, похожий на очень громкий, но предельно неразборчивый человеческий вопль. Я остановился и замер, старательно прикинувшись ветошью. Неужели это меня окликнули? Однако «внебрачный крик аморала» разом сменился другим знакомым шумом, и спустя считаные секунды я понял, что это, видимо, цокот конских копыт. Значит, дорога действительно была уже где-то рядом. Судя по дробному, множественному звуку там скакало несколько всадников, но явно не в мою сторону. И, по-моему, к стуку копыт примешивался еще какой-то слабый шум. Я ускорил шаг, а когда за деревьями наконец замаячили какие-то продолговатые темные пятна, я остановился посреди кустов и отошел за ствол ближайшего дерева. Высунулся из своего укрытия и обомлелпо мощенной камнем дороге скакали с десяток рыцарей с длинными копьями на изготовку. Вроде бы вполне себе средневековых, в доспехах, с перьями на глухих шлемах с забралами и в разноцветных плащах, с вычурными гербами на щитах. Судя по всему, лязг их доспехов и был тем дополнительным звуком, который накладывался на цоканье копыт. Это что, блин, такое?
Едрит твою мать! невольно вырвалось у меня вслух. Рыцари, значит. Тяжелая, растудыть ее, кавалерия Только этого мне и не хватало Это куда же, интересно знать, меня занесло? Неужели мои чертовы работодатели на сей раз столь пошло ошиблись? Между тем, рыцари проскакали мимо меня мелкой рысью, и я чисто машинально отметил, что вид у них какой-то, мягко говоря, не очень достоверный (ткань плащей, доспехи и оружие выглядели как-то легковесно и дешево, а гербы на щитах, такое впечатление, нарисовали по трафарету), да и дорога все-таки была слишком современной для Средневековья. Миновав меня, рыцари несколько сбавили ход и проскакали за поворот дороги. А спустя пару минут я неожиданно услышал усиленный явно мегафоном грубый и уже, можно сказать, смутно знакомый голос (а это именно он проорал что-то неразборчивое накануне), возгласивший на чистой немецкой мове:
Stop! Geschossen! Danke an alle! Eine Pause!
Ага, стало быть, стоп, снято, всем спасибо, перерыв. Я пригляделся и увидел, что рыцари остановили коней и с трудом спешиваются. А на дорогу у поворота выехал темно-зеленый пикап на базе малолитражки «Вандерер» и высыпали какие-то люди, чей облик вполне соответствовал нужному мне столетиюнесколько мужиков в кепках и мятых широких брюках с расстегнутыми воротами рубашек, среди которых затесалась завитая мелкими кудряшками баба в цветастом платье с обширным бюстом. Потом появилась еще одна баба, помоложе и ниже ростом, в переднике поверх синего платья и с подносом в руках. На подносе были какие-то чашки. Кофе пьют или чаек? Или шнапс хлещут под видом кофе?
Меж тем мужики принялись помогать рыцарям спешиваться и освобождаться от шеломов и доспехов, что, судя по всему, было не так уж просто. Слышались продолжительные «доннерветтернохайнмали». Чуть дальше едва просматривалась еще пара легковых машин и, кажется, громоздкая, старинная кинокамера на каком-то хитром, подвижном станке и несколько осветительных приборов.
Фу-у. У меня сразу же, что называется, отлегло от сердца. Стало быть, это действительно всего лишь кино. Важнейшее из искусств в период полной неграмотности народонаселения. А раз говорят по-немецки, значит, это какая-нибудь гитлеровская студия «UFA-Film». Ну-ну. Никто так не снимал кино, как Лени Рифеншталь И то, что эти геббельсовские киношники снимали свое кино в Словакии, вполне логичноздесь пока что было спокойно, и сытнее, и фронт еще довольно далеко, да и сильно не бомбят. Хотя уже не так долго осталось до того момента, когда и здесь начнется бог знает что.
От нервного напряжения возник пикантный моментмне сильно захотелось по-маленькому. Я отошел от дерева немного в глубь леса, расстегнулся и с наслаждением оросил ближайшие кусты жидкостью, завезенной сюда из далекого будущего.
Т-т-товарищ, неожиданно и совершенно не к месту прозвучал в лесной тишине чей-то робкий и даже какой-то детский голос. Что характерноровно в тот момент, когда я застегнул брюки. Очень деликатно со стороны неизвестного. А ведь мог бы окликнуть и раньше, а потом и по башке меня стукнуть, в донельзя удобный момент, когда я от неожиданности второпях защемлю зиппером крайнюю плоть.
Я сунул руку в правый боковой карман куртки, где лежал пистолет, и резко повернулся на голос. В кустах, метрах в трех от меня мялась, переминаясь с ноги на ногу, некая облезлая личность небольшого роста. Харя у неизвестного была молодая и курносая, без всякого сомнения славянская, хотя сильно небритая, с заметно ввалившимися от длительного недоедания глазами и щеками. На голове неизвестного проклевывался неряшливый ежик светлых волос, из чего можно было понять, что до недавнего времени мой собеседник был обрит наголо. На неизвестном были мятые серые брюки и пиджак, испачканные на локтях и коленях землей и травяной зеленью (по-пластунски ползал?), как минимум на размер больше, чем ему было предопределено природой (из чего я заключил, что шмотки эти были краденыек гадалке не ходи). В излишне широком вороте пиджака проглядывала непонятного цвета грязная бязевая рубаха, а на ногах неизвестного (хотя я и плохо видел его ступни среди травы и кустиков) были крайне грубые бутсы, самого что ни на есть арестантского вида. В опущенной правой руке мой собеседник держал небольшой ломик с расплющенным и слегка загнутым концом, который в русском языке обычно именуется «гвоздодер», «монтировка», а еще почему-то «разрыв-трава». Не иначе тоже успел где-нибудь ненароком скоммуниздить
Вот только не хватало мне, для полного счастья, в самый неподходящий момент нарваться на такого, с позволения сказать, «беглого каторжника»
А ну брось! сказал я по-русски. После чего вынул «люгер» из кармана, дослал патрон в ствол и прицелился в переносицу неизвестному.
Тот то ли не ожидал от меня такого резкого сюжетного поворота, то ли ему было уже все равно. Во всяком случае, пальцы его руки послушно разжались, и железка упала на землю.
Тамбовский волк тебе товарищ, сказал я, все так же держа его на прицеле. Ты вообще кто такой, чудо в перьях, что здесь потерял и зачем по этим лесам шляешься? Я так понимаю, что ты из лагеря слинял?
А как вы догадались? искренне удивился мой собеседник.
Тоже мне теорема Ферма, блин
Одежда у тебя ну очень характерная, явно с чужого плеча, охотно пояснил я. Физиономия предельно отощавшая, ну и прочее в том же стиле. Так что мне насчет тебя все до слез понятно, даже если ты и не захочешь ничего рассказывать. А ну-ка, докладывай, как на духу, почему это ты ко мне подошел и при этом первым делом задал вопрос по-русски?
А я сначала увидел, как вы шли лесом. Пошел за вами. А потом, глядя на всадников, вы выразились по-нашему
Ну да, вот так вот шпионы (даже самые гениальные) и прокалываются, на всяких там долбаных мелочах и деталях вроде отпечатков пальцев на чемодане с рацией, бумажек с совпадающим шифром, неряшливо зарытого в лесу парашюта или забытого в такси перочинного ножа. И интересно, почему это я не слышал, как он крался за мной? А ведь он явно сопровождал меня довольно давно. Все-таки неисправимо городской я человек, полный ноль в лесу Что тут сказатьявное мое упущение, переходящее прямо-таки в злостное раздолбайство
И что это за хреновы рыцари? спросил я, продолжая держать собеседника на мушке. Надо сказать, что он не трясся, глядя в черноту дула. Или уже привык, что его без всякого повода бьют по почкам и тыкают в нос пистолетом, или понимал, что, скорее всего, я не буду стрелятьа то киношники услышат и набегут. Только ведь он упускал другой немаловажный момент. Забыл о том, что пристрелить типа вроде него на территории Дриттенрайха или какой-нибудь союзной Гитлеру странымелочь, о которой не стоило даже говорить.
Какая-то киногруппа, последовал ответ.
Это я, милок, и сам вижу. Не слепой.
Снимают какое-то историческое кино. Псы-рыцари. Прям «Александр Невский» какой-то, только ихний. Ну а говорят сплошь по-немецки, стало быть фрицы
Спасибо, это я тоже уже успел понять. И зачем ты, интересно знать, их пасешь?
С позавчерашнего дня ничего не ел
Охотно верю. И что? С киношниками какая связь?
А у них тут, на окраине городка, временный бивак, палатки там, вагончики, буфет и охраны никакой
И что с того?
Хотел, как стемнеет, попробовать разжиться чем-нибудь съестным
Ну-ну. Только я не думаю, что у тебя бы это получилось, с твоей-то монтировкой. С вероятностью процентов в восемьдесят тебя при такой попытке повяжут, отметелят как грушу и сдадут в какое-нибудь местное гестапо, гепо или крипо. Даже если там нет оружия и охраны, недостатка в здоровых и сытых мужиках с пудовыми кулаками у этих киношников явно нет. А что, интересно знать, ты про меня думаешь?
А чего тут думать? Раз вы при оружии и в кустах ховаетесь, значит, наш!
Какой такой «ваш»?
Сказав это, я увидел, что от данного уточнения моему собеседнику впервые с момента начала нашего разговора стало явно не по себе (его глазенки забегали в явных раздумьях о попытке к бегству). Оно и понятно. В 1944 году «русский» далеко не всегда было синонимом слова «наш» или «советский». Тогда вообще излишне много всякого говна по свету шлялось.
Ну, разведчик какой-нибудь, предположил он наконец, подумав несколько секунд. Правильно сформулировал, если наш, то непременно «разведчик», а если враг, тогда «шпион»
Да ты молодца, соображаешь. Допустим, что насчет меня ты все правильно понял. Только ведь ты забываешь, что мне теперь, по элементарной логике, придется тебя шлепнуть для сохранения секретности. Даже если я «наш» на сто десять процентов
Не надо! выдохнул на это мой собеседник одними губами, разом поняв, что я мог и не шутить. И в глазах его таки появился страх. Христом-богом так же беззвучно запричитал он без всякой паузы. Ага, раз советский человек бога вспомнил, значит, точно проняло.
Хорошо, сказал я. Убивать тебя я пока погожу. Но ты-то сам кто такой?
Его тихий рассказ был сбивчив и перескакивал с пятого на десятое. Звали моего нового знакомого Вася Жупишкин. А точнее, Василий Маркелович Жупишкин, двадцати трех лет от роду, из Кулунды, Алтайского края. В плен к немцам попал на Юго-Западном, в октябре 1942 года. Дальше обычная история«Шталаг», рабочие, то есть, лагеря, где работал куда пошлютразгружал тяжести, надрывал анус в каменоломне, на строительстве дорог, разборке руин и прочих земляных работах. В последнее время, по его словам, работал на каком-то немецком аэродроме в соседней Силезии. Десять дней назад их погрузили в вагоны и куда-то в очередной раз повезли. Ночью, по пути, где-то в районе Закопане их эшелон попал под бомбежку. Охрана частично погибла, частично разбежалась, и, естественно, уцелевшие пленные немедленно дали дёру в разные стороны. Точнеебездумно ушли на рывок, не думая о маршруте и последствиях. Лично он бежал в компании двух товарищей по несчастью, один из которых был то ли из комсостава, то ли просто шибко грамотный, поскольку немного знал по-немецки и по-польски. Поначалу им, вроде бы, повезло. Сначала натолкнулись на какую-то лесную сторожку, где, судя по всему, жили лесорубы или пастухи, отсутствовавшие в тот момент. Сбили замок с двери, вошли, сперли скудную одежонку и немного хлеба и овощей. Потом старались идти на восток. Однако обратили внимание, что вокруг слышны разговоры на каком-то не очень понятном языке. На третий день вышли к сельской ферме с коровами, где их неожиданно застукал хозяин. Фермер вроде бы понял ломаный польский одного из коллег Жупишкина и поначалу отреагировал на их появление более-менее спокойно. По словам Жупишкина, они с товарищами подумали даже, что хозяин фермынаш человек, поскольку он отвел их под навес и накормил хлебом и супом. Однако, пока беглецы ели, хитрожопый фермер послал своего пацана за полицией. Явились двое жандармов, после чего Жупишкину с товарищами пришлось срочно разбегаться куда глаза глядят. За Жупишкиным не погнались, но о том, что стало с остальными двумя, он теперь даже боится предполагать, поскольку слышал, как жандармы стреляли несколько раз. В процессе унесения ног до Жупишкина наконец дошло, что на жандармах была очень странная форма, не немецкая, но и не польская. Из этого он сделал вывод, что, кажется, сильно заплутал.
Я терпеливо выслушал этот его рассказ. Конечно, пристрелить бедолагу Жупишкина было бы проще всего. Но, с другой стороны, если он, конечно, не врал, готовый на все человек для разного рода мелкой работы, вроде «сходи-подай-принеси», мне бы в тот момент пригодился. Конечно, считать его явление за некий «рояль в кустах» явно не стоило, поскольку это создавало разные дополнительные сложности. Но я очень надеялся, что агентура моих работодателей поможет мне как-то легализовать этот нечаянный «подарочек судьбы», снабдив его хоть какими-нибудь документами. Лихорадочно прикидывая возможные варианты, я понял, что факты насчет плена и прочего вряд ли поддаются быстрой проверкетатуировки с порядковыми номерами заключенных на левом предплечье делали только в Освенциме и, возможно, в некоторых других крупных концлагерях, вроде Бухенвальда. Но отнюдь не в многочисленных рабочих лагерях для военнопленных. Так что было бессмысленно просить Жупишкина закатать рукав. А значит, в чем-то приходилось верить моему новому знакомому на слово.
Ты вообще-то кто был, в прежней жизни, то есть до плена?
Как выяснилось, Жупишкин был старшим сержантом ВВС РККА. Летчик-штурмовик, с «Илюхи-горбатого». Стандартная биография. Восьмилетка в родной Кулунде, потом кооперативный техникум в Барнауле и, параллельно, местный аэроклуб, организованный в 1935 году. Едва успев закончить техникум, сразу после начала войны Жупишкин, как и многие, записался добровольцем. Его отправили в авиашколу в Энгельс. Методика обучения несколько раз менялась. Сначала Жупишкина учили как штурмана на бомбардировщик СБ, но потом резко сменили профиль и сократили срок обучения. В итоге выпущен он был пилотом Ил-2 и некоторое время отирался в запасном авиаполку, где при избытке пилотов ощущался хронический некомплект самолетов и вместо «Илов» использовали И-153вполне обычное дело для первого года войны. На фронт он попал в самое что ни на есть поганое и горячее время, весной 1942 года, 619-й ШАП, Юго-Западный фронт. О своей боевой деятельности Жупишкин рассказывал путано. В основном, я понял главноена фронте ему почему-то не везло прямо-таки фатально, хотя раньше, при полетах в аэроклубе или училище, этого не было. Во-первых, он был «вечный ведомый». Во-вторых, всего Жупишкин успел выполнил тридцать один боевой вылет, но при этом ему ни разу (!) не удалось без проблем вернуться на аэродром и нормально посадить самолет. Каждый раз его сбивали или подбивали, иногда на пути к цели, иногдана обратном пути. В лучшем случае, он дотягивал до своего аэродрома и сажал подбитый или горящий «Ил» на брюхо. В худшемсадился на обратном пути на вынужденную или же прыгал с парашютом. Два раза он оказывался на немецкой стороне фронта, но все-таки удавалось добраться до своих. Благо тогда немцы еще наступали и окопов особо не рыли. В третий раз ему пришлось покидать подбитый Ил-2 прямо над немецкой мехколонной, и тут уже было без вариантовхорошо, что хоть сразу не пристрелили. Ну, как по мне, эти его похождения были вовсе не признаком невезения, а скорее наоборот. Ведь все эти неведомые лейтенанты и капитаны, летавшие ведущими в звене Жупишкина, уже давно сложили свои головы где-нибудь, между Сталинградом и Воронежем. А в те моменты, когда Жупишкин относительно легко (а он при всем своем пресловутом «невезении» умудрился не получить ни тяжелых ранений, ни серьезных травм) выбирался из разного рода переделок, масса таких же, как он, наших молодых и скороспелых пилотов одноместных Ил-2 гибла в первых трех-пяти вылетах под огнем немецких малокалиберных зениток или бивших в упор из задней полусферы «мессеров». Так что, до известной степени, Жупишкин был «тертый калач»