Нарвав молодых листьев вербейника, растущего тут же на берегу, я растер их в кашицу и приложил к ране на голове, зная от деда, что сок этой травы хорошо останавливает кровь. Оторвав от майки полосу, я, как мог, перебинтовал голову, чтобы листья держались на ране, и снова прилег на сухом берегу, поскольку страшная слабость охватила меня. Не помню, сколько я так пролежал, но, как говорится, под лежачий камень вода не течет
Постирал рубашку, используя вместо мыла жирный ил. Развесив ее на кусте тальника, оторвал от банки крышку и речными камнями заточил ее с одного края.
Вот уж голь на выдумки хитра. Теперь у меня был примитивный нож. Ну, а банка будет служить и кружкой, и котелком. Пока я всем этим занимался, рубашка слегка подсохла, время шло, пришлось одеть такую, какая есть, ничего, зато крови на ней уже не было.
Я поднялся на поляну, где подобрал веревки, которые еще недавно связывали меня. Две из них были больше метра, и одна сантиметров тридцать (та, что я отрезал). Это были мои растяжки от палатки, прочные капроновые шнуры, состоящие из множества крепчайших нитей. Умудрился же я перепилить их простой консервной банкой. В общем, все это в тайге могло мне пригодиться, и поэтому я сунул в карман брюк самодельный нож и веревки. Теперь мне был необходим еще и огонь, так как в холодные ночи без него не выжить, да и еда, приготовленная без огня, не полезет в рот. Поэтому, взяв свою новую "кружку", я двинулся вверх по реке, туда, где должен выходить скальный разрез. Его я помнил еще мальчишкой, оттуда мы проносили в деревню кремни, когда ходили на охоту. Идти было трудновато, болело в груди, кружилась голова, да и таежная дорогаэто не городской проспект, но я, стиснув зубы и опираясь на подобранную палку, взбирался на косогоры, перелазил через бурелом, спускался в распадки.
Постепенно боль стихла. Во всяком случае было уже терпимо, и я уже с интересом осматривал давно знакомые места, где мы с дедомзаядлым охотником и большим любителем природы, исходили округу вдоль и поперек. Так понемногу я продвигался к цели, до которой было уже близко.
Разрез появился неожиданно, когда я поднялся на очередной косогор. Река как бы пробила в скале коридор, разделив ее на две неравные части. Бурный поток шумел и бился в узком коридоре, заглушая все в округе. Спустившись с косогора, я подошел к реке, где она, вырвавшись из объятий разреза, постепенно успокаивалась, оставляя на отмели в гневе выброшенные камни, которые она выламывала из скалы.
Здесь на отмели среди прочих камней, мы и находили кремни. Выбрав несколько понравившихся кремней, я поднялся на косогор, где было много сушняка и не так сыро, как у реки. Вблизи стройных, с молодой листвой березок, что украсили опушку, я решил отдохнуть и попробовать добыть огонь.
Найдя сухую трухлявую березовую палку, я нарвал с нее тонкие лепестки бересты, приготовил сосновых веточек и приступил к ответственному моменту. Зажав обломок трухлявой палки между колен, я разрыхлил находящиеся в трубке бересты трухлявые волокна и ударил по кремню небольшой галькой так, чтобы искры попадали на мой примитивный трут. Попав несколько раз по пальцам, я все же приспособился и вскоре поймал одну хорошую искру, которая затлела яркой звездочкой на темном фоне трута. Осторожно, боясь загасить ее, я тихонько начал раздувать огонек, разжигая все больше и больше. Не веря даже, что так быстро добыл огонь, я поднес к тлеющему месту лепесток бересты и, тихонько дуя, зажег его. Вскоре костер весело потрескивал, заставляя меня теперь подумать о еде.
Я спустился к берегу и, раздевшись, вошел в весеннюю воду. Ноги сразу обожгло холодом. Постояв немного и привыкнув к воде, я начал шарить под большими камнями рукой. Двигался потихоньку вниз и старался не заходить глубоко, чтобы не стянуло судорогой, и чтобы не попасть в сильную струю течения. Вскоре два неплохих налима лениво шевелили хвостами на моем кукане и я, окончательно закоченев, прекратил рыбалку, помня совет деда, что жадность до добра не доводит.
Быстро одевшись, я побежал, как мог, к костру, где долго сидел, согреваясь, после чего только занялся рыбой. Распотрошив налимов, я насадил их на прутья, которые воткнул наклонно над углями. Оставив рыбу жариться, я прошелся по косогору в поисках трав, но весной трудно определить по молодым листьям какая это трава, поэтому, обнаружив куст черной смородины, наломал веточек с него. Поставив банку с водой на огонь и заварив веточки смородины, я с аппетитом съел рыбу, не обращая внимания на отсутствие соли, после чего выпил настой трав.
Теперь, когда я был на свободе, с огнем и сыт, можно было обдумать, что же делать дальше.
* * *
Спустившись к реке, я облюбовал куст черемухи, из которого выбрал крепкий побег для будущего лука. Очистив его от коры своим «ножом», я взялся разъединять капроновую веревку, которой был связан. Она состояла из трех более тонких шнуров, каждый из которых еще из более тонких нитей. Такой тонкий шнур я и использовал для тетивы. В детстве таких луков мы переделали множество и даже стреляли иногда тайком уток, чувствуя себя каждый, если уж не Чингачгуком, то уж наверняка рядовым индейцемохотником.
Закончив с луком, который получился на славу, крепкий и тугой, я принялся за стрелы. Для начала я выбрал пять ровных и одинаковых побегов шиповника, растущего здесь же на берегу реки, из которого получаются упругие прочные стрелы. Срезав их, я так же не спеша очистил будущие стрелы от шипов и коры, после чего принялся за наконечники. Выбрав плоский и более-менее ровный гранитный камень, я разбил на нем один из кремней, из осколков выбрал подходящие, и начал осторожно откалывать от них кусочки, придавая им форму наконечника. Я сломал несколько почти готовых работ, но чего у меня хватало, так это терпения и злости, поскольку я знал, что без оружия мне будет трудно бороться с бандитами.
Наконец все пять наконечников были готовы. Вставив их в слегка расщепленный край стрелы и, распустив короткий обрезок шнура на нити, я крепко привязал наконечники, опалив концы узлов на раскаленном угле. Стрелы получились неплохие, если учесть их первобытное приготовление и то, что у меня не было ни перьев, чтобы оперить их, ни большой практики по массовому выпуску кремниевых наконечников. Но я был не в претензии на свои стрелы, так как надеялся, что с небольшого расстояния попаду точно куда надо. Решив пристрелять свой лук и стрелы, я выбрал трухлявый пень, так как боялся за свои наконечники, поскольку уже от этих пяти пальцы были сбиты и кровоточили. Отойдя шагов на двадцать, я прицелился и пустил все пять стрел друг за дружкой. Три угодили точно в центр пня, одна задела с проскользом, а другая воткнулась ниже мишени. Постреляв еще немного и привыкнув к своему оружию, я направился к Черному болоту, надеясь подготовиться к предстоящей встрече с бандитами. Часа через полтора, судя по солнцу, я подошел к небольшому озерку, поросшему по краям прошлогодним камышом, за которым негромко покрякивали, переговариваясь, утки. Раздевшись догола и взяв лук со стрелами, я осторожно вступил в воду. Вода была по сравнению с речной чуть теплее, но это «чуть» не делало ее от этого приятней, она также обожгла меня, однако я стиснув зубы, которые уже готовы были застучать сигнал к отступлению, и стараясь не булькать, двинулся вперед, осторожно раздвигая камыши. Вода дошла мне до пояса, когда я сквозь камыши увидал чистую воду и около двадцати крякв.
Выбрав селезня покрупнее, до которого было около 10 метров, я осторожно поднял лук, стараясь не делать резких движений, хотя от холода меня уже бил колотун, и, прицелившись, пустил стрелу. Селезень взмахнул крыльями, но, пронзенный насквозь стрелой, тут же затих. Несколько ближайших уток взлетели, но дальние, ничего не поняв, так же плавали. Дождавшись, когда они подплывут ближе, я застрелил еще одного, потеряв при этом одну стрелу, которая улетела куда-то в камыши. Сплавав за утками, я вылез на берег совсем окоченевший, моя "мужская гордость" от холода сжалась до боли. Зубы отстукивали уже не отступление, а похоронный марш, поэтому, быстро одевшись, я первым делом развел костер, и только отогревшись, выпотрошил и ощипал уток. Завернув тушки в листья мать-и-мачехи, я обмазал их сверху густым слоем глины и закопал это блюдо в горячие угли костра.
Пока утки тушились в собственном жире, я снял осторожно намокшую повязку с головы. Невдалеке рос смолистый кедр, с которого я соскоблил немного пахучей янтарной смолы и осторожно, убрав присохшие листья вербейника, смазал ею рану. Еще от деда я знал, что она обладает поистине чудотворным свойством заживлять раны. Прикрыв рану свежими листьями вербейника, я снова завязал голову подсушенными над костром "бинтами", после чего занялся своим ужином. Достав из золы уток, запеченных в глине, я с аппетитом съел одну, запивая лесным чаем из молодых листьев черной смородины, которые собрал до этого, у реки. Этак с таким аппетитом я через неделю не влезу в штаны. Вторая утка, пригревшаяся у меня за пазухой, должна быть съедена лишь завтра.
Сытый и отдохнувший, я, закинув лук за спину, взял четыре оставшиеся стрелы в руку и направился в сторону гати, до которой было уже подать рукой. Поднявшись на увал, я увидел Черное болото, которое предстало во всей своей зловещей красоте. Вечернее солнце освещало скудную растительность, которая сумела прижиться на предательских кочках. Пройдя примерно с километр по краю болота, я вышел к трем елям, растущим на небольшом холме. Возле них я наткнулся на поставленную кем-то слегу, возможно даже моим дедом, так как мало кто знал еще про гать. Я согнул ее, и она тут же рассыпалась на трухлявые куски. Пришлось искать ровную сосенку, чтобы сделать слегу, на что ушло с обработкой драгоценное время. Подойдя к гати, я взглянул на тот берег.
Покрытая лесом, гора Горбатая хорошо виднелась, освещенная вечерним солнцем. До нее было около трех километров болотом, из них самая опасная первая половина пути. Вздохнув поглубже и пожелав себе "ни пуха, ни пера" и послав себя же к черту, я шагнул на гать. Скользкие бревна слегка покачивались под слоем жидкой грязи. Где опираясь на слегу, где прощупывая ею путь, я продвигался по обозначенной вешками дороге очень осторожно, ступая по бревнам, зная, что если оступлюсь, то отсюда не выбраться, не спастись. Сердце стучало и готово было выпрыгнуть из груди от страха. Стояла пронзительная тишина, прерываемая иногда лишь вздохами болота. Изредка, то справа, то слева с резким бульканьем выходил болотный газ, потревоженный раскачивающейся гатью. Медленно, раздвигая коленями тину и грязь, брел я к виднеющемуся лесу, ожидая как приговоренный к смерти, что вот сейчас, вот через минуту оборвется паутинка бревен, и я буду поглощен ненасытной пучиной. Но ненависть и злость толкали меня вперед, не давая росткам страха овладеть моей душой. Так, борясь со своим страхом, я прошел половину пути, которая была самой опасной. Дальше, я знал, будет мельче, а значит и легче продвигаться. Вскоре и в самом деле гать лежала почти на поверхности, прикрытая лишь тонким слоем тины и грязи. Дело пошло быстрее и почти в сумерках я дошел до берега. Выйдя на сухую землю, я упал в теплый пушистый мох. Болото вытянуло почти все силы. Чтобы я еще полез в него, да ни за что!
Лежать было хорошо, даже глаза стали слипаться от всего пережитого, но, решительно отряхнув сонливость, я поднялся и, с трудом переставляя отяжелевшие ноги, которые решительно отказывались дальше идти и требовали законного отдыха, направился к роднику, который был тут же недалеко, и который мы с дедом регулярно чистили. Сняв брюки и ботинки, я тщательно отмыл их от болотной грязи, пока она не засохла. Вымыв ноги, я надел все на себя, и дрожа от холодной мокрой одежды, почти бегом направился к охотничьей сторожке, которая притулилась в гуще вековых кедров. До сторожки дошел почти в кромешной темноте, не знай я, что здесь она находится, ни за что бы не нашел, так она незаметно вписалась между деревьями. Войдя, я нашарил на печке спички в банке из-под монпасье, и зажег старую керосиновую лампу.
Все здесь было так же, как мы и оставляли с дедом. Подвешенные в мешочках сухари и крупа не пострадали от грызунов, соль и сахар были в банках из-под кофе, но больше всего меня порадовала старая выцветшая, прожженная местами фуфайка, на которой мы спали. Сняв ее с гвоздя, я тут же одел, так как в мокрых брюках и ботинках чувствовал себя скверно. Наверное, сказывалось все пережитое за день: рыбалка, охота, и конечно, болото. Наложив в буржуйку приготовленных дедом дров, я раскочегарил ее, после чего приподнял половицу, под которой он прятал свою заначкусолдатскую фляжку с НЗ.
Побулькав ею, я прикинул, что грамм сто спирта в ней еще осталось. Взяв ведро, я принес воды из ключа, освещая дорогу зажженной смолистой веткой, и заварил настоящего грузинского чая. Съев половину утки, посыпая ее солью, и выпив из фляжки спирт, я, разогревшийся, уснул, укрывшись фуфайкой на лежанке у печки.
Проснулся я с рассветом, над болотом стоял густой туман. В сторожке тоже было сыро и прохладно. Печь остыла, и вместе с этим улетучилось все тепло. Чувствовал я себя хорошо, голова не болела. Когда я касался самой раны, было еще больно, да побаливали ребра при резком вдохе, а так я чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Взглянув на себя в осколок зеркала у окна, я заметил, что опухоль на лице спала, но синяки под глазами и разбитые губы свидетельствовали, что косметологи мне попались плохие, надо их увольнять. Растопив буржуйку, я сходил к ключу и умылся, используя старый обмылок деда для бритья. Сварив каши и поев, я решил подкинуть еще дров и тут под ними обнаружил старый немецкий штык-нож, которым дед щепал лучину, да иногда разделывал тушки зверей. Находке я несказанно обрадовался, так как теперь у меня было уже более серьезное оружие, ближнего боя. Сторожка будет моим укрытием и штабом, так как на картах она не обозначена, потому что срублена была дедом после войны. Дед, хоть и не был скрытным, но не любил, когда кто-то еще охотится на его любимых местах. Поэтому только его близкие да пара друзей и знали, где у него охотничьи угодья, а значит и избушки, которые он регулярно ремонтировал, так как бывало, жил в них по две-три недели.
Я стал внимательно осматривать сторожку, складывая в кучку и карманы все, что может пригодиться в моей маленькой войне с бандитами. Я еще не знал, как я помешаю им, но то, что буду стараться не давать им ни минуты покоя, это я знал точно. Постепенно осматривая свои находки, которые состояли из топора, восьми давших осечку позеленевших патронов 12 калибра, двух волчьих исправных капканов, лучковой пилы, которой мы пилили дрова, и мотка медной проволоки, у меня стал складываться определенный план. Особенно было хорошо, что я знал округу. Поэтому я стал быстро собираться в дорогу, набрал в солдатскую фляжку воды, в карманы сухарей, сунул за пояс штык и топор, лук я нес в руках, чтобы можно было быстро пустить в дело. Теперь я направлялся к перешейку. Заросший лесом, он тянулся между рекой и болотом, где должны были вскоре показаться бандиты. Другой дороги к горе не было. Разве что по реке, но это было не возможно из-за бурного течения и крутых обрывистых вдоль нее скал. Поэтому и было выбрано это место для строительства бункера, отсюда не сбежишьвокруг болото и бурная горная река.
Пройдя мимо Черного камня, который врезался в болото, я поднялся на поросший кедрачем и лиственницей склон горы Горбатой. Лес был светлый, и лучи утреннего солнца хорошо пронизывали могучие кроны деревьев. Я не стал подниматься выше, где громоздились камни, а пошел поперек склона к бывшему лагерю, который вскоре замаячил далеко внизу. На первую сторожевую вышку я наткнулся, когда спустился со склона. Полусгнившая обвалившаяся громадина тяжело нависала над молодой порослью леса, укрывшей своей веселой зеленью бывший лагерь. От бараков и других помещений не осталось следов, все уничтожил огонь, а завершило время. С южной стороны лагеря прилегало непроходимое болото, с северной нависала громадная отвесная стена горы, более пологий склон с запада охраняли с вышек, так же охраняли и восточный, который прикрывала река Синячиха с крутым высоким противоположным берегом и сварливым нравом. Бежать, как я уже заметил, отсюда было невозможно, поэтому и унесли с собой заключенные, а потом и охранники, тайну горы Горбатой.
Примерно через час я был уже на месте. В лесу стояла тишина. Где-то перекликались кедровки, да шумела река. Первым делом я решил осмотреться на местности и с большим трудом взобрался на высокий кедр, исцарапав весь живот жесткой корой. За шиворот насыпалась хвоя, но я не обращал внимания на эти маленькие неудобства, а вглядывался вдаль, откуда должны показаться мои новые знаковые. Далеко в распадке я с трудом различил дымку от костра. Это могли быть только бандиты, значит, в запасе у меня есть час-два, чтобы приготовиться к встрече.