Нигредо - Елена Александровна Ершова

Елена ЕршоваИ возгорится пламя!Книга 1. НИГРЕДО

Глава 1. Все ночи Авьена

Салон фрау Хаузер, Шмерценгассе.

Ночные мотыльки бились о стекло и гибли. Маленькие глупые смертники.

 Закрой окно.

Его слованечто среднее между приказом и просьбой. Голос срывался, отблески газовых фонарей резали роговицу, портьеры качались от сквозняка, будто за ними прятался кто-то живой.

 Опасаешься слежки?  зубы Марцеллы остро белели между устричными створками губ. Она вся облита красным, точно вином.  Не нужно, милый. За нами никого.

Глаза по-лисьи юлили. Натренированным за долгие годы нюхом Генрих чувствовал ложь, а три бокала «Блауфранкиша» сделали его отчаянным и злым.

 Иди ко мне,  он сжал ее запястье.

Марцелла фальшиво вскрикнула и упала на покрывалорасшитое огромными цветами, красными, как ее платье или как вино, что вязко подступало к горлу,  но это только часть игры. Шуршали за окном крылья. Шуршал, опадая, шелк. С нижнего этажа доносился залихватский чардаш. Пол дрожал: в гостиной отплясывали пьяные офицеры. Дрожали стены и фонари на ветру. Генрих дрожал вместе с ними, сам не понимая, от возбуждения или нервоза.

 Снова сбежал, мой золотой мальчик?

Игривый тон уступил место строгим ноткам, от этого изнутри подкатывала пьянящая волна. Генрих соскользнул к разведенным коленям любовницыбесконечное падение в темноту и грязь Авьенских улиц, в душные ночи, на самое дно, где его совершенно точно никто не найдет и не узнает.

 Негодный мальчишка!  переливчато простонала Марцелла.  Не-хорошо-о

Первый лживый слог потонул в визгливом завывании скрипок, осталось лишь чистое и сладострастное «хорошо-о»

Генрих поднял лицоМарцелла, белая-белая на хищно-алой постели, смеялась блудливыми глазами,  и он хрипло попросил:

 Накажи меня.

Тогда она подчинилась, чтобы подчинить его.

Первая пощечинакак ожог.

Генрих задохнулся от остроты ощущений. Голова прояснилась, в ушах разрастался шелест, словно под черепной коробкой в гулкой пустоте порхали и разбивались мотыльки.

Вторая пощечина пробудила пожар в паху. С крыльев осыпалась пыльца, с негокичливая позолота титулов, условностей и обязательств. Генрих остался голым и уязвимым, как нищий с Авьенских трущоб. Площадная брань и бесстыдные, грубые ласки казались чище, чем золотая клетка, из которой он сбегал каждую ночь.

Когда Марцелла оседлала его верхом, Генрих уже не помнил, кто он и откуда, весь превращаясь в движенье и огонь. Мир расходился зыбью, скрипки визжали наперебой. Кто-то тихо дышал за портьерами, и осознание, что за ним наблюдают, вышибло из горла стон. Жар выплеснулся толчками, словно прорвался нарыв.

Генрих упал на подушки, разбитый и опустевший. Лицо приятно горело, внутри коченела пустота.

 Я сегодня не перестаралась, милый?

Марцелла подползла ближе, игриво куснула в шею. В ее дыхании все та же пряная нотка, в словахтревога.

 Нет,  хрипло ответил Генрих.  Так нужно.

Жизнь постепенно возвращалась на круги своя.

За стенкой пьяно хохотали, звонко били часы: время перевалило за полночь.

 Я рада услужить нашему Спасителю.

Он очнулся, с трудом повернув голову. Губы Марцеллы улыбчиво-красны, глаза лукавы.

 Я настаиваю не называть меня так.

Во ртупустыня. Выпить бы.

 Как скажешь, мой золотой мальчик.

Марцелла покладиста и готова принять его любым: пропахшим дорогими духами или кислым потом, гладко выбритым или едва стоящим на ногах чаще всего, не стоящим вовсе. Ее любовь примитивна и прагматична, легко измерима в гульденах, и оттого проста.

Генрих высвободился из объятий и потянулся за сигарой.

 Проверь окно,  сказал он, разминая цилиндрик в пальцах, и тоскуя, что не может ощутить ни шероховатости табачного листа, ни сухостилишь гладкую кожу перчаток. Всегда только ее.

 Там никого нет.

 Это не просьба, Марци.

В голос вклинилась нотка раздражения, и сейчас же неприятно, точно крохотными иголочками, кольнуло подушечки пальцев.

«Спокойно,  сказал себе Генрих.  Успокойся, пожалуйста. Все под контролем».

И это тоже было ложью.

Марцелла обидчиво приподняла бровь и выскользнула из-под одеяла. Желтый свет омыл нагую фигурувысокую и стройную, уже начинающую рыхлеть. Марцелла старше на целых восемь лет, но все еще соблазнительна. Ирония в том, что сам Генрих никогда не узнает, каково этостареть.

Провожая ее настороженным взглядом, он отрезал кончик сигары, сунул ее в рот и, почувствовав табачную горечь на языке, осознал, как же иссушены его губы и насколько ему нужно выпить.

 Видишь?  Марцелла откинула тяжелую занавеску.

На миг дыхание перехватило. А потом со свистом вышло из легких.

Никого.

Пусто.

Шелковые обои так же алы, как и постель, как размазанная помада на губах проститутки. Глупые мотыльки мельтешили за стеклами, где наливался искусственной желтизной зеркальный двойник Марцеллы.

Передвинув сигару в другой угол рта, Генрих встретился взглядом с собственным отражениемосунувшимся, посеревшим, с ввалившимися глазами. Рыжеватые пряди мокрыми нитками липли ко лбу. Руки невыносимо зудели.

 Теперь доволен?  голос Марцеллы, земной и ровный, вытряхнул из оцепенения.  Или мне проверить еще и под кроватью?

Генрих промолчал и принялся медленно, палец за пальцем, стягивать перчатку, открывая голую кожу ладони, изуродованную ожоговыми рубцами.

Ветер толкнул полуоткрытую раму, и отражение разломилось надвое. В разлом, привлеченный светом, впорхнул черно-коричневый бражник.

Только бабочкаи никого кроме.

«У нашего Спасителя слишком живое воображение».

Так говорил учитель Гюнтер, когда в воспитательных целях бросал маленького подопечного одного в Авьенском заказнике, посреди снегов и ночи. Так писали позже в донесениях, которые сначала ложились на стол шефу тайной полиции, потомепископу, и уже послеего величеству кайзеру.

Генрих прикрыл глаза и щелкнул пальцами.

Искра привычно и остро пронзила ладонь. Пламя вспыхнуло и осталось дрожать на кончике холеного ногтя.

Бражник сорвался с рамы.

 А-а!

Марцелла отскочила, влипая голыми лопатками в стену. Красный рот округлился, испуганные глаза превратились в блестящие пуговицы.

 Acherontia Atropos,  рассеянно произнес Генрих.  Семейство бражников. В народе зовется «Мертвая голова». Не бойся, он прилетел на огонь.

Генрих прикурил, и рот наполнился горьковатым дымом. С кровати он хорошо различал крупное тельце и узор, действительно напоминающий череп.

Бражник бестолково кружил под потолком, издавая взволнованный писк. Люди до сих пор воображали, будто Acherontia Atropos приносят несчастье и насылают эпидемии, вроде той, что несколько веков назад едва не уничтожила Авьен.

 Сгинь!

С визгливым воплем Марцелла сорвала с кресла подушку, расшитую ядовито-красными цветами, и метко швырнула в бабочку.

 Умри! Умри! Умри!  повторяла, методично лупцуя по стенам и полу. Потом, вся дрожа, уронила подушку и отступила. По шее катились крупные капли пота.

 Надеюсь, в твоей коллекции есть такой экземпляр?  наконец, виновато спросила она.

Полногрудая, бесстыдно голая, встрепанная и раскрасневшаяся, как амазонка, Марцелла была ослепительно хороша. Генрих почувствовал вновь разгорающееся возбуждение и стряхнул с пальца тлеющий огонек.

 Все хорошо,  безжизненно сказал он.  Иди сюда, дорогая. У нас полчаса.

Губы Марцеллы раздвинулись, показав чисто-белые острые зубки. Недвусмысленно качнув бедрами, она медленно приблизилась к любовнику и опустилась перед ним на колени.

 Что пожелает Спаситель теперь?  мурлыкнула она, мягко оглаживая его бедра.

Генрих желал бы дотронуться до ее кожиподатливой, мягкой, прозрачно-белой, как крылья мотыльков. Но касаться ни в коем случае нельзя. Не ему. Никого. Никогда.

«Нельзя, нельзя»,  пульсировал в голове далекий отголосок учителя Гюнтера, который стегал розгой каждый раз, когда Генрих пытался стянуть перчатки.

Боже, пожалуйста, еще пару бокалов!

Он выдохнул дым через ноздридве серые длинные струйки,  процедил:

 Как обычно, Марци.

И завел руки за голову.

Особняк барона фон Штейгер, Лангерштрассе.

Ночь стыдливо прячет добродетели, но бесстыдно обнажает пороки.

Так любил говаривать старый барон, а уж он знал в этом толк: мезальянс вызвал осуждение в обществе, но оказался выгодным для обеих сторон. Новоиспеченная фрау фон Штейгер, в девичестве Зорева, получила полную оплату долгов ее покойного отца, а баронневинную красавицу в свою постель.

Там и умер, земля ему пухом.

Теперь снисходительно взирал с закопченного портрета: обвисшие брыли густо засажены бакенбардами, на груди серебрятся два крестазаслуги перед кайзером и Авьеном.

У Марго чесались руки самолично содрать со стены проклятый портрет и вышвырнуть его на свалку, но бывший хозяин особняка умиротворяюще влиял на ее клиентов: одного поля ягоды.

 Значит, герр Шустер, нужны доказательства,  негромко повторила Марго, раскрывая папку.  Что ж, я предоставлю их немедленно.

Порхнули потревоженные сквозняком бумаги, Марго поймала одну и поднесла к оранжевому огоньку масляной лампы.

 Любовное послание вашей жены некоему господину Кольману.

 Позвольте посмотреть,  клиент подался вперед, подслеповато щурясь на лампу.

 Нет-нет, только из моих рук,  листок в ее пальцах затрепетал, оранжево подсвеченный изнутри.

 «воз-люб-ленный мой, отра-да моих дней, мой свет в но-чи,  шевелил губами герр Шустер, по складам разбирая прыгающие каракули.  Ког-да я увижу Вас? Я вспо-минаю на-шу ночь и Ваши приз-нания»возмущенно вскинул голову.  Черт знает, что такое!

 Прочли? А этоответное письмо вашей супруге.

Оранжевый свет радостно лизнул новый листок, порхнувший под нос герру Шустеру.

 «Я тружусь ночами, чтобы приехать и побыть с Вами жалкие две недели, чеканно, почти наизусть зачитала Марго.  По дороге увижу Каранские горы, покрытые снегом, и буду думать о снежной белизне рук моей любимой»

 Довольно,  прохрипел герр Шустер. Отвалившись на спинку кресла, он вытащил огромный платок и принялся оттирать покатый взмокший лоб.  Что за духота! Уф Прикажите открыть окно!

 Оно открыто, герр Шустер,  вежливо ответила Марго, убирая записки в папку и любовно оглаживая их ладонями. Бумаги шуршали, за спиной покачивались жаккардовые шторы, сердце пело.

 И все же, я не в силах поверить

Этап отрицания никогда не длился долго, и Марго в целях экономии времени решила сократить его до минимума.

 Вы верите, герр Шустер,  с нажимом сказала она.  Иначе не обратились бы ко мне. Вы подозревали свою супругу, и только нуждались в доказательствах. Я оказала услугу и предоставила их. К чему сомнения?

 Это не ее письма!

 Вы знаете, что ее. Почерк, манера, даже орфографические ошибки. Ваша супруга не очень-то владеет грамотой, не так ли?

 Она окончила пансион,  тяжело дыша, ответил герр Шустер. Его щеки и лоб обсыпали красные пятна, глаза беспокойно сновали по комнате, ненадолго задерживаясь то на папке с серебряным тиснением, то на масляной лампеединственном источнике освещения в гостиной, то на портрете барона фон Штейгера. Уголок рта покойного кривился в параличе, из-за этого казалось, что фон Штейгер насмехается над незадачливым супругом.

«Бабу, как хорошую кобылу, надо содержать в строгости,  будто говорил он.  Одной рукой трепать по загривку, другой стегать кнутом».

Марго зябко передернула плечами и продолжила:

 К тому же, письма надушены «Розовой мечтой». Чувствуете аромат? Вы должны его помнить: такими же духами пользуется фрау Шустер.

 Ими пользуется половина женщин Авьена,  зло ответил герр Шустер и сжал толстые пальцы в кулаки.  Как вы вообще достали эти письма?

 У меня хорошие осведомители,  отрезала Марго и хлопнула ладонью по папке.  Вас гложут сомнения? Зря! Сегодня же в четверть первого герр Кольман назначил фрау Шустер свидание. Записывайте адрес: на углу Гролгассе и Леберштрассе, под большими часами. Сходите и убедитесь сами.

Темные глазки клиента на миг блеснули злобой, но быстро погасли, и, схватившись за грудь, он простонал:

 Вы меня убиваете Воды! Скорее воды! У меня сердечный удар

 Графин рядом с вами,  любезно подсказала Марго, указывая на журнальный столик.  Налейте сами, и не пытайтесь давить на жалость. Я жду чек.

 А как же аванс?

Руки герра Шустера дрожали, и графин дробно постукивал о край стакана.

 По контракту вы обязались выплатить сумму полностью.

 Четыре сотни гульденов? Бессердечная женщина!

 Профессионал,  поправила Марго.  Но если все еще сомневаетесь, могу предоставить информацию иного рода. Она касается вас.

 Меня!

Герр Шустер дернулся, и вода плеснула на потемневшую лакировку.

 Плюс десять гульденов за порчу имущества,  машинально отметила Марго.

 Вы не только бессердечная, но и алчная!

 Столик достался в наследство как память о муже,  Марго промокнула платком сухие глаза и спрятала в кружево улыбку.  Антикварная вещица, столь дорогая сердцу. А за оскорбление накину еще пять.

Графин со стуком опустился на «антикварный» столик.

 Пожалейте несчастного мануфактурщика!  прохрипел герр Шустер.  Видит Бог, я разорен!

Он молитвенно сложил руки перед мозаичной иконой, с которой взирал Спаситель. Зрачки Спасителя полыхали ржавым янтарем.

 Разорение не помешало вам оплатить счет в некоем заведении на Шмерценгассе,  возразила Марго, ловко выуживая из папки очередную бумажку. Сквозняк лизнул рваный край, словно подчеркнул внушительную сумму прописью в самом конце строки.  Двести гульденов за вечер! Шампанское, лобстеры и почасовая оплата номера сколько вы там провели?

 Марго сверилась со счетом.  Ровно два часа. Недурно!

 Дайте сюда!

С несвойственным толстякам резвостью герр Шустер бросился через стол. Марго откачнулась, высоко вскинула руку с листком, в другой блеснуло лезвие стилета.

 Спокойно,  сказала она, и сама внешне осталась спокойной, хотя внутри дрожала от напряжения.  Бросаться на слабую женщину? Вы не очень-то вежливы.

 Вы не слабая женщина!  задыхаясь, просипел герр Шустер.  Вы шантажистка!

 А выразвратник.

 Сегодня же в полицию!  бормотал мануфактурщик, весь дрожа и обливаясь потом. Острие стилета поблескивало в опасной близости от его подбородка.

 Как вовремя,  холодно улыбнулась Марго.  Передавайте поклон шеф-инспектору Веберу, он давно собирается прикрыть этот притон, а ваши показания будут очень кстати. И сядьте, наконец!

Герр Шустер шлепнулся обратно в кресло. Его живот колыхался, пальцы плясали, перебирая цепочку часов.

 Я войду в положение,  процедила Марго, снисходительно посматривая на клиента и покручивая в пальцах стилет с гравировкой «Nil inultum remanebit»Ничто не остается безнаказанным.  И не предам огласке ни ваши похождения, ни ваши махинации с сырьем, на коих вы неплохо обогатились.  Заметив, как мануфактурщика бросило в краску, Марго предупреждающе подняла ладонь.  Не нужно отрицать и спрашивать, откуда мне это известно. Помните: вы обратились к профессионалу. Мои осведомители следили не только за вашей женой, но и за вами, герр Шустер. И теперь в моих руках полный и очень подробный компромат. Разве проделанная работа не стоит оплаты?

Стилет качнулся, оранжевый блик скользнул по черным крыльям мотылька, украшающего рукоять. Единственная вещь, которая напоминала Марго о прошлой, оставленной вместе с девичеством, жизни, и которой она по-настоящему дорожила.

Пауза тянулась, от лампы расползались тени, в глубине особняка часы размеренно отбивали полночь.

 С считаю,  наконец, выдохнул герр Шустер.

Черный мотылек порхнул в последний раз и скрылся под манжетой.

 Тогда я с удовольствием приму вашу благодарность,  улыбчиво сказала Марго.  Скажем, в размере шестисот гульденов.