Но Бог милостив неожиданно произнес Герман.
«Какой-то знак подает князю».
А государь справедлив, сейчас же откликнулся Глеб. Я его волею рассуживаю здесь суды, его волею караю и милую.
Генуэзец воззрился на него со смесью деланного презрения и надежды на лице.
Существует очень древний русский закон от корней Руси, от самого ее изначалья. Злодейство, совершенное на братчине, во хмелю, считается чуть меньшим злодейством, и, значит, на злодеечуть менее вины. Ведь всякий, кто идет на пир, ведает, что за чашею вина или меда хмельного скоро теряется образ Божий в человеке Одножизнь повсядневная, иноевремя братчинное. На пируот зла только успевай уворачиваться, ибо бес близок. Вот я и раздумываю: вспомнить ли мне о древнем законе или не вспоминать? Ты, фрязин кривой, с братчины идучи, со своим прислужником закон преступил и тут как повернуть: отселе глядючи, пир-то ты уже покинул, а оттуле смотрючи, хмель-то в тебе тот самый играл, что ты у меня в гостях во уста свои принял. Вот я и недоумеваю: ежели тако, то ты мертвец, а ежели инакоживец, со службой распростившийся да серебра казне нескудно отдавший, ибо книга, за ветхостью лет ее, дорога, но дом и прочее имущество сохранивший Нет, не пойму пока, что мне с тобой делать.
Друнгарий судорожно глотнул. Кадык его прыгнул вверх и опустился.
«Разумеется Ничего, кроме казни не ждал, настроился уйти героем, а тут с ним играют, и броня его уже трещину дала. Но во что играют? Тут бы право заявить свое, государем дарованное, самому судить, мимо градских и фемных властей. Но, во-первых, давал когда-то древний умник добрый совет: «Если ты топотирит или имеешь какую другую власть, подчиненную власти стратига, не противодействуй ему, а слушайся его с полной покорностью». Я не какой-нибудь топотирит, я намного выше, однако власть стратига здесь огромна, разумно ли публично вступать с ним в спор? И, во-вторых, это можно будет сделать позже, а ныне хочется посмотреть, что за шутку решили с ним сыграть стратиг с митрополитом, ведь они люди не глупые, придумали нечто особенное»
Генуэзец с трудом разомкнул уста, постоял с открытым ртом, не решаясь заговорить, а потом все-таки произнес:
Как мне склонить твою память, князь, к тому, чтобы она послужила тебе наилучшим образом?
На лице его отразилось борение. Он как будто проклинал себя за свою слабость и приготовился взять только что сказанные слова назад, но пока что не брал.
«Ага, вот уже и князь, а не «варвар»»
Князь тяжко вздохнул. Он не торопился, давая генуэзцу утвердиться в собственной слабости.
На то, скажу тебе, мятежник, есть иной древний закон. И тоже существует он от начала Руси. Ведомо лихой человек не заслуживает снисхождения, а единожды оступившийся может получить ослабу. Каков ты, я теперь не ведаю. Были бы послухи, люди доброго состояния, доверия достойные, кои высказались бы за тебя, тут бы и делу конец. Но кто будет за тебя послухом? К кому мне ухо приклонить? Товарищи твои, латиняне, чай, солгут, желая тебя спасти. А прочие служильцы разорвать тебя готовы Разве что владыка ему поверю. Ты ему не враг и не друг, а случайный человек. Как он скажет, так тому и быть. Хочешь ли, он за тебя передо мной предстательствовать будет?
Друнгарий, поняв, что его ведут по какому-то неясному пути, а иные дороги заперты, просто склонил голову в знак согласия.
Тогда Глеб Белозерский обратился к митрополиту:
Владыко, имеешь ли желание печаловаться о судьбе раба Божия Крестофора Колуна?
Герман нахмурился, помотал головой сердито:
Нет, не имею такового желания. Нимало не имею!
Апокавк посмотрел на него с удивлением, подсудимый с горечью, прочие с непониманием. И только стратиг сохранил полнейшее хладнокровие.
Отчего, владыко?
О дурном человеке к чему печаловаться?!
В чем скверна его?
Генуэзец пробормотал:
Какие-то недостойные уловки Но никто его не услышал, и, кажется, он и сам не очень желал, чтобы его услышали.
Порушил девичество рабы Божьей Марии, наставил ее на обман и сам обманул, мужем ей не став.
Растление девицыгрех и дурно. В том ему бы покаяться своей, латинской власти церковной. Но, может, искал он стать ей законным супругом, да не успел, нашим правосудием запертый?
«Вот, значит, куда они гонят зверя» сообразил Апокавк.
То было бы по-христиански, и я молвил бы за честного человека доброе слово. Но ты бы вспросил его, княже, любит ли девицу и желает ли супругой ее сделать?
Ответствуй, мятежник, добрый ли ты христианин?
Генуэзец окаменел. Только глаза его вращались, отыскивая, кажется, как бы выскочить из глазниц. Друнгарий издал хрип, похожий на орлиный клекот. Дар речи покинул его.
Не гневи напрасно, ответствуй! нажал князь.
Друнгарий сипло каркнул:
Низкая кровь
Колеблешься, стало быть? Ну так и я вместе с тобой колеблюсь, как ни в чем не бывало, заговорил Глеб Белозерский. Я тебе помогу, авось впитаешь истину Царства нашего вполне. Оба вы крещены. Оба вы на ложе миловались с радостию, и в те поры никто о крови не думал. Но кто вы такие? Онадочь князьца таинского, значит, не простой человек, а знатный. А ты кто таков? Сын шерстянщика, пошлого торгового человека, своими трудами да милостью государевой от гноища к высотам поднятый. Так кто кому честь делает: княжна купцову чаду или купцово чадо княжне? Я, благородного Рюрика потомок, на вас обоих гляжу якобы с вершины великой на подножье. Но в женах у меня сестра старейшая твоей, мятежник, невесты. Породнимся же, жбан фряжский, покуда милостив я и позволяю свадебным нарядом высокородной девицы грехи твои покрыть. Понял ле?
Начинал говорить наместник спокойно, но чем более высказывал мысли свои, тем более распалялся. И к концу разъярился так, что слова его вылетали из уст, словно львиный рык.
Да прошептал генуэзец.
Громче! Все должны слышать! рявкнул князь.
Да! Я хочу жениться.
Тогда вступил в дело Герман:
Буди милостив к нему, княже. Вот мое слово пастырское.
Будет ему моя милость. Будет! Пока не сведаю, что свояченицу мою хоть в малом обидел. Помысли о себе, фрязин неверный, восхочешь ли обижать ее сего дни, назавтрее, или через год, или через десять лет В ее счастиитвоя жизнь. А ты, владыко, готовь свадебку. Поста никоторого нет, венчаться нонче же велю, пир у тебя, милосердого пастыря, на подворье. Иноков помоложе на посылки разгони, дабы им не в соблазн празднование свадебное пошло. А третьего дни дела друнгарские мятежник наш новому друнгарию сдаст. Все ли ладно? Нет, не все. Светлейший патрикий имеешь право на царский суд
«Вспомнил наконец-то! Вежлив Или с Москвой ссориться не желает».
Станешь ли оспаривать волю мою?
Апокавк помолчал для солидности. Для себя он давно решил: князь с митрополитом устроили судьбу латинянина-бунтовщика с ловкостью и весельем, тупая казньвсегда хуже. Поэтому
Нет, не стану. Мое слово: воровское дело вершено по закону и справедливости.
32
Всем хороша вышла свадебка, токмо жених сидел, нос повесив. Да и он, благодаренье Богу, ближе к ночи малость повеселел. Хороша, видать, раба Божия Мария в тех делах, о коих мне, иночествующему смиренно, не надо бы ни знать, ни думать.
Одному не порадуешься: крестишь их, крестишь, закон и обычай христианский им объясняешь, объясняешь, а все нехристи. Крещение святое принял, почитай, один тайно на десять. И тохлеб. Родня невестинався с крестами ходит и вся на свадебный пир пришла. И вот как ты вразумишь рабу Божию Марию, что ей под венец полуголой идти нельзя, а надобно в платье, которое ей, бедняжке, страсть как неудобно, и бедра краскою разрисовывать тож не надо, да и ягодицами зазывно шевелить, идучи вокруг алтаря, не след, когды отец ее, и мать, и братовья, и прочие племенники едва ли не в полной наготе явились, да еще ей кричат: «Прелесть покажи! Прелесть покажи!» и иное таковое, что сказать неудобно. Вот как? А когды по-русскому обычаю зерном обсыпать их стали, так семья невестина все до единого зернышка с полу собрала и вернулачто за поверье у них дивное насчет зерна, в толк не возьму!
Ничего Бог поможет, все похристианятся в полную меру и поромеятся до конца.
Вот те же каталонцынарод давно во Христе живущий, а по сию пору дикий. Потому, когды молодых деньгами обсыпать стали, тож по нашему обычаюголоворезы Рамоновы сей же миг с резвостью серебрецо собирать кинулись, но ничего не вернули.
Кто ж из них дичее?
А свадебка хороша вышла. Все зло забыли, ей предшествующее. Славен Господь!
33
«Хотя и нахожусь далеко от ваших мест и не принимаю участия в твоем благом сообществе, которое изо всех красот вашей фемы считаю прекраснейшим, изысканнейшим и драгоценнейшим, однако память и очарование нашей доброй дружбы остаются у меня в душе, и временами ты стоишь почти что рядом со мною. Терзается душа моя, желая быть возле тебя; но долгота столь великого пути и бескрайнее море Ромейское не позволяют мне лететь к тебе, и я сижу, только что не проливая слез из глаз, едва вспомню о тебе. Пускай же вместо меня устремится к тебе хотя бы мое послание; сознаю недостоинство подобной замены, однако обстоятельства судьбы ничего большего мне, к несчастью, не позволяют.
Не могу отказать себе в живейшем душевном удовольствии: рассказать о последних шагах, совершенных во закрытие врат всего опасного приключения, связанного с известной тебе книгой. Яд ее более не принесет никакого вреда. А был он воистину опаснее многотысячных армий турецких!
Ведь что есть наша Империя? Мягкость нравов, достигаемая просвещением и добрым воспитанием, столь отличная от сурового поведения варваров, особенно же язычников. Покой и безмятежность находящегося внутри имперских границ мира, каковые достигаются силой меча и мудростью правителей наших, а также их советников-философов. Главенство закона, позволяющее мирно завершать любые внутренние столкновения. К этим трем элементам следует добавить четвертый, быть может, наиболее важный: неподвижность всего здания Империи. Держава наша не может быть абсолютно неизменной, поскольку природа и нашествия варварских племен являются постоянным источником испытаний, каковые посылает ей сам Господь; не учась из поколения в поколение разнообразным навыкам и приемам, с помощью которых следует отражать натиск природный и человеческий, невозможно сдержать его; но сам процесс учебы приводит к обновлению, изменению; таким образом, изменения неизбежны. Однако они не должны быть скорыми, спешными; быстрая перемена законов и учреждений губительна, она смущает умы, она зовет сердца к мятежу. Неподвижность здания Империиесть образ, удерживаемый каждым поколением, и он представляет собой результат медленности в изменениях: все сколько-нибудь важное развивается медленнее, чем рождается, вырастает и умирает целое поколение. Незыблемость Империикажущаяся, но так должно думать людям простым, ибо незыблемое уютно и притягательно в качестве родного дома.
Так уместно ли нам разрушить эту неподвижность, бросив умам злым и разрушительным кость сомнения в том, что Империя нашасовершеннейший результат соработничества Господа и людей? Никогда! Ни при каких обстоятельствах!
Поэтому спешу тебе сообщить, владыко: я счастлив, поскольку история наша с отреченной Хроникой закончилась благополучно. Тебе, птенцу Магнавра, должно быть понятно, какие страдания испытывает человек, знающий подлинно, сколь необходимо уничтожение некой книги, но колеблющийся, поскольку любовь к винограду словесному, впитанная от уст наставников, запрещает губить книги, какими бы они ни были. Для нас с тобою и нам подобных людей есть ли что-либо любезнее и великолепнее книг? Долго продлилось мое колебание; в конечном итоге я не решился дать великому государю Иоанну Басилидес совет простой и ясный: уничтожь, государь! Нет, не желая быть причиной столь необратимого действия, я сказал иное: государь, такое лучше всего спрятать там, где многие имеют представление о тайне подобных книг и иных предметов; отдадим же отреченную Хронику в Полоцк, той общине ученых людей, которая открыла суть всего явления; император, слава Богу, дал согласие. Со вчерашнего дня бремя хранения соблазнительной рукописи с меня снято. Его приняли на себя великие полоцкие философы и богословы, иноки, живущие крепкой жизнью монашеской. Ничто их не поколеблет, и тайна навсегда останется тайной. Ныне я спокоен.
Твой покорный servus Феодор,
с первого числа сего месяца
государев боярин и βιβλιοθηκάριος»
34
«Рад посланию твоему, хотя и кратка эпистолия. О делах наших даю тебе, чадо, краткое же отвещание.
Набегали недавней порой злые вояки караибы, племя поганое, да еще людоедское. С моря пришлина лодках малых и на великих лодиях. Князь ополчился против них мужественно. Ему же и тайно из племени, кое с ним породнилось, своих бойцов дали. Милостив Бог ко христианом, побили караибов, лодки их поймали и большие корабли. Ховра, от раны оправившись, на том бою много храбрствовал да лютого волхва караибского на меч посадил. А ныне князь Глеб Афанасьевич матеру воевать сбирается, тамошние великие царства Христу предавать.
Промеж старшим кормщиком нашим, мятежным Крестофором, и его супругою, славен Господь, сладилось. Родила ему раба Божия Мария сына, а крестил сына я и дал ему имя Стефан. Даст Бог, просветит сородичей своих, от Бога покамест бегающих, яко святой Стефан во Пермской земле зырян просвещал.
Как подрастет, учить его примусь грамоте, счету, молитве и закону Божьему.
Вот мне радость на старости лет! А то бреду, будто впотьмах, держусь разве только верою да удивленьем пред тем, как мудро и красно Господь наш мир устроил: там депо, и там депо, оттого глаз радуется и душа веселится. Старый я старик, зажился на свете. Словно бы свой век отвековал, а ныне чужой векую, чрез последний срок свой давно перейдя. И никак не приберет меня Господь ласковыми Своими руками на суд Свой нелицеприятный. По Богу я соскучился, хочу уже видеть Его, каков Он есть. Да Он меня не зовет, на сем свете покуда оставляет. Знать, чего-то еще хочет от меня, дряхлеца замшелого Чего хочет? Вот не ведаю, авось подскажет как-нито. Я ведь в Него не то чтоб просто верю, я ведь люблю Его, и чего бы Он ни захотел, все сделаю и все отслужу.
А царство наше токмо по внешней видимостизакон, мягкость нравов и сила. Суть его иная, суть его глубже покоится. На самой же глубине егоистина, вера и любовь».
Олег ДивовАмериканцы на Луне
Применение оружейных систем лунного базирования против наземных или космических целей осуществимо и желательно. Лунная военная мощь будет сильным сдерживающим фактором для войны из-за крайней трудности, с точки зрения противника, устранения нашей способности отомстить. Любые военные операции на Луне будут сложны для врага, если наши силы уже присутствуют там и имеют средства противодействия высадке или нейтрализации прилунившихся враждебных сил.
В том, что луноход русский, не было никаких сомнений. Здоровенное ведро с крышкой и восемь колес. Во избежание кривотолков, чтобы ты сразу понял: это ведро прилетело на Луну строить коммунизмна нем нарисовали флаг Советского Союза, а для совсем тупых еще и написали «USSR».
И снизу помельче: «Explosive do not touch».
Майор Эрл по долгу службы разбирался в луноходах и ничего подобного раньше не видел. Таких мощных аппаратов Советы еще не строили. Ведро было реально здоровое. В нем запросто поместилась бы пара космонавтов и осталось место для ракетной установки или миномета.
Крышка ведра была откинута. Это выглядело как приглашение: ну-ка, загляни. Оцени подарочек Только руками не трогай, а то взорвется У обычного лунохода под крышкой теплообменник. У необычногосам догадайся с трех раз.
Мирные русские луноходы не возникают ниоткуда на территории США, когда их там совсем не ждут.
Майор Эрл обеими руками протер глаза.
«Как-то мы промахнулись с тактикой, подумал он. Как-то мы забыли, что у русских все хуже, чем у нас, и всего меньше, чем у нас, за исключением одного. Дури у них однозначно больше».
Разработчики проекта «Горизонт» считали, что если Советам хватит наглости напасть на американскую лунную базу, это может быть только классическая сухопутная атака; враг скрытно подтянется вплотную, а потом в стремительном броске постарается разбить антенны и продырявить командный модуль. Любой другой вариант просто не имеет смысла.
Нельзя подобраться к Луне незаметно. Нельзя просто взять и направить боевую ракету с Земли, чтобы накрыть наш лунный форпост термоядерным взрывом. Мы успеем заметить, успеем спросить, что бы это значило, и ответим сокрушительным ударом, от которого нет спасения.