Все вожди настаивали тогда на уничтожении и этого отряда. Я был уверен в нашей победе. Но не хотел терять бессмысленно воинов в сражении с китайской пехотой, у которой копья были приспособлены для ведения боя с конницей и могли не только колоть, но и стаскивать с коня всадника. Да и арбалетчики изрядно проредили бы мою армию, прежде чем она могла сойтись в рукопашной схватке. По моим расчетам, еще три-четыре дня, и китайская армия, окончательно изнуренная и упавшая духом, не сможет оказать серьезного сопротивления. Поэтому я приказал ждать. Мой авторитет удачливого полководца вырос настолько, что все безоговорочно подчинились. Узнав о первых дезертирах, я обрадовался и распорядился пропускать всех, потому что знал, что информация дойдет через усуней, поддерживающих китайцев, и в лагере поймут, что бежать и остаться живым шансов больше, чем остаться и сражаться с кочевниками, которые уже дважды разбили их. Это сильно ослабит их, и тогда наместнику придется разворачивать свои силы для атаки, в противном случае, через несколько дней он рискует потерять свое численное превосходство.
Я продолжал лежать в постели. В бойницы ярко светило утреннее солнце. Было так хорошо, что вставать не хотелось. Я продолжал думать, что все складывается вроде как неплохо и удивлялся тому, как быстро я адаптировался ко всему здесь.
Тут в мои покои зашел Ужас.
Просыпайся. Ханьцы сняли лагерь и уходят в восточном направлении! сообщил он.
Как уходят? это не входило в мои планы. Но это было лучше, чем я ожидал. Как я думал, они должны были дать еще один решительный бой, в котором попытались бы использовать свое численное превосходство. Потому я обрадовался, что теперь не придется выдержать еще одно тяжелое сражение, которое мало ли чем могло обернуться в итоге.
Уходят в полном вооружении, с поднятыми знаменами и в правильном порядке.
Мы победили! обрадовался я. пускай уходят на все четыре стороны.
Ужас поднял с пола мои сапоги и с силой бросил их в меня.
Я сказал, вставай! Я второй раз уже слышу от тебя это странное высказывание. Но сейчас не до твоих странностей. Тебя ждут воины, оставшиеся в крепости. Канглы и тысячи Иргека и Ирека двинулись вслед за ханьцами.
Зачем?
А затем, что их еще осталось больше четырех туменов и ни один из них не должен вернуться к себе, а если удастся кому-то вернуться, то этот поход они должны вспоминать с ужасом, чтобы на многие десятки лет вперед даже мысли не допускали снова вернуться на наши земли..
Слушай, Уж-ж-сс, э-э-э, Буюк, я не хочу их убивать. Дома их ждут семьи, родители, жены, дети. Пусть спокойно возвращаются.
Ужас, посмотрев на меня, ответил:
Иногда я начинаю думать, что ты это не ты. Тебя как будто подменили. Говорить, думать начал по-другому.
Что тебя мысли сразу заносят не туда, забеспокоился я. Ты же знаешь, что я потерял память после ранения в голову.
Вот если бы не это и не шрамы на тебе, которые я сам лечил, то сильно засомневался бы, что передо мной мой племянник. Ладно, быстрее одевайся, я пока скажу Тегыну, чтобы он привел твоего коня.
Через десять минут я вышел из цитадели в полном боевом облачении. Передо мной стояла ровными шеренгами конница гуннов, которые, увидев меня, разом закричали приветствие. Я сел на коня, подведенного мне «моим» братишкой Тегыном. Молча поехал в сторону ворот, которые открыли передо мной легионеры. Рядом со мной пристроились Ужас, темник канглы Кокжал и командующая тысячей женщин Айбекедородная, увешанная вместо украшений оружием девица лет тридцати с кулаками не меньше, чем двенадцатиунцовые боксерские перчатки. За мной ехали десяток Угэ и дальше собственно вся конная армия, находившаяся в крепости. Легионеры остались по приказу Ужаса в городе. С нами выехал только Гай Эмилий.
Отойдя на несколько километров от города, я встал в сторону, пропуская мимо себя всадников. Разглядывая их, я увидел, что каждый из них вел за собой одну вьючную и двух, как я понял позже, заводных лошадей.
* * *
Я ехал на лошади, завтракал вяленым мясом, запивал водой из бурдюка и смотрел по сторонам. Справа от меня были небольшие горы, слева простиралась, на сколько хватало глаз, степь. Да это тот самый край между Таразом и Алматы. Степь здесь была такой же, как и в мое время. Только вот не хватало автобана «Западный КитайВосточная Европа», электрических сетей, придорожных кафе и домов. Воздух был намного легче и наполнен весенним ароматом степных трав. Проехав несколько часов, я увидел каменную крепость. Гай также с удивлением рассматривал ее, так как она была построена по всем фортификационным правилам Рима.
Что это за крепость? спросил я у Ужаса.
Это замок Акыртас, крайняя крепость Ескендира Двурогого. По его приказу его воины строили крепость здесь для того, чтобы он мог отдохнуть, перед тем как завоюет Хань
Но его планам не суждено было сбыться, перебил я его. В Индии восстали его воины, а вскоре после этого он умер сам. И почти законченное строительство прекратилось.
Я вспомнил, что в моем времени, в сорока километрах от города Тараз, сохранился фундамент этой крепости. Сама крепость сохранилась в первозданном виде почти до средины ХХ века. Но во времена строительства железной дороги Турксиба стены разобрали, а огромные, иногда весящие несколько тонн обтесанные камни, из которых были они сложены, использовали при возведении мостов под железную дорогу. Ученые историки и археологи так и не смогли решить, когда и кем были построены эти грандиозные укрепления. Многие из них сравнивали способ постройки этой крепости со способом возведения египетских пирамид. По моему мнению, разрушение стоящей в полной сохранности два тысячелетия крепости, несмотря на бесчисленные войны в степи, представляющую несомненную археологическую ценность, по меньшей мере, кощунство. Да и мало ли было искусственно разрушенных в Казахстане исторических памятников. Уникальный мавзолей, шедевр архитектурного искусства кочевников Айша-Биби, почти разрушили «срочники» по приказу советских офицеров и использовали кирпичи, из которых был построен памятник для изготовления обогревательных печек в своих казармах. Если бы не вмешательство тогда советского ученого Александра Бернштама, то памятник был бы потерян навсегда. Мавзолей великого полководца Казахского ханства Кабанбай батыра тоже разрушили «целинники» для строительства своих бараков. Примеров много
Да, Александр Великий, был поистине великим, отметил Гай. Никому еще не удавалось покорить такую тьму народов и стран. Если бы не его ранняя смерть, задумка о завоевании страны Серес вполне могла осуществиться.
Не знаю насчет Серес, но если бы его не отравили, то следующими жертвами стали бы Карфаген и Рим, ответил я.
Так, он все-таки был отравлен, а не умер от малярии?
Конечно, отравлен. Если бы он умер от малярии, то почему тогда не заболел никто из его солдат и военачальников? Условия для жизни у него были намного лучше, чем у простых смертных. Его отравил один из его лучших и доверенных полководцев. Это Пердикка. Он отравил его ядом, называемый «veratrum album».
Не может быть! воскликнул римлянин.
Is fecit cui prodest!ответил я, улыбаясь, хотя знал, что историки склонялись к тому, что Александра отравил наместник Македонии Антипатр.
Ну конечно! Александр еще при своей жизни назначил его регентом. Но я не согласен с тобой, что он смог бы завоевать Рим.
Почему же?
Мы солдаты получше, чем македонцы!
Вспомни македонского царя Пира. Сколько сражений он выиграл у римских полководцев.
Но проиграл войну!
Да, но только потому, что он не был Александром Великим.
В ходе беседы с центурионом я и не заметил, что к нашему разговору внимательно прислушивались кочевники, которые потом перешептывались друг с другом и соглашались с тем, что хану, Тенгри не только подсказывает как победить ханьцев, но и открывает многие тайны мира.
Тут к нам подъехал гонец, который, указав на находящиеся перед нами холмы, сообщил:
Великий хан! Ханьцы выстраиваются за теми холмами для боя.
Мы, резко подстегнув лошадей, галопом направились на вершину указанного гонцом холма. За нами, не отставая, двинулись все две тысячи всадников.
С вершины я увидел, что китайская армия развернулась в боевом порядке в долине у подножия небольших гор. По центру изготовившейся к бою армии находились копейщики, за ними располагались арбалетчики. За арбалетчиками выстроились остатки успевших бежать от уничтожения у ворот крепости щитоносцы. Фланги пехоты защищала легкая конница.
Напротив китайской армии выстроилась вся кавалерия кочевников.
Сколько их? спросил я.
Двадцать шесть тысяч легких копейщиков, четыре тысячи самострельщиков и почти две тысячи щитоносцев. По бокам по три с половиной тысячи конных лучников, ответил тут же Угэ.
Получается тридцать девять тысяч против моих шестнадцати тысяч кавалерии, среди которых тысяча женщин. К нам уже мчались командующий туменом канглы и тысячники.
«Я буду против генерального сражения, подумал я, они уничтожат нас в рукопашной схватке». Но Ужас, будто прочитав мои мысли, сказал:
Если ты будешь против этой битвы, то «потеряешь лицо» и канглы уйдут от тебя.
Почему?
Потому что все начали верить в то, что тебя ведет Тенгри. И отказать воинам проявить себя перед ним и святыми духами предков в открытой степи и под Великим Синим Небом это все равно, что запретить защищать себя, когда их хотят убить враги.
Так они уже проявили себя, по меньшей мере, в бою у двух холмов! Тогда тоже над нами было синее небо, начал злиться я.
Да, но это была в большей степени твоя заслуга. Они только последовали твоему плану, будучи уверены в легкой победе. Сейчас же все будет наоборот. Тенгри, хоть и благодаря тебе, хочет послать еще одну победу им. Но для того, чтобы победить в этой битве, им нужно постараться. Они уверены, что Тенгри хочет испытать их храбрость и воинскую доблесть.
А раньше, что он не испытывал их?
Испытывал, конечно, но никто не знает точно когда. Сегодня же все уверены, что вся небесная конница, в числе которой все их предки во главе с Тенгри, смотрит на них сверху.
Я ничего не сказал, так как был уверен, что все это следствие тогдашней моей беседы с центурионом Гаем, которому я так удачно решил «предсказывать». И теперь думал, как отговорить всех от этой битвы.
* * *
Наместник Ши Дань принял решение вернуться в свою провинцию, вымолить у императора прощение, свалив всю вину на Чен Тана, ввязавшего его в эту авантюру. Он надеялся, что, если вернет в Поднебесную большую часть армии, Лю Ши смилостивится над ним. Еще он надеялся, что, сняв осаду с города, хунны не станут преследовать его все еще превосходящие силы. Какого же было его разочарование, когда спустя только два часа, несколько тысяч всадников понеслись на них, выпустив вперед тысячи стрел, а затем, повернув коней, ускакали прочь. Почти сразу на них накатилась новая лавина кочевников, но теперь уже совершенно с другой стороны. И так уже несколько раз за полдня. Арбалетчики не успевали перестраиваться и посылали стрелы уже в спины убегавшим кочевникам, нанося минимальный урон.
Наместник ехал в колеснице, запряженной тройкой лошадей, посередине войска. Тут он услышал доклад разведчика одному из офицеров.
Что там? крикнул он.
Господин! ответил офицер, меньше чем в ста ли отсюда большая река, называемая кочевниками Шу.
«Проклятые ху, не дадут нам переправиться на ту сторону реки», в отчаянии подумал он.
На созванном срочно наместником совете, все командиры согласились с предположением Ши Даня о том, что гунны и союзные им кангюи раньше переправятся на ту сторону реки и, выставив на том берегу конных лучников, будут спокойно их расстреливать, пока они будут переправляться. А оставшуюся часть их армии они уже без труда, и не спеша, уничтожат в течение последующих нескольких дней. Помощи им ждать не откуда. Вся западная армия империи Хань находится здесь. До ближайших союзников усуней идти двенадцать дней. Да и то, многие выразили сомнение в их надежности, потому как проводники из усуней покинули их. Так что решение о генеральном сражении было поддержано всеми офицерами, несмотря на низкий воинский дух солдат. Это их единственная надежда, что, победив, они могут добраться до усуней.
Сомнение высказал только командир остатков тяжелой пехоты Ян Чи:
Если для нас единственный шансдать эту битву и победить, то для хуннов, наоборот, бессмысленно принимать это сражение, тогда как они и без того, мучая нас постоянными наскоками, каждый раз наносят тяжелый урон.
Не думаю, возразил командир легкой кавалерии У-Ди, я долго жил среди кочевников и хорошо изучил их нравы и обычаи. Потому уверен, что они примут бой после двух одержанных ими крупных побед.
* * *
Военный совет прошел быстро, я под давлением Ужаса не решился отказать вождям в решающем сражении. Но отверг их план одновременной фронтальной атаки с усиленными флангами. Меня насторожило то, что китайцы поставили во фланги свою конницу. Нет, конечно, я знал, что по всем правилам военного искусства Древнего мира конница всегда защищала бока основных воинских частей. А у китайцев это сейчас были копейщики и арбалетчики. Я не верил, что китайские офицеры настолько глупы, что считают свою кавалерию сильней, чем у кочевников. Даже без Чен Тана у них должно быть много, хоть и не блестящих, но вполне опытных и умных командиров. То как они поставили конницу, выдвинув несколько вперед позиций копейщиков, как будто приглашая атаковать их, меня сильно напрягало. Поэтому отвергнув план вождей, предложил свой, который, они безоговорочно поддержали, потому что он не особо отходил от их желания порубиться в рукопашном бою.
* * *
Я стоял на вершине холма за сто метров позади от рядов девяти тысяч канглы под командованием темника Кокжала. Слева и справа от них находились три тысячи гуннов и усуней под командованием Лошана и три тысячи канглы, командующим которых я назначил Ужаса. За моей спиной расположился десяток Угэ и тысяча женской кавалерии.
Я посмотрел на солнце, до его заката было еще минимум полдня. Китайцы ждали, выстроившись примерно в километе от передовых рядов кочевников, никак не провоцируя нас. Позиции у них были лучше, они стояли у подножия гор, тем самым исключая обход к ним в спину. Я, глубоко вздохнув и пожелав самому себе удачи, дал сигнал к началу сражения.
От основных сил канглы отделился отряд в три тысячи и лавиной понесся на копейщиков, разбрызгивая стрелы, не достигая тридцати-сорока метров до первых рядов китайцев, разворачивала коней и неслась обратно. И так раз пять, но на шестую лавину канглы, предварительно навтыкав в позиции копейщиков все стрелы, двумя клиньями врубились в их ряды. Я забеспокоился, что канглы увлекутся рукопашной. Но спустя несколько минут, они, вывернувшись из строя пехоты, вернулись на свои позиции. Их сменил второй трехтысячный отряд, проделав тоже самое, что и первые. Их сменили следующие три тысячи. С вершины холма мне было прекрасно видно, что китайская пехота несет ужасающие потери после каждого такого наскока.
И тут, при следующей атаке канглы, увидел, как их первые ряды резко пали под копыта следующих за ними рядов конницы, которая теперь, не останавливаясь, сшиблась с противником. Вслед за ними ринулись остальные шесть тысяч всадников центра, глубоко войдя в ряды китайцев.
Это арбалетчики сбили первый ряд атакующих кочевников. Как я и предполагал, командующий китайской армией, не выдержав натиска, бросил арбалетчиков для защиты центра, вынужденно ослабив фланги.
По моей команде, были пущены вверх две горящие стрелы. И тут же стоящая по флангам конница рванулась вперед на легкую китайскую кавалерию, сразу же опрокинув их назад. В помощь им пришли две тысячи тяжелой пехоты, стоявшие до этого в резерве, и они совместно с остатками китайской конницы смогли остановить кочевников.
Я смотрел на поле боя. Два войска уперлись друг в друга. Китайцы, понимая, что в случае поражения в этом бою больше уже не будет шанса на выживание, дрались с невероятной храбростью, несмотря на то, что больше половины их копейщиков состояла из мало обученных крестьян-новобранцев. Кочевники же, напротив, чувствуя близкую победу и отчаяние китайцев, напирали с удвоенной яростью.
«Эта битва может и до вечера продлиться с ничейным результатом», меня это в корне не устраивало. Во-первых, потому что я был почти уверен, что следующая битва обернется поражением. Китайцы, воспряв духом после сегодняшнего сражения, могут сломить нас. Во-вторых, это огромные потери, которые также могут привести к поражению.