В автобусе было тепло, шумно и благодушно. Кто хотел, выпил в городе и теперь сосредоточенно жевал чеснок и ещё какую-то пахучую гадость, отбивая спиртной дух. Директор учуетобъяснили Чоллитак мало не будет. Лёгкой пташкой за ворота и всё выданное верни. Кто ездил за покупками, теперь обсуждал цены и женские претензии. Семейные ведь все. А семьяпервое дело.
Чолли тоже был доволен поездкой. В Комитете к нему отнеслись очень хорошо. Участливо расспросили, как устроился, в чём нужда, сказали, что если что возникнет, то чтоб обращался сразу к ним. Дали деньги, шестьдесят тысяч. Но предупредили, что если гулять начнёт, по-пустому тратить, ну, и сам понимаешь, то и отобрать могут. Не на пьянку и разгул, а для обустройства дают, жить по-человечески и детей растить. Он сам так думал и почти теми же словами. А денег много, большущая пачка, еле в сумку поместилась. Хорошо, куртка просторная, скрыла. Одну тысячную ему тут же разменяли на сотенные, а одну сотенную на десятки, их он засунул во внутренний карман. Это ему в лагере Мороз показал, а он уже рассказал Насте, и она ему такой пришила на старой куртке, а в новой уже есть готовый. Удобно. И как ни давал себе слово, что все деньги, до рубля, привезёт домой, а потратился. Не устоял. Как и остальные быть в городе и гостинцев не привезти нельзя. Непорядок. Вон как автобус набит. Мешки да коробки, да сумки и под сиденьями, и в проходе, и на коленях. А это ещё так а вот под праздник когда собираются, то как обратно, то аж на крышу багаж увязывают. И вот, сотню в карман положил, потом ещё одну добавил, а везёт рубли с мелочью. Но Николаю он долг сразу отдалтот за него утром за билет заплатилугостил всех пивом, как положено. Прописка есть прописка, с ним и так по-божески обошлись: по кружке пива каждому поставил и две пачки сигарет в общий круг выложил. Так что и здесь у него всё в порядке. А накупил И детям, и Насте, и себе, исамое главноев дом. Да и кто бы устоял? Небьющаяся посуда. Это с его сорванцами первое дело. Мишка в лагере два стакана на молоке разбить успел. Здесь уже то миску, то кружку со стола столкнёт. А это И лёгкая, и не бьётся, и нарядная, совсем как господская. Видел он как-то мельком. Вот и купил большую коробку, где всего по двенадцать, здесь говорят, дюжина. И уж заодно ложки, вилки, ножи тоже по дюжине. Ножи заново наточить надо будет, точильный брусок тоже купил. И сумку купил, и набрал всего. Для всех. В жизни столько не покупал.
За окном медленно синела снежная равнина. За спиной Чолли негромко протяжно пели. Сидящий рядом Николай спал, слегка похрапывая. Чолли удовлетворённо вздохнул и откинулся на спинку сиденья. Он устал, и усталость была новой, незнакомой. Ведь не таскал, не грузил, а тело ломит.
Автобус подбросило на яме, оборвав песню.
Ну, подъезжаем.
Да, на фронт уходил, эта ямина была. Вернулся, а она на месте.
Сказанул! Да я мальцом с отцом ещё в город ездил, так на ней каждый раз и
Эй, подъезжаем, мужики.
Николай зевнул и сел прямо.
Ну как, Чолли, доволен?
Во! улыбнулся Чолли. Завтра с утра?
Нет, вместо Николая ответил кто-то сзади. В ночную завтра.
И сразу зашумели.
Ты что, перепил? Смены путаешь?!
Ночная с той недели.
Сам ты Завтра ночная
Чолли посмотрел на Николая.
Кому там в ночь охота? спросил Николай. С утра завтра.
Ну да чёрт, обсчитался.
Вот дьявольщина, проспал бы
Бригадир разбудит, хохотнули впереди.
Ща спросим.
Он не ездил.
Вот и спросим.
Всё, мужики, приехали!
Там разберёмся.
Автобус круто развернулся, отчего уже вставшие с хохотом и руганью попадали друг на друга, и остановился. Скрипнув, открылась дверь, и с гомоном, разбирая вещ, повалили наружу. Чолли взял сумку и коробку с посудой и вместе со всеми пошёл к выходу. Ты смотри, темно уже. Весь день проездил. Ну, сейчас сразу домой.
Но сразу домой он не попал. Не успел выйти, как его позвали.
Эй, Чолли, тебя ищут.
Меня?! удивился он.
А больше индеев нету.
Редокс здесь?
Чолли узнал голос директора, и сразу по спине пополз неприятный холодок.
Да, масса, ответил он по-английски и тут же по-русски:Я здесь.
Пошли!
Повелительный жест не оставлял сомнений, но Чолли растерянно оглянулся на Николая.
А что такое? спросил Николай.
Увидите! хмыкнул директор и повторил:Пошли, Редокс.
Чолли послушно пошёл за директором, ничего не понимая и стараясь не показать свой страх. Но, оглянувшись, увидел, что Николай и ещё двое из бригады идут следом, и немного отлегло: всё-таки не один. Потом сообразил, что так и несёт в руках сумку и коробку, и подумал и ничего не успел подумать, потому что подошли к конюшне и вошли Но это не его крыло, их бригада в другом, а это здесь же Раскат! Всё-таки, значит, донеслисо злой радостью подумал Чолли. И теперь, значит, расплата.
У входа в отсек их встретил черноусый бригадир, Чолли ещё не знал его имени. Увидев Чолли, бригадир хмыкнул.
Ага, приехал, значит. Ну, иди, посмотри, чего натворил.
Кони беспокоились. Со всех сторон нервное фырканье, всхрапывания, частый перестук копыт, и впереди злое ржание, взвизги Чолли узнал голос Раската и невольно прибавил шаг, обгоняя директора. У денника Раската молодой парень с синяком на пол-лица и в разорванной на плече рубашке сразу заорал на Чолли.
Во, чтоб тебяиди сам свою тигру убирай!
Он бы ещё круче завернул, но, увидев директора, поперхнулся. Чолли, начиная уже догадываться, поставил, почти уронил свою ношу на пол и подошёл к деннику Раската. Прижатые уши, налитые кровью глаза
Раскат, тихо позвал он.
Конь дёрнул кожей на спине, как отгоняя муху, но позы не переменил. Чолли вошёл в денник, мягко взял за недоуздок и повторил уже в растяжку:
Раска-а-а-ат.
По спине коня волной пробежала дрожь, он переступил с ноги на ногу, потом скосил на Чолли фиолетовый с гаснущим красным огнём внутри большой глаз и фыркнул, потянулся к Чолли, обнюхивая его лицо. Чолли погладил его по морде, провёл рукой по шее.
Ну, что ты, Раскат? Что ты?
Раскат положил свою большую голову ему на плечо и вздохнул. Вздохнул и Чолли. Вот и всё. Раскат директорский, что теперь ему сделаютэто плевать, а Раската жаль, ведь ломать будут. Жалко.
Редокс.
Он обернулся. Дверь денника он оставил открытой. Директор, черноусый бригадир, парень с синяком, Николай, Степан вот кто донёс! Ну и опять ему не дали додумать.
Отвязывайте коня, распорядился директор. Переведёте в другой денник. Савушкин, Грацию передадите Мотину.
Савушкин? Но так зовут его бригадира. Да, вот и он. Что происходит? Но его руки уже отвязывали недоуздок. Раскат ткнул его мордой в плечо, требуя хлеба.
Нету сейчас. Потом, ответил он коню.
И уже выводя Раската, вдруг заметил, что глаза у директора весёлые. И остальные улыбаются, не насмешливо, а радостно. И окончательно престал что-либо понимать.
Всё время, пока он вёл Раската в крыло своей бригады, привязывал в указанном деннике, задавал корм и водуоказывается Раскат с утра никого ни к себе, ни в свой денник не подпускалРаскат был кроток и послушен прямо прямо ну, слов нет. Чолли даже про вещи свои забыл и не вспоминал. Когда Раскат уже обнюхавшийся через верхние решётки с новыми соседями, успокоено хрупал овсом, Чолли вышел в проход, закрыл за собой решётчатую дверь и услышал от Савушкина.
Раската сам обихаживать теперь будешь.
Чолли кивнул, но до него явно не дошёл смысл сказанного. И директор, улыбнувшись, повторил это по-английски, а по-русски сказал:
Идите домой, Редокс. До утра он вас подождёт.
И все как-то сразу разошлись. А Чолли вспомнил про свои вещи. Но их, оказывается, захватил Николай.
Держи своё. Пошли.
Спасибо.
Чолли взял коробку и сумку, поискал глазами Степана, но того уже не было.
Это Степан настучал, тихо сказал он Николаю. Больше некому.
Не дури, Николай обвёл взглядом ряд золотистых коней за деревянными решётками и повторил:Не дури. Все не слепые.
На конюшне было уже тихо, лампы горели через одну и вполнакала. Многие лошади спали.
Пошли, Чолли, Николай почему-то вздохнул.
Чолли кивнул.
Они шли по мягко поскрипывающему под ногами снегу, и Николай говорил:
Туровец когда глаз на человека положит, когда душу ему отдаст, другого к себе не подпустит. Как забушует туровец, так уж ищем, кто ему на душу лёг. А Степан сказал, чтоб не искали да не перебирали. Так что твой теперь Раскат.
Как это мой?
Тебе его убирать. Ну и, Николай усмехнулся, ну и ездить на нём. Объезжать тоже тебе придётся.
Чолли кивнул.
Понял. А потом? Ну, объезжу я его. А потом он кому?
Никому. Он твой, Чолли.
Чолли недоверчиво хмыкнул.
Николай, кто мне его отдаст? Даже если всю ссуду если в рассрочку, мне за всю жизнь не выплатить.
Никто тебе его продавать не будет. По закону нельзя. Но ездить на нём, работать его ты будешь, Николай усмехнулся. Захочешь, так к себе во двор на свою конюшню поставишь. Только продать никому не сможешь. И подарить. И по закону нельзя. И туровец дважды не выбирает.
Чолли задумчиво кивнул.
А слушай, мне сказали, Раскат директорский, директор как, очень обиделся?
Михеичмужик понятливый, мотнул головой Николай. И Раскат его не был. Директору две верховых положено, а по душе Ладно, сам всё увидишь.
Они уже подходили к дому Чолли. С крыльца сорвалась и бросилась навстречу им тёмная фигура с отчаянным криком:
Чолли!
Здорово, соседка, громко сказал Николай. Ну, до завтра, Чолли. Не проспи, смотри.
Ага, до завтра, ответил Чолли.
Руки у него были заняты, и обнять припавшую к его груди Настю он не мог. Николай движением плеча поправил свой туго набитый мешок и пошёл к себе.
Настя шла, прижавшись к Чолли, и заметила его ношу, только поднявшись на крыльцо.
Ой, Чолли, что это?
Увидела наконец, засмеялся Чолли, плечом открывая себе дверь. И щегольнул новым словом:Гостинцы.
В кухне к нему с визгом кинулись Мишка и Светка. Чолли поставил на пол коробку и сумку и поочерёдно поднял, слегка подбросил и поймал малышей. Потом не спеша разделся. Когда Настя забирала у него куртку и шапку, он пытливо заглянул ей в лицо и нахмурился.
Ты плакала? Почему?
Настя смущённо улыбнулась и стала рассказывать, перемешивая анлийские и русские слова. Выслушав ё, Чолли кивнул.
Я знаю, о чём это. Всё в порядке.
Чолли Он улыбнулся ей и повторил:
Всё в порядке. Я говорил с директором.
Он не выгонит нас?
Нет, Чолли погладил её по плечу.
Настя, успокоено всхлипнув, прижалась к нему. Он обнял её, погладил по голове.
Ну, ну что ты, Настя? Всё в порядке.
Наконец она справилась с собой и захлопотала. С горячей водой, ужином, а тут ещё Паша проснулся и потребовал еды. Но вечер уже шёл заведённым порядком. Чолли сидел у печки, пошевеливая пальцами ног в горячей, медленно остывающей воде, и смотрел, улыбаясь, на Настю, кормившую Пашу грудью, на Мишку и Светку, крутившихся вокруг коробки и сумки.
А что там? спросила Настя. Ты купил?
Конечно, купил. Ссуду я получил. Поговорили со мной, хорошо говорили. Ну, и прошёлся там, он говорил с деланной небрежностью, по магазинам, по рынку. Набрал кое-чего.
Настя засмеялась, заколыхав грудью, и Паша недовольно гукнул.
Завтра в магазин зайду, с долгом расплачусь, Чолли удовлетворённо откинулся на печку, ощутив плечами и спиной приятное тепло. И будем обживаться уже всерьёз.
Как это?
Мебель купим. Белья, одежды, посуды
Чолли
Хватит, Настя, понял он её невысказанные опасения. На всё хватит. Даже и оборвал сам себя, потому что это ещё надо как следует обдумать и посоветоваться с кем из знающих, и сказал уже другое, уже обдуманное:Корову купим.
Ой?! удивилась Настя.
Чолли кивнул.
И кур купим. И поросёнка. Саженцы, семена. Сад сделаем, огород. Мы же не на год сюда приехали. На всю жизнь.
Настя кивнула, забрала грудь у заснувшего Паши и уложила его в колыбель. Чолли взял лежавшее на коленях полотенце, вытер ноги и встал. Убрал лохань с грязной водой.
Я блинов напекла, старательно выговорила Настя. Блины есть будем.
Ладно, согласился Чолли. Поедим, и покажу, что купил.
В самом деле, ему всё выложить, так есть стоя придётся. Блины были тёплыми и оказались очень вкусными. Как Настя ни следила, Мишка со Светкой перемазались. У Мишки сметана даже на бровях оказалась. И Настя вывела их из-за стола умываться. Когда поели, Чолли встал, а Настя быстро убрала со стола и протёрла его тряпкой.
Ну, Чолли поставил на лавку сумку и расстегнул молнию, смотрите.
На стол легли три яркие погремушки, резиновые с пищалками собачка, кошка и непонятный зверь, которого Чолли назвал странным словом:
Обезьяна.
Потом голубенький нарядный комплект для Паши. Ползунки, кофточка и чепчик. Штанишки с рубашкой для Мишки и красное с белыми оборочками платье для Светки. Потом ярко-розовый в цветах платок, зеркальце на ручке, расчёска и щётка для волос, две рубашки в чёрно-зелёную и чёрно-красную клетку Стол уже завален, а Чолли всё доставал и доставал пакет с апельсинами и пакет с конфетами и два куска мыла в ярких обёртках
Господи, Чолли
Настя даже растерялась перед этим великолепием. А Чолли достал из сумки большую и явно тяжёлую коробку, поставил её на стол и торжественно открыл. Блеск уложенных в ровные стопки ножей, вилок и ложек, больших, поменьше и совсем маленьких, ослепил Настю.
Господи, растерянно повторяла она, господи
Чолли отнёс опустевшую сумку к двери, повесил на гвоздь и вернулся к столу уже с коробкой. Но прежде, чем открыть её, взял апельсин, почистил и дал Мишке и Светке по половинке.
Ешьте.
И Настя как очнулась. Взяла платок и накинула на плечи, как видела уже у местных женщин, и повернулась перед Чолли.
Хорошо? улыбнулся он.
Ох, Чолли, выдохнула Настя. И указала на коробку:А здесь что?
Посуда.
Чолли развязал верёвку, раскрыл коробку и стал выкладывать на стол. Тарелки, тоже разные, трёх размеров, чашки, блюдца Все белые, блестящие, в красных розочках по ободку.
Вот, особая, небьющаяся.
Чолли, Настя осторожно протянула руку и тарелке, но не взяла её, а только погладила. Это ж это ж по-господски. У хозяина такая была.
А чем мы хуже? победно улыбнулся Чолли.
Чолли на глазах у Насти выступили слёзы. Это взаправду, Чолли?
Взаправду, кивнул Чолли и обнял, прижал её к себе.
Настя обхватила его за шею, прижалась всем телом. И долго бы они так простояли, но Мишка полез на стол за апельсином и столкнул стопку маленьких тарелок. Те оказались действительно небьющимися, но шуму наделали. Проснулся и закричал Паша, заревел отшлёпанный Настей Мишка, а с ним за компанию и Светка. И стали наводить порядок.
Нарядную одежду Настя сложила обратно в сумку: больше же некуда. Игрушки отдали Мишке и Светке, а погремушки положили в колыбель. Конфеты и апельсины Настя положила на окно, а посуду составила на край стола у стены.
Чолли, шкафчик нужен. Для посуды.
Завтра, кивнул Чолли. Давай, я дом обойду и покурю. А ты их укладывай.
Ну да, ну да, закивала Настя.
Чолли натянул сапогиЈ надел шапку и старую куртку, достал из кармана новой куртки пачку сигарет и вышел на крыльцо. Все эти дни, как уехали из лагеря, он промаялся без курева. В поезде, правда, его пару раз угощали, и уже здесь пачку под запись взял. Но одно делоодолжено, и совсем другое, когда куплено. И с домом так же, но нет, рано об этом, тут как следует обдумать надо, как бы новую кабалу на себя не повесить. Он с наслаждением закурил. В посёлке было тихо, и окна почти везде тёмные, спят все. О Раскате он Насте не сказал, не смог. Да и да и незачем ей наверное об этом знать. «Твой он теперь». Чолли усмехнулся. Ему уже так давали. Корову. Да что там. И про Найси хозяин тогда ему сказал: «Забирай. Даю её тебе». А потом И дом Ладно, может может, здесь и по-другому будет. Он докурил, тщательно растоптал, растёр на заснеженном крыльце окурок, потом подобрал его и пошёл в уборную. Туда выкинет. И по дому пройдётся.
Когда он вошёл в кухню, Настя уже успокоила и уложила детей. Пирамидка, конёк, собачка, кошка и обезьяна стояли в ряд на подоконнике. На другом лежали зеркальце, щётка и расчёска. Апельсины и конфеты на столе рядом с составленной в стопки посудой. Настя в одной рубашке стояла посреди кухни.