Если вы все это знаете, отчего не знаете свое имя?
О, я желал бы найти ответ! Если меня опоили или прокляли, то мне следует спасаться бегством, задумался новоназванный Алексей. Сами посудите: я прихожу в сознание посреди привокзальной площади. Утро совсем незнакомое место, при мне ни денег, ни документов, ни памяти. Я бы заявил о краже своей личности, однако же кто примет такое заявление? Далее: если мою личность украли, мне лучше помолчать и поберечь хотя бы жизнь. Без памяти я беззащитен. Вот до чего я додумался, пока бродил по окрестностям. По совести сказать, я был рад очутиться в этом сарае, меня накормили, над головой появилась крыша а снаружи шел дождь.
Звучит не так уж глупо, вдобавок вы не высказываете претензий особенно при Щурове. У вас будут документы. Но строго под гарантию того, что Бычий глаз не сожжет склады. Он грозится с весны, и ведь не шутит. Если разрешите дело полностью, я прослежу, чтобы в бумагах жандармерии никогда не появилась запись о человеке без имени и прошлого, помещенном в арестантский сарай.
Вы щедры. О, вероятно, Степан обеспокоил многих.
Он принес пользу многим, мой брат учился на деньги его отца, а племянник моего начальника и теперь лечится у моря на его средства. Но знаете, вся добрая память станет пеплом в один день, если он Скажу проще. В пожаре я обвиню вас, и вымещу гнев на вас. Это удобно и необременительно.
Лексей, забирайся, что ты встал, купец высунулся из экипажа и почти упал, цепляясь за плечи старика. Я вспомнил, ты говорил, мой сын не обязательно и вор. Говорил же?
Я говорил, что боль делает нас опрометчивыми. Не исключено, что некто посторонний и коварный намеренно растравил вашу боль. Вы сильный человек, но семья это ваша душа, он ударил исключительно подло! Вам надо трезво рассмотреть всю историю так называемого воровства: кто сообщал о нем, когда и в каких выражениях? Что предъявлял для доказательства? О, полагаю, вы не дали себе такой возможности. Хотя вы держались весьма хорошо. В столь тягостных обстоятельствах ваше дело не в упадке, товар движется, и, как я понимаю, жалование выплачивается в срок.
Я держу слово.
Степан, вы человек большой души. Отчего-то мне трудно поверить, что ваш сын мог воровать, тем более намеренно губить отцовское дело. Если он унаследовал хотя бы отчасти ваше мировоззрение.
Слово длинное, упрекнул купец.
Учетные книги, так называемый Алексей сменил тему. Давайте начнём с общей оценки движения денег и товара. Затем выборочно проверим склады. Поговорим с поверенными вне Переборов. Обязательно сделаем все это вместе с вашим сыном. Степан, если он человек вашего склада, у него тоже горит душа. О, как еще склады уцелели в таком-то семейном пожаре, просто чудо!
Я тебя уважаю, хоть ты наверняка мошенник. Ох и гладко говоришь. Вся столичная шелупонь ровно так выражается. А ковырни ногтем, ихие умности отстают вроде краски на гнилой доске.
Купца втащили обратно в экипаж, его собеседник начал взбираться по откидным ступенькам, кряхтя и вздыхая споткнулся, покачнулся и неловко сел на землю. Некоторое время слепо ощупывал колесо и мелкий щебень, которым был засыпан двор. Помощники Щурова всполошились, подхватили гостя под руки, пока трезвеющий хозяин не показал свой бычий норов, не потребовал снова водки и керосина с этого и началась гулянка пять дней назад.
Лексей, тебе что, поплохело? Простыл? всерьез забеспокоился купец.
Как ни странно, мне стало лучше. В глазах потемнело, это да. И вроде кто-то кричал почудилось. И время. Такие часы бронзовые, напольные, недоуменно выговорил Алексей и показал форму часов двумя точными жестами. Одиннадцать пятнадцать. И маятник интересный солнце-подсолнух в янтарной отделке. Туда-сюда, туда-сюда О, похожее со мной было вчера, примерно в то же время. Странно.
Поесть тебе надобно, да чтоб пожирнее-погуще. Сам ты маятник, мотаешься туда-сюда, проворчал купец. Лексей, я трезвею. Когда трезвею, делаюсь грустен и груб. Скажу прямо. Выслушал меня пьяного молодец, словчил. Пьяный я делаюсь падок на лесть. Но теперь тебе пора увидеть меня трезвого! Если ты мошенник, беги сразу. Трезвый я мстителен. Ха! Если ты не мошенник, тем более спасайся. Я жду от людей больше, чем они могут дать. Ох, беда, по совести если рассудить, я всеми недоволен. Дело не любят, душою не болят, жилы не рвут. Я накормлю тебя, а после из тебя же все силы работой выгоню. Понял ли?
Экипаж наконец тронулся. Помощник начальника жандармерии недоуменно пожал плечами: первый раз он слышал, чтобы Щуров так прямо высказался о себе. И первый раз видел человека, ничуть не испуганного советом Бычьего глаза, похожим на угрозу
Степан, а знаете, меня так и тянет поработать, не жалея сил. Я вроде как заскучал Но сперва расскажите о сыне, у вас дар к описанию характеров. Он внешне на вас похож? Наверняка вы отправили его учиться, я так и вижу диплом на стене гостиной. О, это может быть бакалавр Сьенского университета? Или же он учился на родине? При вашем сильном характере было бы уместно, если пофантазировать, изучение математики и логики. Такие дисциплины дают личности верное развитие в организованности.
Дурак из вредности учился в медицинском, из чистой вредности! Лексей, кроме тебя, никому и не понять. Из вредности! Он сказал мне, что выбрал университет, пропитанный спиртом. Он мстит мне и смерти моей желает.
Это были последние слова, которые расслышали жандармы у арестантского сарая. Экипаж, наконец, отбыл. Помощник начальника жандармерии вздохнул с облегчением. Чуть постоял, провожая взглядом превосходный выезд Щурова его коней и конюхов норовили перекупить в прошлую весну сами Кряжевы! Отвернулся, подозвал дежурного по станции. Уточнил, что известно о так называемом Алексее. Оказывается, нашли у вокзала, без памяти. То ли три дня назад, то ли четыре. Вроде бы кто-то из нищих видел, как старика высадил извозчик. Определенно, извозчик был не здешний, может даже столичный, хотя кто бы поехал в такую даль, да еще ночью? Дорого и без пользы: поезда хотят часто, кому охота тащиться вдоль путей?
Записи удалить, нищим вправить мозги и выбить память, велел помощник начальника, обдумав новости. Поморщился и добавил, устраиваясь в двуколке, когда никто не мог его услышать: Он перешел дорогу кому-то покрепче нашего Степана Бычьего глаза. Живки в деле, вот на что похожа его потеря памяти. А крепкий сон дается тем, кто мало знает. Так не будем же знать ничего и удалим его со станции, как только разрешится дельце.
Выползок, первая жизнь. Оборотень
Проведя лето в поселке, он решил, что жизнь там нехороша, но, попав в город, ужаснулся куда сильнее: соседи друг друга не знают в лицо и по имени, может ли быть хуже? Но все это было до того, как он создал гнездо, многому выучился у старших городской артели и отправился в дальнюю страну для охоты на злого хозяина золота. Вот уж где жизнь показалась вовсе вывернутой наизнанку, безнадежно изуродованной.
На новом месте пришлось долго таиться, изживать неверный выговор, нездешние повадки и привыкать к местному укладу.
Земли золотого злодея простирались широко, и всё на этих землях леса, поля и горы принадлежало ему. Даже люди! Здесь считалось обычным делом покупать детей и взрослых. И хуже, они сами себя продавали чтобы выжила семья, чтобы узнать сытость, чтобы не принимать сложных решений и слепо исполнять чужие приказы.
Вообще люди тут селились тесно, возделывали всякий клок земли. Здешний лес был жалок: всего лишь рощи, плешивые от вырубок, да перелески, любой из которых можно пройти насквозь в два-три дня.
Когда все в гнезде попривыкли к новому месту, пришло время перебраться ближе к замку. Время было подходящее: перед сбором урожая здесь многие брели по дорогам дальше и дальше от дома искали сезонный доход. Так что появлению пришлых работников никто не удивлялся.
Старший артели указал поселок, где дадут фальшивый найм и вполне настоящий безопасный кров. Добираться до места было всего быстрее через «великий лес», который охраняли особые наемники егеря. Они следили, чтобы нищеброды не посмели взять даже кроху от хозяйского имущества, будь то дичь, сено, дрова или всего лишь ягоды и грибы. Хворост, и тот дозволялось брать лишь жителям ближних сел! Не удивительно, что торговая дорога усердно огибала «великий лес», его запреты и его егерей.
Впрочем, навыки здешних следопытов были смешны таежному жителю. Он легко прошел бы мимо любого егеря средь бела дня невидимкой Но на опушке душу вдруг накрыла тень сомнений, следом пришли боль и страх. Он оглянулся: за спиной гнездо. Два десятка лиц, обращенных к нему. Два десятка жизней, сплетённых его трудами и болью воедино. Крепкие этим единством.
Скажи, и мы сделаем, Волк, молвил Ворон.
Из старших в гнезде Ворон самый надежный и несуетливый. Он первым назвал вожака «Волк». Потому что волки живут стаей, но верны семье. Так Ворон сказал, поясняя и все согласились.
Знаю, Волк передернул плечами и не стал пояснять своего настроения, но Ворон понял и без того. Чуть помедлил и первым вошел в лес, не задав нового вопроса.
Лисенок, пригляди за неопытными и успокой тех, кому страшно. Кабан, ты замыкаешь. Мало ли оружие наготове.
Младшие пошли мимо, ступая осторожно, как их учили, но трава все равно шуршала, а ноги спотыкались Лисенок метался туда-сюда, кого-то гладил по плечу, кому-то отвешивал подзатыльник или пихал в ладошку сладкие сушеные яблоки, кусочки пирога, изюм. Лисенок гибкий и тонкий, во всякую щель проникает чтобы извлечь оттуда чужое имущество. До того, как попасть в гнездо, он кочевал по притонам большого города, и взрослые воры прочили ему большое будущее. Он умел воровать, он не мог не воровать и не желал быть вором! Его ломали всеми иными доступными способами для «его же пользы». И убили бы: он был упрям, как настоящий звереныш. Но Волк приметил рыжего заморыша, забитого до полусмерти. Украл у воров и выходил. Сказал: живи, как сможешь. Не нравится с нами уходи в любой день. Но Лисенок уже три года рядом то пропадает, то возникает из ниоткуда. Тощий, веселый, с мешком чужих вещей и ворохом сплетен.
И это они зовут лесом. Вот дурь, прорычал Кабан, встав рядом с Волком.
Из всего гнезда лишь Кабан и Ворон по-настоящему знали тайгу. Прочие выросли в городах или поселках. А теперь в гнездо добавилось трое здешних. Им жалкий лес казался непролазным и очень опасным. Странно: не тигра боялись, которого нет, даже не медведя, который может и найтись, а каких-то бесов, черных призраков и прочей небыли-невидали. Горожане, что с них взять?
Кабан принюхался, повел головой на короткой шее, и все тело качнулось вправо-влево. Кабан кряжистый, чудовищно сильный и обманчиво-спокойный. Старший в гнезде. Давно мог бы стать вожаком или уйти, но не хочет. Снова втянул воздух, нарочито шумно фыркнул.
Гнилой край, Волк, скала Кабан так тихо, что никто из младших не разобрал. Старший артели не держит нас за людей. Здешние пацаны не нашей породы. Далась тебе золотая охота! Не наше дело. Непутёвое вовсе.
Мы уже здесь. Теперь должны или загнать дичь, или уйти так, чтобы нас самих не загнали вместо дичи. Кабан, веди всех. Ты и Ворон, вам верю.
А сам?
Хочу глянуть на замок. Сразу, понимаешь? Пока мне никто не рассказал, что и как я должен видеть.
Кабан одобрительно кивнул, отступил и сгинул. Ни одна веточка не шелохнулось. Волк еще постоял, мысленно спрашивая себя: кем стали дети твоего гнезда? Обзавелись звериными кличками и именами здешнего, непривычного толка. Обучились убивать и выслеживать. Того ли ты хотел, Волк? Может, ты попал в хитрую западню? Злодей с горой золота до сих пор не поддался артели. Он силен и опытен. А ты привел малышню, которой обещал защиту. Вдобавок сам мало что умеешь вне леса. Ты только начал входить в силу, копить ум
Волк, забывший урожденное имя, запрокинул голову и беззвучно взвыл. Встряхнулся, прогоняя сомнения, сорвался с места в стремительный бег! Он видел карту земель хозяина золота лишь раз, но верил своему чутью. Пока Ворон и Кабан тащат гнездо безопасной тропой, он метнется по срезке мимо домика егерей и глянет на замок со стенами выше леса. Побродит по внешнему городу, подумает, как относиться к золотой охоте, своей ее считать или чужой.
Волк еще до полуночи миновал сторожку егерей, а утром уже выбрался на большое поле, сплошь в серо-розовом тумане. Как раз когда удалось выбраться к дороге, туман стек на траву радужной росой. Молодой день пах свежестью, дорога не пылила. Волк огляделся: безлюдно. И вот она, развилка, в город налево. И он побежал к городу ровно и неутомимо, как бегал дома, в тайге. Он сперва и не подумал, что здешние так не умеют а после сообразил и заставил себя двигаться быстрым шагом и чуть стелиться, и слегка шаркать башмаками.
Дорога выглядела добротной. Широкая две повозки разъезжаются и вымощена камнем. По сторонам были устроены канавы для стока воды. В дорогу то справа, то слева вливались тропки.
День разогревался, на брусчатке делалось людно замок рядом, при нем город, многие желали попасть туда с грузом или делами. Волк теперь ловчил, сторонясь повозок, огибая телеги, шарахаясь от верховых. Душа успокаивалась: он одет, как местные, понимает их речь и разбирает, кому уступать дорогу и кому кланяться. Он пока примеряется к делу, он не полезет нахрапом во внутренний город, тот, что обнесен стеной. Лишь погуляет по улочкам внешнего, открытого для всех.
Пади!
Волк сперва не понял слово. Кричали далеко, невнятно. Но шум приближался. А люди все, даже верховые в богатой одежде спешно покидали дорогу. Кто-то норовил спрятаться, кто-то падал ниц, кто-то встал на колени и бесконечно кланялся пустой дороге. Неужели?.. Сразу, прямо теперь можно увидеть золотого злодея?
По обочине пролетели вскачь два верховых. Появились еще шестеро, эти громыхали рысью. На них было надето так много железа, что смотрелось это не страшно а глупо. Волк подумал с ехидством: положим, захотят они по нужде, как быть? А если оса заползет за шиворот? А если пойдет дождь? Волк поежился, мысленно перечисляя новые и новые «если».
Показалась карета. Большущая, она катила по середине дороги, мягко раскачиваясь на огромных колесах. Выглядела очень дорогой, новой. Волк щурился и пытался понять: он разочарован? Почему же?
Карета вдруг остановилась! Волк насторожился, кинул взгляд вправо-влево, выбирая путь отступления. Отметил: верховой тот, что одет богаче всех, у него и доспех с золотым узором нагнулся к оконцу кареты и внемлет, не смея даже коснуться ткани шторки. Вот он поклонился, отвернулся. Привстал в седле, обшарил взглядом толпу макушки и затылки, согнутые в поклоне спины и немногочисленные лица самых наглых, готовых глазеть с риском для здоровья
Всадник резко, с металлическим звоном, выбросил вперед руку и кончик плетки указал на Волка! Через толпу ринулись железные конники. Волк дернулся было улизнуть, но коленопреклонённые селяне и горожане повели себя нелепо. Кто поумнее, те стали расползаться, а глупые ретиво вцепились Волку в руки и плечи, давя к земле. Отпустили, лишь отброшенные охраной кареты. Застучали совсем рядом копыта это подъехал тот, кто говорил с хозяином.
Ты! Господин желает задать вопросы. Лезь в карету. На пол, на колени, глядеть вниз. Всякий ответ начинать со слов благодарности за право жить на его земле. Не смей сам спрашивать. Руки вперед.
Волк отрешенно пронаблюдал: вот ему связывают руки, кидают на шею петлю и волокут к карете как скотину, выбранную на убой из большого стада. Вот сунули через порог или как это называется в карете, если не порог? Напоследок пнули пониже спины.
Хлопнула дверца. Снаружи щелкнул кнут. Карета тронулась, стала покачиваться.
Извини, шепнул слабый голосок. Не умеют они иначе.
Сначала Волк увидел нож. Проследил, как этот нож с костяной ручкой и серебряной насечкой, с камнем в основании рукояти разрезал веревку на руках, затем на шее. Стало возможно растереть запястья, опереться о край бархатного сиденья и поднять голову. Зажмуриться от недоумения, на ощупь сесть на бархат и снова открыть глаза. Протереть их хотя и это не помогло.
Он хотел удивиться и вот, изумлен до потери дара речи! Напротив, на таком же бархатном сиденье, сидит ребенок. Сам Волк, пожалуй, выглядел точно так, когда миновал лесное пепелище и добрел до поселка: кожа да кости, в глазах отчаяние Ему тогда было восемь. А сколько этому ребёнку-призраку? Восемь? Двенадцать? Или все четырнадцать, если он не растет