Вот первый справа танк подбит. Фаустпатрон поразил боеукладку, и танк мгновенно взорвался, ничего живого в нем и возле него не осталось. Экипаж погиб мгновенно, без мучений. На его место выдвинулся танк из второй линии. Он обвешан матрасамиимпровизированная защита от фаустпатронов. Но тут же достается и емуприлетел очередной такой патрони матрас разлетается в клочья, но броня цела, на ней остается лишь оплавленная вороночка«засос ведьмы» так называют этот след смерти танкисты. В ту же минуту из прикрывающего танка снаряд бьет по черной глазнице окна, откуда стрелял фаустник. Остаток стены дома с надписью белой краской по всему фронтону: «С нашим фюреромк победе!» обрушивается, а стрелкА ударной волной подбрасывает на несколько метров вверх, потом мертвое тело, словно тряпичная кукла, падает вниз под танковые гусеницы. По развевающемуся белому, теперь окровавленному, головному платку определяюфаустником была женщина.
Останавливается и передний левый танкему разворотили гусеницы, но он боеспособен, его пушка стреляет и попадает в немецкую самоходку. Снаряд пробил броню, машина горит, огонь идет к бакам с горючим, а погасить его экипаж не в состоянии. Надо бы покинуть САУ до взрыва, попробовать успеть отбежать на безопасное расстояние, хоть и под пулями наших автоматчиков, но у раненых танкистов уже нет сил отдраить люки. И слышны крики заживо горящих людей. Их душераздирающие вопли пробиваются даже через грохот боя и доносятся до нас. Помочь им нельзя: люки закрыты изнутри, снаружи можно открыть только разрезав металл сваркой. Но кто им поможет? Не наши же, а немецких ремонтных команд нет.
Ужасна смерть танкистов в боючто русских, что немецких. Нет, наверное, смерти страшней
Неожиданно вспомнил, что и брат моей АнечкиНиколайбыл танкистом. Без вести пропал в сорок четвертом на территории Белоруссии. Жив ли он? Или погиб вот так же
К концу боя за улиц, САУ и Тигр были уничтожены, из наших четырех танков остался только одинтот, у кого разворочены гусеницы, и который уже не мог двигаться вперед. За дело взялась пехота. Прикрываясь дымовой завесой, она внезапно возникает из клубов дыма и подчищает квартиры и подъезды домов, казематы, подвалы, соединенные между собой переходамипо ним немцы могут пробраться даже в тыл наших войск. Затем на улице появляются новые наши танки, они проходят улицу насквозь, задрав пушки, и переползают через баррикады на следующую улицу. Успеваю увидеть, как один из танков подрывается на мине
Улица устлана телами убитых, но еще больше корчащихся в страданиях, раненых. Они немонеслышно из-за грохота сраженияразевают почернелые, жаждущие влаги, рты, прося о помощи. Теперь к ним начинают подбираться девушки из санчасти, перевязывают на месте раны, накладывают шины на поломанные ноги, поят водой, кому-то помогают подняться и ведут в тыл, кого-то тащат на носилках.
Невдалеке от меня молоденькая санитарочкабелокурая девчушка, лет семнадцати, в берете и негнущихся, не по маленькой ноге, огромных кирзовых сапогах схватила за руку пожилого, усатого красноармейца, с совершенно черными, выгоревшими глазами, пытаясь помочь тому встать. Девчушка дергает его за кисть, и рука белым, до плеча, обрубком выскакивает из рукава его обгорелой фуфайки и остается в ее ладонях. Солдат даже не реагирует, а у девчушки отказывает нервная система, и она валится на мостовую без чувств. А к раненым немцам, боящимся даже стонать, никто не спешит, да и некому
Бой отдаляется, и стало чуть тише, теперь можно услышать выкрики окружающих меня людей. Полковник Слогодский отдает короткий приказ, и пехотный батальон устремляется на зачистку занятого квартала, через десять или пятнадцать минут туда же неспешно поползли и танки нашей группы. Проходы между дворами загорожены бетонными плитами и стальными ежами, и танки крушат стены домов, проходят их насквозь в облаках пыли, и таким образом врываются во дворы.
Затем я, одетый, как и все в нашей группев бронещитке под фуфайкой и каске из сверхпрочной брони, вместе со Слогодским, окруженный двумя десятками спецназовцев, держащих на изготовку оружие и крутящих во все стороны головами, проходим очередной двор до следующей улицы, где идет уже другой бой. И так, квартал за кварталом, мы добрались до целидвора, где располагалось здание, в котором находилась квартира Фогеляйна. Он должен ждать меня там
В этот двор, с поваленными и рассыпанными по нему, словно спички, деревьями вошли наши танки, они же оцепили квартал по периметру, тут же отработала и пехотазачищены от уцелевшего противника все окружающие дома, проверена и сама квартира. А из близлежащих квартирсверху, снизу и боковыхвыведены все, кто там еще оставался из числа мирных жителей, если их только можно было считать таковыми. В любой момент от «мирных граждан» можно было ждать очереди из спрятанного в шифоньере автомата. В самом доме и окрестных домах выставлены наши снайперы, в подъезде на всей длине лестничной клетки стоят патрули. Мне сразу же доложилив квартире никого нет, впрочем, докладчики и не ведали, КТО тут должен был быть.
У искомого нами подъезда стоит наша ИСУ-152, урча еще не выключенным двигателем. Когда мы уже почти подошли к подъезду, вдруг, из подвала соседнего дома выпорхнул фаустпатрон и, оставляя за собой голубоватый дымный хвост, звонко лязгнул о броню нашей самоходки, полыхнув желтой огненной вспышкой.
Следом из подвала поднялся пожилой немец из фольксштурма с поднятыми руками. Онв перепачканной военной шинели без погонов и в армейском кеппи. Из-под него грязными стручками торчат давно немытые и нечесаные седые волосы, лицоизможденное, в пороховой копоти, со светлыми пятнами глазниц. Старик выпрямляется во весь рост, презрительно сплевывает через плечо и, заложив руки за голову, направляется в нашу сторону. Но не успел сделать и пары шагов, как относительную тишину взорвали автоматные и ружейные выстрелы. Немец еще падая, упасть был буквально разорван в клочья лавиной свинца. На этом месте остались лишь разбросанные остатки тряпья и куски мяса, залитые кровью.
Откуда он взялся? Как потом оказалосьподобрался по коллектору
И вот стоит железная машина с наглухо задраенными люками, изнутри ее сквозь броню слышен визг вращающегося умформера радиостанции. Но экипаж молчит Не отзывается ни на стук подбежавших наших бойцов, ни по радио. В башнемаленькая, диаметром с копейку, оплавленная дырочка, мизинец не пройдет. Концентрированный взрыв ударил по броне. Кумулятивная граната прожгла сталь, огненным вихрем ворвалась внутрь. Брызги расплавленной стали мгновенно поразили всех насмерть Не затронуты ни боеукладка, ни баки с горючим, ни механизмы. Погибли лишь люди. А танкживойстоит у дома, низко опустив к земле пушку, как бы скорбя по погибшему экипажу. А людей уже нет.
Что ж, это война
Слогодский трехэтажным матом вдруг заорал на подчиненных, и солдаты вновь бросились на зачистку домов и подвалов, а прикрывающая меня группа, тесно сомкнувшись вокруг меня, ощерившись оружием, запихивает меня в подъезд.
Зайдя в квартиру, я приказал всем покинуть помещение, и остался тут один. Квартира оказалась безлюднани самого Фогеляйна, ни Евы Браун, ни шефа гестапо Генриха Мюллера. Никого из тех, кого бы я мог тут встретить. Конечно, застать здесь даже одного из этой троицы было бы неслыханной удачей. Впрочем, еще не вечер
Я прошелся по комнатам, ища какие-нибудь зацепки, которые могли бы дать мне дополнительную информацию. Великолепная, роскошно обставленная квартира, разгромлена. Сорваны со стен и выпотрошены из золоченых рам дорогие картины, распахнуты дверцы шифоньеров и сервантов, на полу валяются шелковые платья, лисья шуба, женское белье, битая фарфоровая посуда и хрусталь, растрепанные фолианты старинных книг, и все это покрыто слоем пуха от вспоротых подушек и матрасов алькова, выполненного в стиле Людовика четырнадцатого. Сюда не попал ни один снаряд, ни одна пулявесь этот хаос был делом рук эсэсовцев, что-то тут недавно искавших. Видимо, у них совершенно не было времениподжимали наши, к тому же они не зналигде надо искать. Я знал.
Я прошел в небольшую комнатку с лепным потолком, из каждого угла которого немо дули в трубы белые ангелочки. В ней полумракокна зашторены бархатными коричневыми занавесями с золотыми шнурами. На одной из стен косо висела большая цветная фотография в бронзовой раме, на которой был запечатлен момент бегов: ипподром, кричащие люди, пестрые флаги и лошади, приближающиеся к финишу. Впереди мчался огромный вороной жеребец. Он распластался в воздухе, казалось, готовый вырваться из тонких, будто игрушечных, оглобель: вытянутая мощная шея и маленькая сухая голова, распушенный по ветру хвост. Наездник, изо всех сил натягивавший вожжи, почти лежал на качалке. Это был Герман Фогеляйн.
В глубине комнаты располагался угасший камин, у окна стоял мощный буковый канцелярский стол с разбросанными на нем бумагами. На столе три телефона. Один обычный, из черного карболита, второй с серебряными рунами СС по центру диска без номеров, третийтакой же, только вместо рунзолотой имперский орел, держащий в когтях свастику. Я понял, что телефон с рунамипрямой для связи с Гиммлером, а с золотым орломс Рейхсканцелярией, а нынес Фюрербункером Гитлера. Мелькнула шальная мысль, а что, если позвонить, может, что-то и узнаю о судьбе Германа? Посмотрел на проводавроде целые, неперерезанные и неповрежденные. Но это не было гарантией того, что линия не оборвана где-то в самом городе. И, все же, несмотря на всю невероятность и абсурдность этого звонка, я снял трубку.
Здесьобершарфюрер Рохус Миш! отчетливо, будто из соседней комнаты донеслось из трубки.
Хайль Гитлер! поприветствовал я по-немецки личного секретаря-телефониста и телохранителя Гитлера.
Этот рослый, красивый, черноволосый парень с лицом, которое могло бы послужить образцом для ваяния «воплощенного ария» любому скульптору, был знаком мне лишь заочно, по фотографиям из материалов, ранее представленных мне для Берии Германом Фогеляйном и Генрихом Мюллером.
Зиг хайль!
На проводе Вольдемар Фогеляйн. Могу я поговорить с братом? спросил я хриплым голосом, выдавая себя за простуженного, дабы не дать опознать себя на тот случай, если Миш знал Вольдемара лично.
Извините, штандартенфюрер, но я этого сделать не могу. Ваш брат находится здесь под арестом. Больше мне ничего не известно. Хотите переговорить с группенфюрером Раттенхубером? Возможно, он знает больше.
Нет, не стоит, обершарфюрер, я бы не хотел быть навязчивым, если дело обстоит так серьезнодо прояснения вопроса. Но я уверен, все скоро определитсямой брат чист перед фюрером и Германией, ответил я, боясь, что Раттенхубершеф личной охраны фюрера, будучи лично знаком с Вольдемаром Фогеляйном, без труда раскроет меня.
Одну минуту, герр Фогеляйн, судя по звонку, я полагаю, вы говорите из квартиры обергрупеннфюрера?
Да, обершарфюрер
Не могли бы вы сказать, как близко к вам подошли русские? У нас тут проблемы со связью, вот нам и приходится обзванивать городские квартиры, чтобы узнать положение дел в городе.
Русские совсем близко, поэтому сейчас я вынужден прервать разговор. Я спускаюсь в подвал и присоединюсь к защитникам Берлина.
До свидания, герр Фогеляйн. В Берлине мы сломаем красным хребет! излишне бодро рявкнул Миш.
Трубку на том конце повесили, и я понял, что пока еще Фогеляйн жив, но надежды на то, что теперь его можно будет вывезти в Москвууже нет. Тем более не удастся это сделать с Евой Браун, любовницей Гитлера. А я так на это надеялся, еще больше надеялся на это всесильный Берия. Интересно, чего вообще хочет Берия, почему операция скрывается от Сталина? Какую игру он ведет? Впрочем, это не мое делоодин хищник пытается перегрызть глотку другому, мое дело сделать все возможное для успеха этой операции, иначе мою невесту, мою дорогую Анечку, не выпустят с Лубянки. В чем она виновата? Да ни в чем, дело состряпали. Просто Берия держит ее заложницей, чтобы я не свинтился совсем или не сдал его Сталину.
Я подошел к камину, на котором стояла бронзовая фигура вздыбленной лошади, и передвинул среднею кочергу из паза, в котором она торчала, специальным образомтак, как это делают в автомобиле, когда включают передачу заднего хода. Камин выдвинулся вперед на скрытых полозьях, обнажив потайную нишу. Оттуда я достал три цинка из-под патронов для пистолета-пулемета «MP». Один из них был запечатан личной печатью Фогеляйна. Два другихнет.
Я открыл цинк, предназначался лично для меня. На коробке была бирочка с надписью печатными буквами: «Сержу».
Сбоку в коробке лежала, перехваченная резинкой, небольшая пачка писемштук десять или двенадцать. Самой верхней в пачке была записка: «Моя переписка с Евой».
Также там находился «Walther P-38» позолоченный и богато украшенный пистолет, как выяснилось потом, подарок Герману от его шефа рейхсфюрера Гиммлера. Произведен по индивидуальному заказу, серийный 4621. Накладные щечки на рукояти пистолета сделаны из слоновой кости, с резьбой, имитирующей дубовые листья, а поверх, с обеих ее сторон, имелись вставки из чистого золота в виде имперского орла со свастикой в когтях. На левой стороне, после маркировки «Р-38» и года выпуска «44», читался известный лозунг СС«Mein Ehre heisst Treue» («Моя честьверность»). На другой стороне выгравировано имя обладателя оружияHermann Fegelein. Тут же лежали роскошные золотые часы «CARTIER RONDE GOLD» с тяжелым золотым браслетом. На задней крышке часов тоже шла гравированнаянадпись руническим курсивом «In Herrlicher Kamaradschaft» («В знак сердечной дружбы») и подписьH. Himmler, точнее, перенесенная на золото точная копия подписи шефа СС.
Были здесь и несколько фотографий в плотном, темном пакете для неиспользованных фотопластинок. На первой, в половину роста, изображен сам Герман Фогеляйн в черной парадной форме генерала СС, с орденской колодкой на груди и Железным крестом в вырезе воротничка. Гладко зачесанные назад темно-русые волосы, холодные серые глаза, смотрящие прямо и даже вызывающе, словно в лицо смерти, которой они не боятся. А слегка скривленный вправо рот словно насмехался над ней. На оборотной стороне, корявым почерком человека, руки которого привыкли к уздечке и плетке, а не к перу, выведено химическим карандашом:
«Дорогому Сержу!
Я верю в нашу новую встречу А ты?
Герман
27.04.45».
На другой фотографии Герман кружится в вальсе с Евой Браун, подругой Гитлера. Она в светлом платье до самого пола, похожем на свадебное. Какого именно цвета платьенепонятно, все фотографии черно-белые. Герман снят со стороны спины, его левая рука лежит чуть ниже ее талии. На голове Евы, с правой стороны, в пышных, завитых и длинных, ниже плеч, густых волосах приколота белая роза. Лицо Евы видно почти в полный анфас, и даже на фотографии заметен ее страстный взгляд, какой может быть только у влюбленной. На обороте надпись: «Моему Герману. Забудешь меня, порви и фотографию. Твоя Ева.
«Орлиное гнездо». Берхтесгаден.
1944».
Еще один снимок изображал в фас Еву Браунцветущую, белокурую, с белозубой улыбкой. Вот только светлые глаза казались грустными и выглядели неестественно на фоне летучей улыбки. Подписи на обратной стороне не было.
Последним на дне цинка лежал незапечатанный конверто просто с надписью «Сержу», и из него я достал коротенькое письмецо:
«Дорогой Серж!
Если ты держишь в руках это письмо, значит, мне не удалось ни выкрасть Еву, ни уговорить ее бежать из бункера. Это также означает, что я не вернусь. Мы решили с ней или вместе жить или вместе погибнуть. Я не оставлю ее одну ни здесь на земле, ни тамв другом мире. По крайней мере, на том свете ни фюрер, ни Гретель, и никто другой помешать нам уже не смогут.
Дорогой Серж! Для Лаврентия Берия я подготовил документы в запечатанном цинке, там важные бумаги и микропленкивсе, что я смог собрать и почти все, что он просил. Тебе лучше их не смотреть, целей будешь. Конечно, теперь нам с Евой уже невозможно будет воспользоваться услугами Лаврентия, но пусть эти бумаги будут знаком благодарности тебе за то, что ты спас мою жизнь в сорок третьем. Для тебя лично я оставляю этот конверт с фотоснимками и дорогие мне личные вещипистолет и часы, подаренные мне Гиммлером, которые я всегда воспринимал не как благодарность от своего шефа, а как знак преданной службы Фатерлянду. Теперь они твои. Прими их на память.
Что касается еще одного цинка, то там ничего особо секретного нет, все личное, можешь посмотреть, если хочешь. Там находятся мои награды, драгоценности Евы, которые она завещала своей сестре Маргаритемоей жене, письма Гретель ко мне и еще кое-какие ценности, чтобы она могла безбедно начать жить в Новой Германии уже без меня. Тем более что она скоро должна родить, и без средств к существованию ей будет непросто. Я сомневаюсь, что наши банковские сбережения в рейхсмарках будут иметь вес, наверное, в Германии скоро будут новые деньги. Полагаю, что и наша берлинская квартира будет разграблена. Правда, в Кенигсберге на имя Гретель записан хороший двухэтажный дом и еще у нас есть приличная вилла близ Ансбаха, но уцелеют ли они?