Ржавые стены уходили высоко вверх.
Получается, он угодил в мусорный контейнер.
Небо быстро темнело, появились звезды.
Корсунский постарался представить себе жизнь в мусорке, и сделал следующий вывод: какая разница, куда тебя занесетна помойку или в пятизвездочный отель? Все относительно. Просторное жильебольшие проблемы. Тесное и грязноемаленькие.
А начались-то неприятности с ерунды: он запутался. Финансовая пирамида зашаталась. Кредиторы больше не желали ждать. Обманутые вкладчики забрасывали офис всякой гадостью, из-за чего каждый день приходилось мыть стекла и закрашивать стены. Будущее впервые предстало перед ним в мутном и грязном тумане.
Его предупреждали: играть с народом в азартные игры небезопасно. Народ российский в слепой ярости может за топор взяться.
Но платить было, во-первых, нечем, во-вторых, не очень хотелось. Сам сидел в долгах немалых и огорчительных. Конечно, выручить могли, хоть бандиты, хоть даже и полиция, так и сумму запросят немалую. Оставалось одно: продать котельную, которую купил у военных сдуру. Военные все подряд продавали, даже самолеты, даже шахты с ракетами.
Уже замаячили первые покупатели, когда пришли революционеры. Один назвался Зубатовым, другой Каляевым.
Какой Каляев, воспаленно думал Корсунский, вспоминая филфак. Не террорист же, в самом деле? А ну, если террорист!
Деловое предложение показалось Корсунскому соблазнительным. Революционеры оплачивали его долги в обмен на котельную. И далась им эта кочегарка! Никудышная, старая, она никого давно не отапливала. Горячие воды шли под землю, а оттуда в Яузу. Безвозвратно.
Но на стол легли безумные бумаги. И тертого торгаша угораздило расписаться на бумаге с царским гербом и водяными знаками Российской Империи! Хоть бы позвал юриста, мудак! Потому что юрист мгновенно бы разнюхал: контракт липовый.
Да и в самом деле, кому бы в трезвом уме пришло в голову подписывать «Договор», из которого следовало, что «начальник Московского охранного отделения, полковник Зубатов С.В., с одной стороны, именуемый далее «Исполнитель», берет на себя обязательства по возмещению долгов»? Думается, ни одному нормальному человеку.
Однако ударили по рукам, и наутро полный успех. Счета оплачены с процентами. Обманутые вкладчики сняли осаду, построились в колонну по четыре и пошли осаждать Думу.
Однако хитрый Корсунский котельную с продажи не снял. Авось, думал, пронесет, авось, забудут, сойдет ему с рук комбинация. Но не забыли, не пронесло и не сошло. И, как следствие, объяснение с партнерами, устранение противоречий, и, что обиднее-то всего! превращение в крысу!
А уж как перед этим орали! Обвиняли Корсунского в мании величия. Попрекали, ублюдки, обманутыми вкладчиками. Задавали идиотские вопросы, знает ли он, что стало с гражданами, мечтавшими заработать быстро и без труда? Не знает. Ведь из-за него многие квартиры продали, машины, даже части тела. Некоторые покончили собой, другие угодили в сумасшедшие дома.
Ну, и что?
А вот что: все произошло молниеносно, стремительнее не бывает.
На ладони Каляева появился кулон; крышка отскочила. Замигали лампочки, что-то пиликнуло, и Корсунский стал видоизменяться.
По мере уменьшения его, пропала одежда, тело покрылось шерстью, вместо ног и рук появились лапы с хищными коготками; из копчика вырос хвост. Лицо вытянулось в крысиную морду с метёлкою усов на носу.
Второй революционер принялся осматривать Корсунского со всех сторон, трогать за уши, дергать за хвост, говоря, что должна была получиться серая, классический голландский вариант, пасюк, либо черная ливерпульская. Или уж, на худой конец, рыжая. А эта белая! Ни дать, ни взять, морская свинка!
Для знающих людей давно не в диковину, что в России на переговорах всякое бываетто ребра сломают, то ухо оторвут.
Но чтобы в крысу? Очень похоже на вранье!
Корсунский тоже не поверил и потрогал себя лапой.
Нет, нет! Все более чем натурально! И усы, и уши, и замшевое, причем довольно упитанное, туловище, и розоватый хвост, крыса!
На втором часу сидения в мусорном контейнере коммерсанту стало очевидно, что не бывает маленьких проблем в мире, где каждый норовит съесть каждого. Пока бак не заполнят отбросами, ему не выбраться.
Но стало еще хуже! Послышалось шуршание, затем скрежет, словно кто-то царапал железо, и в вышине возникла мохнатая морда с фонарями глаз. Фонари мерцали. Крыс окоченел от ужаса. Это же кошка! Сейчас она прыгнет сюда. Вот уж, как не повезет! Морда завыла так, что у Корсунского заложило уши. Он принялся отчаянно грести лапами, пытаясь зарыться, как можно глубже. И прорыл солидный тоннель, оказавшись за поддоном для яиц.
Но кошка не отступала. Она рычала и расшвыривала во все стороны мусор. Корсунский уже слышал ее прерывистое дыхание, чуял отвратительный запах мочи.
Как же нелепо! Как глупо образованному существу закончить жизнь на помойке, будучи сожранным диким зверем!
Сначала он притаился, прижал уши, стараясь не дышать. Но гибель приближалась неотвратимо. Поэтому, когда кошачья лапа, продрав картонку, уже почти достала его, он крикнул:
Брысь, гадина!
Преследовательница замерла, не веря собственным ушам.
Не ясно, что ли?! Пошла вон! заорал Илья Борисович физкультурным фальцетом.
Сбитая с толку, кошка выпрыгнула из бака.
Наступила тишина, которую нарушал лишь сдавленный гул города.
Крыс выдержал паузу, пробрался выше и высунул нос из мусора.
Квадрат неба над ним стал окончательно черным, звезды мерцали уже совсем отчетливо и ярко, предвещая безоблачный день.
Как в ночном Сочи, когда придешь на пляж с девкой, вспомнил Илья Борисович. Но какие уж там «девки»? Кто из них не завизжит при виде Ильи Борисовича, не вскочит на табурет, не станет звать на помощь?
Вся прежняя жизньи клубы, и казино, и курорты, казалась ему далекой, нереальной, дикой, будто ее не было вовсе.
Чтобы отвлечь себя, он попытался представить себе, что делает сейчас жена Полина. Вот верный и милый друг. Наверняка волнуется, звонит на мобильный. Сгинул, исчез, пропал без вести. Ни могилки, цветы положить, ни пенсии по утрате кормильца.
Разогрела ли она жаркое, обещанное с утра, накрыла ли стол в гостиной, разложив тарелки и приборы? Перец точно забыла подать, хотя Корсунский занудно просит ее об этом годами. Поля, Полечка! Сначала перечницу и солонку на стол! А потом ножи с вилками! А сейчасда ну их совсем, эти пряности! Он бы ей нынче все простил!
Корсунский вообразил жаркое на блюдеиз свинины, с весьма уместными прожилками жира на фарфоровых ребрышках, с картофелем, черносливом и каперсами, при участии чеснока и разбухших горошин перца душистого, которые он отлавливал и складывал на краю тарелки.
Что за чудо была подлива, когда ее готовила Полина! Шеф-повар парижского «Максима» застрелился бы от зависти и бессилия! А что за наслаждение было подбирать эту божественную подливу кусочками булки! Отламывать хрустящую корочку и макать. Отламывать и макать. И уж потом, в кабинете, при золотом свете абажура, чашка кофе, тайная стопка ликера
Мысли о еде доконали крыса, аппетит возник зверский.
Наконец-то он почувствовал, что голоден.
Мучительно и даже агрессивно голоден.
Вот подай ему теперь баранатотчас бы забил его, изжарил на вертеле и съел.
Корсунский принялся ерзать, сучить лапами, шевелить носом, принюхиваясь. Обоняние его обострилось необычайно, запахи терзали ноздри.
Собственно говоря, он и сидел посреди еды, огромной, великой, тотальной, бывшей жратвы. Не может быть, чтобы в этом море отбросов не нашелся хотя бы один съедобный островок.
Ио, удача! Действительно, обнаружилась коробка из-под «Виолы». Того самого сыра, который упорно поставляет дружественная Финляндия, очевидно, из чувства благодарности Совнаркому за подаренную независимость. Ильича Ленина нет давно, а в Суоми его не забыли. Можно ли такое забыть? Вот и шлют данный сыр по привычке, невзирая на потерю территорий.
Правда, ему еще отец, кавалер Почетного знака «Честному воину Карельского фронта», рассказывал, что финны никогда не простят нам войны тридцать девятого года. Из-за этого сосны у нас покупают, хоть у самих полно, шлют сыр в немереных количествах, скорее всего, отравленный медленным ядом.
Отец, на всякий случай, ничего финского не покупал и не ел.
Сын был иного мнения, и не раз студентом угощался «Виолой» под стаканчик вина. И поэтомуспасибо судьбе! знал Илья Борисович, что на дне коробки и по бокам ее, а в особенности под крышкою обязаны сохраниться остатки продукта.
Он стал выскребать и слизывать сыр со всей тщательностью, помогая себе то зубами, то лапами, пока внутри не сталось уже крошки. Потом положил лапу под голову и уснул.
Наступил рассвет. Возможно, утро уже красило нежным светом стены древнего Кремля, когда Крыс почивал среди капустных листьев, картофельных очисток и рваных пакетов. Послышались звук мотора и голоса.
Цепляй четверку, Гамлет! Да смотри, чтобы крюк за скобу зашел. А то в прошлый раз чуть кабину не пробило!
Готово, Васыль!
Тогда вира помалу!
Завыла лебедка, поднимающая бак с мусором .
Вываливай!
Зазвенело битое стекло, взметнулась цементная пыль, оседая на морду несчастного крыса.
Ты посмотри, Гамлет, вот, гады! Снова, блядь, насвинячили!
Корсунский сжался. Сейчас мусорщики управятся с четверкой и подцепят тросами его пристанище. Что же тогда?
Пятый стропить? заорал тот, кого называли Гамлетом.
Погоди, кажись, неполный.
Корсунский прошуршал по туннелю вниз и затаился.
Вилы вонзились в мусор, едва не задев Крыса, который изворачивался, ужом, чтобы не проткнули.
После того, как мусоровоз уехал, Корсунский вылез на поверхность.
Он едва перевел дух, как послышались шарканье подошв, треск льда на лужицах. На него посыпались жестянки. Одна банка чувствительно ударила крыса по жирненькому боку, и он не выдержал.
Да сколько же можно, мать вашу?! То цементом посыпают, то банками кидаются!
В квадрате неба показалась голова мужика в шапке с ушами. Бежать было поздно. Если незнакомец не любит крыс, то постарается прибить его на месте. Лицо пришельца принадлежало древнему старику, седобородому, с бородавками вокруг носа. Укоризна была им услышана, потому что дед с отвращением разглядывал зверька.
Не убивайте меня, пожалуйста!
Ты кто? строго прошамкал старик.
Вытащите меня, я вам денег дам! Или ценными бумагами!
Дед молчал, настороженно осматривая существо.
Денег не нужно. Вылезай, дурачок.
Что тут скажешь? Корсунский родился в столице, причем во времена полной и отчаянной победы человеческого лица.
Он всегда тут жил с человеческим лицом, глядя на другие, так что с ним все ясно. А вот как оказались в современной Москве революционеры и сочувствующие им жандармы? Зачем захотели купить котельную на окраине города?
На Каляева с Зубатовым плохая надежда. Будут молчать. Так что отвечать придется автору. Хотя бы по той причине, что автор никакой тайны из своих персонажей делать не намерен. Оно бы, конечно, хорошо, устроить интригу. Но боюсь, все окончательно запутается, и трудно будет разобраться, кто есть кто, где настоящее и где прошлое России.
Глава 3. КАЗНЬ
Российская Глава Империя, крепость Шлиссельбург, 8 мая 1905 года
Эсера Каляева собрались повесить за убийство великого князя Сергея Романова. Но казнь не произошла. Вернее так: был суд присяжных, был, вне всякого сомнения, и повешение состоялось, как положено, но умертвили совсем не Каляева. Почти не Каляева. То есть, возможно, и Каляева, но не того, что бомбу бросал.
Уф!.. Хорошо, скажем так: для нас не так уж важно, что какого-то там Каляева вешали за девяносто пять лет до того, как несчастный Корсунский обернулся крысой. Важнее, что эти события, вроде ничего общего не имеющие, на самом деле связаны.
И более того: вряд ли произошли одно без другого.
Смертника только что покинул весьма удрученный отец Флоринский: Каляев отказался от исповеди. Он заявил, что хотя он и ощущает себя человеком верующим, обрядов не признает.
Но едва Иван Платонович улегся на койку и вроде бы соснул, как почувствовал, что в камере кто-то есть. Перевернувшись на другой бок, он и вправду увидел незнакомого человека, вздрогнул и устремил на него тяжелый взгляд.
Это был Ландо.
Вы врач? спросил он гостя с малозаметным польским акцентом, произнося вместо «ч» звук, похожий на «тчш». Ступайте прочь. Мне не нужна помощь.
Меня зовут Максим Павлович, молвил гость. Я не доктор, но у меня для вас кое-какие новости.
Максим? вялым эхом отозвался Каляев. Что вам угодно?
Дело идет о вашей казни. Вас повесят ночью.
Ну, это не новость, угрюмо произнес Каляев, вставая с койки и протирая кулаком глаза. Так, значит, не помилуют?
Ландо вздохнул.
Извините, нет.
Вам совсем ни к чему извиняться, сударь. Каляев окончательно проснулся. Слава Богу! Помилование? Это было бы ужасно! Но откуда вам известно?
Прочитал у Бурцева в «Былом» номер семь за девятьсот восьмой год, честно признался Ландо.
Но пока еще девятьсот пятый! Получается, вы прочли об этом через три года? Что за вздор!
Узник снова лег, устремив глаза к потолку.
Сквозь окно был слышен стук молотковплотники мастерили во дворе виселицу.
Тут Каляев заговорил тихо. Скорее, для себя, чем для Ландо. Ему рассказывали товарищи, такое бывает перед казнью: кому ангелы являются, кому черти. Поэтому он не боится показаться смешным. Даже если Максим Павлович не очень материален Или может быть товарища Ландо подослали из ЦК партии эсеров для побега? Тогда пусть им передаст: Каляев никуда бежать не намерен. Даже если все подготовлено. Это оскорбительно и низко. А его казнь определена Провидением! Ее ждет вся Россия!
Гость поморщился. Ему стало неприятно, что Каляев считает его призраком.
Ах, Иван Платонович, у вас мания величия. Если вы действительно хотите лучшего устройства для России, то не довольно ли жертвоприношений? Сколько ваших друзей погибло даже при неосторожном обращении с бомбой!
Глаза Каляева заблестели.
О чем вы! Жертвы неизбежны. Вспомните историю. Любая реформа в любой стране имеет свою цену, иногда страшную. Что моя ничтожная жизнь? Еще тысячи погибнут, пока не придет свобода!
Красиво излагаете. И братья, так сказать, меч вам отдадут? Вы, милейший, не на суде, а я не старшина присяжных. Думаете, ваша смерть войдет в историю? Из-за таких заблуждений я потерял любимую женщину. Вы знали Леонтьеву?
Да, да! Таня была предана делу фанатически. Прекрасно работала в нашем терроре. Они убили ее?
Еще нет, мрачно ответил Максим. Она умрет через четыре года у меня на руках. Кстати, она из ваших поклонниц.
Эсер принялся нервно вышагивать по камере.
Вы далеки от революций. Но честно ли перед самой казнью убеждать политического узника, что смерть его напрасна?
Ничтожная часть радикалов считает вас политическим, возразил Ландо. Сторонников ваших было бы еще меньше, не случись Кровавого воскресенья. Аристократию вы раздражаете.
Боевым эсерам сочувствуют Горький и Андреева, защищался Каляев. Я уж не говорю о Гиппиус и Мережковском.
Не надо! Вы еще Шаляпина назовите. Мали ли чем увлекается интеллигенция? Для нее и жизнь сплошной сюжет. Образованные круги России считают вас уголовником.
Каляев развел руками.
Вы убиваете меня прежде казни. Все равно ничего не изменишь. К чему ваши слова? Ступайте. Мне нужно теперь одному побыть. Он посмотрел впереди себя безумно. Впрочем, вы, скорее всего, мне мерещитесь. Поэтому не имеете значения. Глупо же говорить приведению «уходи»?
Максиму показалось, что он-то как раз и скажет. Еще немного, и станет призывать на помощь всех святых, крест под нос сунет. Но если честно, Каляеву хотелось только одного: чтобы поскорее закончилось дело с повешением.
Иван Платонович, осторожно сказал гость, а что, если с гибелью вашей ничего для вас не кончается? А только начинается?
Террорист кивнул насмешливо.
В газеты норовите угодить? Deus ex machina? Забавно, сударь мой! Спасибо, развеяли немного. У вас своя машина, а у меня своя, и, боюсь, ее уже не остановить.
Напрасно мне вас хвалили, сказал Максим. Вы, очевидно, кроме динамита и револьверов ничего не видели. Поймите же, наконец! Нет жизни, и нет смерти. Есть только условия пребывания сущности в пространстве! Поэтому вам нечего бояться.