Но Юлия желала видеть самих философов, причем за работой, так что мы отправились на поиски кого-нибудь из них. Проблема заключалась в том, что философы, когда они не беседуют, практически вообще ничего не делают.
По большей части они просто болтаются, или сидят, иликак в случае с перипатетикамиходят-бродят, что-то обдумывая, напустив на себя чрезвычайно важный и мудрый вид.
Мы нашли Асклепиада в лекционном зале, он выступал перед огромной аудиторией врачей и рассказывал о своих открытиях, касающихся предпочтительности зашивания открытых ран и порезов вместо прижигания их раскаленным железом. Один из слушателей осмелился задать ему вопрос, является ли это и впрямь заботой врачей, и Асклепиад резко его осадил:
Еще до божественного Гиппократа у нас был бог врачевания, Асклепий. И разве мы не читаем в «Илиаде» о том, что его собственный сын, Махаон, собственными руками излечивал раны греческих героев, к примеру, извлекал наконечники стрел? Я в тот же момент яростно ему зааплодировал, и среди ученых слушателей раздался ропот одобрения столь достойного аргумента.
Из лекционного зала мы проследовали в большой внутренний двор, заполненный какими-то загадочными предметами из камня: высокими стержнями вроде валов или осей, наклонными плоскостями, градуированными окружностями с насеченными на них линиями. Несколько меньших по размерам инструментов я опозналони были очень похожи на гномон, который инженеры используют при планировке строительных площадок и при устройстве лагерей для легионов.
Добро пожаловать в мою обсерваторию, приветствовал нас человек, в котором я узнал Сосигена, астронома. Он удовлетворенно улыбнулся, когда Юлия пустилась в уже привычные восклицания, полные энтузиазма.
Я буду счастлив рассказать и объяснить тебе, какими исследованиями я занимаюсь, прекрасная дама, продолжал астроном. Только должен сознаться, что здесь имеются некоторые предметы, еще более бесполезные, чем астроном в дневное время.
Что он и начал тут же нам демонстрировать. У Сосигена оказалось подкупающее чувство юмора, которого заметно не хватает большинству философов. Я обнаружил, что с большим вниманием слушаю его объяснения того, для каких целей используются те или иные инструменты, какое важное значение имеет фиксация движений звезд и планет для навигаторов при вычислении положения корабля в море и для определения истинных дат в противовес ненадежным, обманчивым календарям. Мы узнали, что календарь, которым мы теперь пользуемся, это изобретение Сосигена, хотя Цезарь присвоил себе всю славу, утвердив этот календарь в качестве официального, для чего воспользовался своим положением верховного жреца, понтифика Рима. Я решил еще раз прийти в эту обсерваторию, но уже ночью, когда от астронома можно будет получить более подробные и понятные объяснения тайн, которые скрывают звезды.
В следующем дворе мы обнаружили грозного Ификрата из Хиоса, командующего целой армией плотников и механиков, те собирали некое сооружение из камня, дерева и тросов. При нашем появлении грек обернулся и нахмурился было, но тут же расплылся в улыбке и поклонился, увидев, что с визитом к нему явился сам Рим.
А теперь ты над чем работаешь, Ификрат? осведомился Амфитрион.
Наш благословенный правитель попросил меня решить давнюю проблемукак бороться с заиливанием Великого канала, что соединяет Средиземное море с Красным, гордо провозгласил тот.
Пугающая задача, заметил я. Но ее решение здорово поможет расширению торговли между Западом и Индией.
Приятно видеть человека, который не работает в этих стенах, но имеет представление о географии, одобрил меня Ификрат.
Это один из разделов знаний, который мы, римляне, считаем важным, ответил я. И какое решение ты придумал?
Суть этой проблемы состоит в том, что канал находится на уровне моря, и поэтому по нему с запада на восток поступает слишком много воды. Это можно сравнить с тем, как наполняется Средиземное море, питаясь из Мирового океана через Геркулесовы столпы и Геллеспонт.
Когда Ификрат принялся объяснять тонкости своей науки, его голос не только утратил обычную воинственностьему удалось заразить и нас своим энтузиазмом, с которым ученый пытался решить эту значительную проблему, поставленную самой природой.
Я разработал систему из нескольких водонепроницаемых ворот и сухих доков, то есть шлюзов, которые будут установлены в начале и конце водного пути. С помощью ворот можно будет заполнять шлюзы, поднимать и опускать корабли до нужного уровня, чтобы они могли ходить на веслах или под парусом, и в конце концов, сажать на буксир. Ворота не только будут удерживать излишнюю воду, но и не пускать ил, так что водный путь придется чистить драгами не чаще, чем раз в четыре или пять лет.
Совершенно гениальное решение, должен был признать я. Вполне достойное последователя Архимеда.
Благодарю, процедил Ификрат, но особой доброты в его тоне не наблюдалось. Но столь уважаемый Архимед не слишком преуспел в руках римлян.
У греков вечно находятся причины поворчать, подумал я и добавил:
Да, конечно, это был весьма печальный инцидент, но он и сам в нем виноват. Видишь ли, когда римские воины ворвались в ваш город после длительной осады и начали грабить жителей, убивая на своем пути всех, кто оказывал им хоть малейшее сопротивление, Архимед начал задирать римлян. Если бы сей достойный муж держал язык за зубами и тихо сидел дома, его бы никто не тронул. Марцелл был крайне раздосадован его гибелью и приказал соорудить для старичка весьма достойную гробницу.
И тем не менее, буркнул изобретатель, скрипнув зубами.
Однако, достойный Ификрат, поспешно вступила Юлия, какими еще научными чудесами ты занимаешься? В своих записях ты говорил, что ты всегда разрабатываешь целый ряд проектов.
Не угодно ли пройти со мной вот сюда, ответил ученый, вводя нас в большую комнату, примыкающую к внутреннему дворику, где рабочие собирали придуманные им запорные ворота для шлюзов. Там мы обнаружили множество шкафов, а столы были завалены разнообразными моделями каких-то механизмов на разных этапах сборки. По большей части это были машины: как он нам объяснил, они предназначались для подъема грузов или воды. Я указал ему на одну, оснащенную длинным рычагом с противовесом и с петлей на конце.
Это катапульта? спросил я.
Нет, я никогда не разрабатывал боевых машин. Это улучшенный вариант крана для подъема больших камней. Многие ваши римские инженеры уже проявляют к нему интерес. Он может оказаться весьма полезным при строительстве больших мостов и акведуков.
Пока Ификрат еще что-то рассказывал Юлии и библиотекарю, я отошел в сторону и стал бродить по комнате, восхищаясь удивительно четкими и понятными рисунками, чертежами и диаграммами; все они демонстрировали разные способы использования геометрии и вообще математики для решения конкретных практических задач. Вот такой вид философии я вполне мог оценить по достоинству, даже если его авторличность весьма одиозная. Полки открытых шкафов были забиты огромным количеством папирусов и каких-то манускриптов. На одном из столов я обнаружил огромный свиток, навернутый на темные стержни из промасленного оливкового дерева с выкрашенными киноварью ручками для удобства чтения. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что он написан не на папирусе, а на пергаменте, изготовленном в Пергаме. Я взял в руки массивный свиток и начал его просматривать, но Ификрат тут же издал рыкающий протестующий звук, словно его замучил приступ кашля.
Извини меня, сенатор, сказал он, поспешно забирая у меня манускрипт. Это незаконченная работа одного из моих коллег, он дал ее мне на время при условии, что никто ее не увидит до того, как она будет полностью завершена.
После этих слов ученый грек запер свиток в украшенный резным орнаментом шкаф. А я задался вопросом: кто это из его коллег философов рискнул хоть что-то доверить этому человеку?
Этот манускрипт напомнил мне о цели нашего прихода, заявила Юлия, решительно смягчая обстановку. Я же еще не видела знаменитую Библиотеку! И кто лучше всех может мне там все показать и рассказать, как не сам главный библиотекарь?
Мы раскланялись с мрачным греческим математиком и выслушали в ответ его скупые и нелюбезные слова прощания.
Я уже успел побродить по Библиотеке, а такой гигантский склад книг достаточно увидеть один раз, чтобы понять, что они все из себя представляют, словно видел каждую. Кроме всего прочего, это было к тому же еще и очень шумное место: там сотни ученых читали что-то вслух, да еще и в полный голос. Римляне читают тихо, вежливо бормоча себе под нос, но не греки и тем более не азиаты, которые ведут себя еще хуже. Я оставил Юлию и Амфитриона предаваться сомнительным удовольствиям от осмотра Библиотеки, а сам пошел бесцельно побродить по огромному внутреннему двору, любуясь великолепными статуями. Я пробыл там всего несколько минут, и тут появился мой раб Гермес, являя собой восхитительное зрелище: он тащил раздутый мех с вином и пару чаш. Я оставил его при носилках у входа с четким приказом ждать нас там. Он, естественно, мой приказ проигнорировал. Вообще это был неисправимый юный воришка, но он прекрасно компенсировал все свои недостатки умением с поразительной, просто мистической точностью предвосхищать все мои пожелания.
Не думаю, что ты тут успел поднабраться культурки, заявил он, наливая в чашу вино. А я сбегал в лавку на углу и прикупил кой-чего первосортного. Этот напиток сделан на Лесбосе.
Я с благодарностью принял у него полную чашу.
Ты потом напомни мне, чтоб я тебя как-нибудь выпорол за непослушание.
После этих слов я поднял чашу, словно в честь статуи Сапфо, что стояла рядом с портиком Храма муз. Это почетное место было выбрано для нее, поскольку в старину греки даже именовали ее Десятой музой. Я сделал хороший глоток и обратился к статуе:
Теперь я знаю, откуда ты черпала вдохновение, старушка.
Многочисленные посетители, явно оскорбленные моим выступлением и тем, что я посмел выпивать в подобном священном месте, начали издавать недовольные и протестующие звуки. Ну и пусть себе. Римский сенатор может делать все, что ему нравится, к тому же мы давно привыкли, что разные надутые чужестранцы называют нас варварами. Гермес тоже налил себе вина.
Полагаю, ты принес мне какую-то важную информацию, сказал я. Есть все-таки границы наглости, за которые я тебе выходить не позволю.
Сведения я получил напрямую от одной из личных служанок царицы, уверил он меня. Она опять беременна. Как всегда, Гермес ухитрился мне услужить.
Так! Еще один царский выродок! чуть не подпрыгнул я от неожиданности. Это может здорово осложнить ситуацию, особенно если это будет мальчик. Но если на свет появится еще одна девочка, то это не будет иметь практически никакого значения, у нас и так уже под ногами болтаются три штуки.
Говорят, что Пофин, Первый евнух, тоже не слишком доволен. Гермес почему-то всегда имел доступ к самым секретным новостям и знал гораздо больше, чем весь дипломатический корпус.
А с чего бы ему быть довольным? Это еще больше осложнит ему жизнь. Не говоря уж о том, что евнухи, как правило, не слишком радуются проявлениям способности людей к воспроизводству потомства. Какой у нее срок?
Три месяца. Береника в ярости. А Клеопатра, кажется, рада. Что до Арсинои, то она еще слишком мала, чтобы этим озаботиться. Насколько мне известно, юному Птолемею об этом еще не сообщали.
А что сам царь? спросил я.
Ну, я же не вращаюсь среди столь высоких персон. Это ты у нас великий римский посланник.
Много это мне помогает! Нынче я просто высокопоставленный гид.
По крайней мере, ты пребываешь в приятной компании. Неужели ты предпочел бы торчать сейчас в Риме, прячась от Клодия, и в итоге быть отравленным его сестрицей? Неужто тебе было бы приятнее беспокоиться о том, какую участь уготовил тебе Цезарь? Пользуйся случаем, наслаждайся этим отпуском, вот что я тебе скажу.
Гермес, проговорил я, вот мы стоим тут в этом месте, среди величайших философов мира. А ты тут со своими мирскими проблемами и советами! Да какое мне до них дело?
Раб недовольно засопел.
Я уже видел множество этих философов с тех пор, как мы сюда приехали. А знаешь, почему все они держат при себе рабов? Чтоб те подтирали им задницы, поскольку они ненормальные и не могут делать это сами!
Тебе не следует так говорить о тех, кто выше и лучше тебя. Я бросил Гермесу пустую чашу. Отнеси все это назад в носилки. И этот мех не должен слишком похудеть к тому моменту, когда мы отсюда отбудем.
Все еще пребывая в смешанных чувствах, я вошел в Храм муз. Я еще никогда его не посещал, так что оказался совершенно не готов к той захватывающей дух красоте, которую увидел. Зал было круглым, давая, таким образом, достойное место каждой из девяти муз, чьи статуи были установлены по его периметру.
В Риме у нас есть свой прекрасный храм Геркулеса и Девяти муз, но там все основное внимание уделено великому герою, любимцу римлян. А изображения там отнюдь не самого высшего качества.
А эти статуи были достойны резца Праксителя. Они были высечены из лучшего белого мрамора и лишь чуть-чуть подкрашены в отличие от многих других скульптур, ярко и безвкусно размалеванных. Это придавало им некий призрачный, почти прозрачный вид, они выглядели как духи из сна. Перед каждой горели и дымились в сосудах ладан и другие благовония, окутывая их дымом и еще более подчеркивая их божественно-прекрасный вид. Лишь их глаза, инкрустированные перламутром и ляпис-лазурью, сияли с такой силой, какая недоступна простым смертным.
Только тут я осознал, сколь мало я знаю о музах. Смею сказать, что помню только трех: Терпсихорупотому что все любят танцы; Полигимнию, потому что все мы поем хвалебные гимны богам; а также Эрато, потому что это музапокровительница лирической поэзии и эротических стихов, да и имя ее созвучно Эросу. А вот насчет остальных я прямо-таки блуждаю в тумане неведения.
Здание храма было выдержано в идеальных пропорциях. Оно не было огромным и тяжеловесным, как многие постройки в Александриискорее, по своим размерам оно походило на римскую архитектуру. Статуи муз были лишь немного выше человеческого роста, и этого было вполне достаточно, чтобы подчеркнуть, что это не простые смертные. Полированный мрамор, из которого он был выстроен, был многих цветов, но все они были не кричаще яркими, а благородно бледными, и это еще больше подчеркивало эстетическую природу и суть этого места.
Вне Рима мне попадалось совсем немного храмов, гробниц или святилищ, которые представлялись мне воистину местами, где могли появиться боги. Но тогда я был уверен, что александрийский Храм муз точно был одним из них. И мне казалось, что сами богини смотрят на меня с небес.
Тебе нравится наш храм, сенатор?
Я обернулся и увидел перед собой маленького бородатого человечка, одетого в простой хитон дорического стиля, и с головным убором из простого белого полотна.
Он просто великолепен, завороженно прошептал я. Говорить здесь в полный голос казалось мне святотатством. Я хочу сделать жертвоприношение.
Незнакомец мягко улыбнулся.
Мы здесь не приносим никаких жертв. В посвященные им праздники мы одариваем их пшеничной мукой, которую замешиваем на меде, и совершаем возлияния из молока, меда и воды. Вот и все. И еще в их честь возжигаем благовония. Это не те божества, что любят кровь жертвенных животных, а мы здесь служим во славу муз.
Ты жрец? спросил я.
Он чуть склонил голову.
Меня зовут Агафон, я Верховный жрец Храма муз. Ты что-нибудь знаешь про них?
Совсем немного. Они не очень известны в Риме.
Тогда позволь мне рассказать.
После этих слов он повел меня к первой статуе, что стояла справа от входной двери. Пока мы шли, он рассказывал, вернее, напевно повествовал, называя имена, символы, атрибуты и характерные особенности каждой. Музы не слишком отличались друг от друга лицами, фигурами или одеждой, так что были больше известны по своим характерным чертам, символам и атрибутам.
Вот Клио, муза истории. Ее символы и атрибутытруба героя и клепсидра. Это Эвтерпа, муза флейты, и ты можешь увидеть в ее руках этот инструмент. А вот и Талия, муза комедии, ее символмаска комедианта. Мельпомена, муза трагедии. Ее атрибутытрагическая маска и палица Геркулеса. Терпсихора, она покровительствует танцу, ее символкифара. А это Эрато, муза любовной лирики; это единственная из муз, у кого нет ни символа, ни атрибутов, ни особой позы. Полигимния, муза героических гимнов, но также покровительница мимов; она прикасается пальцем к губам, словно призывая нас остановиться и задуматься о высоком. Урания, в ее руках астрономия, ее атрибутыкарта небесного свода и звездного неба и компас. И, наконец, самая великая из всехКаллиопа. Муза эпической поэзии и красноречия, у нее в руках стило и таблицы для письма.