Старшина, нам надо ждать от тебя неожиданностей? раздался голос Парфирыча.
Смотря что планируется, пожал я плечами.
Разговор, ответил голос Кельша.
О! Николай Николаевич! Давненько не виделись! Поговорить я не против. Меня не будут трогатьбуду послушным, как гимназистка.
Три пары сапог прошли к выходу. Начался разговор. Спрашивали Парфирыч, Кельш и два незнакомых. Я чувствовал ещё двоих, но они молчали, только стулья скрипели. Меня расспросили о службе, о боях, об увиденном, о моих впечатлениях и мыслях. Дошли до машины времени и я-два.
Почему вы сразу сделали однозначный вывод о пришельце из будущего?
М-да. Почему? Сказать им, что я сам засланный казачок? А что? Реальный шанс попрогрессорствовать. Меня слушать будут. В рот заглядывать. И запрут. Далеко и надолго. Во избежание. У крысы лабораторнойсудьба скучная. Хотя и безопасная. Безопасная? Не стану ли я артефактом, за обладание которым начнётся война между своими с непредсказуемым результатом? Не лучше ли старшиной роты охотиться на танки? Опаснее? Не намного. Зато сам хозяин своей жизни!
Кузьмин, ты не уснул?
Задумался. Говорить вам или нет. Скажузакроете меня за решётками и мягкими стенами. Как психа. А не говоритьне отстанете. Так и будете думать-гадать, где я вас обманываю.
Говори. Мы уже все убедились в твоей твёрдой разумности.
Там, в последнем бою, я пошёл в атаку на танки.
Да, нас тоже удивил этот поступок. Ты приказал своей роте отходить на запасную позицию, а сам пошёл в одиночную атаку на танковый батальон. Почему?
Тогда мне это показалось хорошей идеей.
А сейчас?
А сейчас я понимаю, из моей атаки вернуться было нельзя. Это сейчас. А тогдапелена усталости с глаз спала, и я вдруг отчетливо увидел всё поле боя. Каждый танк, каждого человека. Говорят, это особое состояние психики, бывалые бойцы называют подобное упоением боем. Я увидел, что враги сосредоточились на обстреле моих ребят. Их было так много, что я понялникто не добежит, всех в спину положат. Нет смерти для мужчины позорнее, чем в спину, а ребята уже доказали, что онигерои. И ещё я вижу, что на меня никто внимания не обращает. И я рванул обратно. Я зашёл им во фланг. Я убивал их раньше, чем они понимали, что яне один из них. Я зачистил всю траншею. И танк увидел. Так себе танк, чешский. Надёжный, но устаревший. Броня тонкая, на клёпках, оружие слабое, силуэт высокий. Только внутри асы сидели. Они всю Европу уже проехали. Ну, думаю, дальше я вас не пущу! У меня противотанковая граната и огнесмесь. Не помню, в чёмбутылка или шар ампулы. Я подобрался к нему ближе, кинул и то и другое. Танк загорелся. Но я попал неудачноон продолжал ехать. Развернулся и на меня пошёл. Может, на гусле порванной его крутануло?
Я вздохнул.
Так я под ним оказался. А онвзорвался. Кто-то, наверное, ему в корму добавил. И вот тогда я и разговаривал с ангелом.
С каким ангелом?
Невоспитаннымон не представился. Он сказал, что долг мой не уплачен, что я должен встать и пойти. Я встал и пошёл. А он меня за руку вёл. Я видел другой мир. Там я видел очень много чудного и странного. Люди одеты по-другому, спешили все куда-то. Там все носятся как угорелые. Меня никто не видел. Он сказал, что русские должны успеть сделать ядрён-батон не позже американцев. И отвечает за этоБерия. Баланс восстановится, человечество будет спасено. Потом я опять оказался под сгоревшим танком. Он сказал, что я видел будущее, которое ускользает, потому что их противникам, человеконенавистникам, удалось убрать из игры маршала Жукова. Там для них он был важен. Я должен идти, найти в лесу Голума и спасти человечество. Всё. Он исчез. Я думал, что это меня так сильно контузило, что я бредил. А когда мои ребята показали эту прозрачную зажигалку, меня как током пробилотам, в бреду, прямо передо мною парень прикуривал от такой зажигалки. Это был Голум.
Красивая сказка. Товарищи, вы ему верите? спросил насмешливо голос.
Как хотите, ответил я. Это ваше дело, верить мне или нет. Я только вот что попрошу. Лаврентий Павлович! Я вас знать не знаю, но многие мои друзья жизни положили, чтобы предупредить вас. Мы отринули усталость, трое суток без еды и сна бежали, не останавливаясь, по лесу и болоту. Каждый из нас был ранен. Но мы вырвались из мешка. И если надо, положим жизни и остальные. За вас ангел просил. От вас зависит судьба человечества. В минуты слабости или сомнения вспомните, что мы не колебались, вспомните, что стоит на кону. Ангел просил передатьбудущее не предрешено. Каждый из нас каждую секунду строит будущее. За судьбу правнуков стоит бороться. Мы надеемся на вас, Лаврентий Павлович. Всё.
Нет, не всё, ответил мне голос с кавказским акцентом, как ты узнал, что я здесь?
А ради кого меня сюда везли? Ради Кельша и Степанова, при всём моём уважении к ним?
Ладно. Отсюда ты можешь выйти только нашим сотрудником.
Без проблем. Только на фронт.
Нет. Ты отвоевался. У тебя будет другая работа.
Тогда вынужден отказать. Моё делонемца бить. Что вы мне предложите? Врагов народа искать? Осназ? Это когда они по несколько суток на брюхе, молча, ради одного пленного? И ни разу не стрельнуть? Это скучно! Надо, чтобы рвалось всё! Чтобы тысячи раз умереть можно! Чтобы немцев и танков много!
В одиночку штурмовать танковый батальон или зачищать три этажа школы?
Ну, вот, вы понимаете! Я тогда только один этаж очистил. Лестницу наверх ученическими партами завалил и поджёг всё. Они со второго этажа прыгали, а мы их штыками и прикладами! Не смогу я вашу работу делать. Запорю всё!
Но у тебя получалось! это голос Парфирыча. Переживает старик.
С перепугу человек может паровоз обогнать. Не факт, что на олимпийских играх он повторит это. Экспромт и профессионализм несовместимы.
Что же, насильно мил не будешь. Жаль. Мы предложили помощь. Без нашего крылышка тебя ждёт военная прокуратура. Они нам уже все телефоны оборвали. И как ты умудрился столько напортачить? Да, экспромт. Что ему там они впаять хотят?
Расстрел.
Это уж чересчур. Воевать некому. Пусть заменят на штрафную роту, как поправится. Верховный как раз издал приказ «Ни шагу назад!». Там и немцев много, и тысячи раз умереть можно, как он и хотел. Прощай, старшина Кузьмин. Да, спасибо тебе от меня лично.
До свидания, Лаврентий Павлович. И не за что. Не ради вас старался, а за народ свой.
Дурак? Может, его и в самом деле медикам показать? Он ведь и правда не от мира сего.
Штрафная рота покажет.
Вот так решилась моя судьба. И в штрафниках можно воевать.
В гостях у «шурочки» (1942 г.) Маршевая рота
Март по календарю, а морозы трескучие. Правильно говорят: мартокодевай семь парток. Я одет тепло. Теплое бельё, шерстяная комсоставская гимнастёрка и галифе, валенки, меховые трёхпалые рукавицы, ватная фуфайка и штаны, а сверху ещё и полушубок овчинный. Это меня так друзья в штрафники собирали. Сидор за плечами полон сала. В кармане штановтрофейный «Вальтер», хоть и не положено. А в валенкештык-нож, пришит ножнами к штанине.
Я иду в строю сотни штрафников. Мы маршевая рота. Идем весь день навстречу зареву и грохоту войны. Это горит столица моей Родины. Там мы пополним штрафную роту 237-й стрелковой дивизии.
Большая часть штрафниковзеки. Зачем они на фронт идут, непонятно. Но меж ними и проштрафившимися фронтовиками уже было несколько стычек. Даже я поучаствовал. Подвалил ко мне один такой хмырь, явная «шестёрка», прощупать меня решили, значит. Схватил меня пальцами за воротник, сиплым голосом прохрипел:
Ничё так шкурка. А народ мерзнет. Может, поделишься, краснопёрый?
Блин, меня даже не разозлило. Отпор в таких случаях надо давать очень жёстко, чтобы не повадно было. Одним резким движением рук стряхнул рукавицыони упали к ногам. Я схватил его за пальцы, резко, аж захрустело, вывернул вверх, зек, соответственно, с воемвниз, упал на колени. Я сбил с него левой рукой шапку, схватил за ухо, крутанул. Зек, вопя, как сирена воздушного предупреждения, развернулся на коленях на сто восемьдесят градусов, лицом к толпе и к тем, кто его послал меня пробить. Правой рукой я уже достал из валенка финку:
Кто прикоснется ко мне, потеряет какую-либо часть тела, громко сказал я и тут же отсёк ухо этому зеку. Кому урок будет невдомёкзамочу!
Кузьмин! Отставить!
О! Младший политрук нарисовался, затвором щелкает. Вообще-то он нормальный пацан, только вынужден командовать маршевой ротой штрафников, а это тот ещё сброд.
Что ты наделал, Кузьмин? Как он теперь стрелять-то будет? Зачем пальцы-то ломаешь?
О, как! А ухоэто нормально?
И правда! всплеснул рукой с финкой я. Что ж, его теперь в госпиталь? Мы воевать пойдём, а он отлёживаться? Нет, так не пойдёт!
Завершая взмах рукой, финка вонзилась в основание шеи у ключицы. Выдернув нож, толкнул тело вперёд. Струя крови брызнула на толпу штрафников. Я присел, стал вытирать лезвие о ватник зека, смотря прямо в глаза его пахануМитьке Сивому.
Кузьмин, встать! голосом, сразу зазвеневшим сталью, приказал младший политрук. Ты арестован.
Я в курсе, товарищ политрук. Более того, я осуждён за подобные неоднократные живодёрства к «шурочке». Арестовывай, отправляй в тыл, меня посудят-посудят и присудят штрафроту. А пару месяцев я в тепле посижу.
Я тебя сейчас на месте шлёпну!
И через месяц присоединишься к ним. Пройдёшь моей дорогой. До «шурочки». Выпиши себе билет в один конец.
Можно подумать, у тебя есть обратный билет.
Есть, конечно. Я заговорённый, политрук. Меня нельзя убить.
Посмотрим! Встать в строй!
Этим всё и закончилось. Теперь, правда, все сторонились меня, Сивый смотрел звериным взглядом, но мне было плевать. Меня больше волновала боль в колене от многочасовой пешей прогулки.
Кого только не было в рядах штрафников! Настоящий зоопарк. Но описывать не будускучно это.
Мы шли по пробитой в сплошном снежном насте дороге. Сугробы отвалов образовали белые стены по сторонам метра в два высотой. Шли штрафники по четверо в ряд, плотно прижавшись друг к другутак теплее. Только я шёл теперь один, последнимвсе сторонились психа. Младший политрук шёл впереди колонны, позади меня на трёх санях ехал заградотряддюжина бойцов КВ НКВД с тремя «дегтярями». Кстати, нормальные ребята. За шмат сала согласились везти мои пожиткибрезентовый мешок с «доспехом», разгрузкой и ещё некоторыми вещами. Изредка мы с ними переговаривались, хотя не положено.
Последним я шел не специально, а из-за больного колена. Ещё несколько дней назад оно не болело, но три дневных перехода растеребили рану. За последний час со мной сравнялся коренастый штрафник. Конвоиры прикрикнули на него, но он сослался на сломанные рёбра, и от него отстали. Он шёл, закусив губу, с болью в глазах. Похоже, что не врал.
Как это тебя угораздило?
Сопротивлялся.
А-а, понятно. Потоптали. За что в штрафники угодил?
За убийство.
Во как! И кто же лишним на земле был, по-твоему?
Боец бросил на меня злой взгляд:
Он заслужил.
Хорошо хоть так. Это лучше, чем по пьяни да случайно. Тебя как звать-то, коллега?
Иван. А почему коллега?
ЯВиктор, тоже душегуб.
Я видел.
Ты давящую повязку на грудь сделал?
Зачем?
Понятно. Не сделал. Вот и мучаешься. Я однажды тоже сломал ребро. Случайно. Ох, и мучился! А потом в больнице утянулиполегче стало. Даже на работу вышел. На вот, жевни.
Я достал из-за пазухи кусок отогретого сала, отхватил половину и дал Ивану. Он вцепился в сало, как неделю не евший. Того и гляди зарычит, как голодный пёс. М-да, нелегко ему пришлось.
Откуда сам? спросил я его.
Он опять посмотрел на меня злобно.
Да мне по барабану, если честно, можешь не отвечать. И чем я тебя так разозлил?
А разве чекистам не положены отдельные штрафбаты?
Я рассмеялся:
Какой же я чекист? Яистребитель танков. Нас осенью в спешке сформировали, сгребли всех, кто был под рукой, одели и вооружили, чем смогли, и под танки бросили. Милиционеров в нашем батальоне было большинство, вот и нашили петлицы войск НКВД. Да и паёк у них получшетыловая сволочь не отворовывает, чекисты это чётко отслеживают. А в остальном обычная пехота. У меня ротный был из чекистов, а комбатармеец.
А что ж тогда вертухаи хабар твой везут и лыбятся тебе?
Так они тоже сало любят. Не люди, что ли? И анекдот хороший.
Всё-то у тебя легко получается, буркнул Иван, пряча обмылок сала за пазуху.
Держись меня, и у тебя легко получаться будет.
Он посмотрел на меня внимательным, «рентгеновским» взглядом. Ого, как ты можешь смотреть! Да ты не так прост, Ванёк! Ну, смотри, смотри.
До заката шлёпали молча. Иван так и шёл рядом.
И откуда у тебя весь этот хабар? наконец не выдержал мой попутчик.
Друзья собирали меня.
Хорошие у тебя друзья.
Ну, да, неплохие.
И видимо, большие шишки.
Видимо.
А что же не отмазали тебя?
Так ведь я и правда виноват в том, за что меня осудили. В самом деле занимался самоуправством и самосудом. И несколько человек лично осудил и лично расстрелял. Некоторые из них были сильно старше меня по званию.
Иван опять зыркнул на меня, отвернулся.
Не настолько, значит, друзья твои важные. Не смогли?
Да ведь и не в том дело! Я же тебе сказал, я на самом деле виноват. А виноватнадо расплатиться.
Ты больной, что ли? Или издеваешься так? зарычал Иван, отшатнувшись.
Да как ты не поймёшь! Под Богом же я хожу. Я согрешилдолжен ответить.
Да пошёл ты! Что ты тут лепишь? «Согрешил», «ответить»! У меня красные весь род вырезаликто ответил? За расказачивание кто-нибудь ответил? Где твой Бог?
Ответили. Или ответят.
Да пошёл ты! Иван уже кричал. Бойцы сопровождения соскочили с саней, взяли оружие наизготовку.
Ответили они! Я лично видел, как один всю мою семью из маузера расстрелял. И что? Ответил он? Я его нашёлвся грудь в орденах, генеральские звёзды на воротнике. Где твой Бог?
Это за него ты сюда угодил?
Иван сразу осёкся, быстро огляделся, насупился.
Нет, буркнул он.
Он сейчас жив?
Нет.
Значит, ответил.
Ага! взвился Иван опять, но тут же осёкся, замолк.
Пусть и твоими руками, но ответил. Бог как раз нашими руками и восстанавливает правду.
А его руками кто?
Бога или генерала?
Генерала.
Противник Бога и рода человеческого, человеконенавистник.
Тьфу на тебя, болтун. Да пошёл ты! Не хочу с тобой больше говорить. Я думал, ты серьёзный человек, а тыбалаболка. Или дурачок блаженный.
Слышь, Иван, позвал я его шёпотом, а как ты сделал, что никто не догадался, что это ты?
Он в реке утоп. Я-то тут при чём?
Утоп, говоришь, я усмехнулся, а Бог тут ни при чём? А ты молодец. А в штрафники как попал?
Тот зло зыркнул на меня и прибавил ходу, догнав последний ряд.
По малолетке за поножовщину сел. Не успел откинутьсяопять его повязали над телом. Прошлой весной. В лагере вскрыл двух политических. От расстрела в штрафники бежит. Ты поаккуратнее с нимотчаянный душегуб.
Это сержант из конвоя догнал меня. Я поблагодарил его и спросил:
Ты про всех знаешь?
Нет, конечно. Только самых опасных. Должен же я знать, от кого чего ждать.
Про меня тоже собрал сведения?
Обязательно. Ты у нас считаешься самым непредсказуемым и опасным. И неуправляемым.
Во как! А что же вы тогда якшаетесь со мной?
Тут, во-первых, соображения безопасностидруга держи вблизи, врага ещё ближе. Да и ошибочно мнение о тебе. Ты очень предсказуем. Действуешь не по общеустановленным правилам, не по уставу, но вполне понятно, предсказуемо.
В тебе психолог умер.
Сержант рассмеялся:
Почему умер? Живёт, растёт и развивается. Это у меня работа.
Значит, я уже не в списке опасных?
На первом месте. Только угрожаешь ты не нам, а всем, кто вокруг тебя. Ты уже убил одного потенциального бойца, они будут мстить. Опять кровь и потери. Может, грохнуть тебя сейчас? Больше людей до фронта доведу.
Предлагает убить меня с улыбочкой на лице. Изверг! Кровавая гэбня! Пятьсот-мильонов-невинно-убиенных!
А смысл? Для чего эти упыри в законе на фронт идут? Они воевать будут? Не смеши мои валенки! Или ты довёл, а там и трава не расти?
Конвоир хмыкнул, развернулся, через плечо процедил:
Ночью спи вполглаза. Эта порода очень подлая. А одно твоё присутствие им мешает больше, чем весь конвой. Одним фактом твоего существования. Или они тебя сегодня режут, или завтра будут резать за тебя.