С горотделом ГПУ от вас можно связаться?
Да, конечно. Но там говорят, что всё в порядке и волноваться не о чем.
Тогда проводите меня. Есть у меня кое-что, что товарищей выведет из благодушного состояния, хмурясь всё больше, закончил Никифоров.
Пока политрук ходил к телефону, мы выбрались подышать и с любопытством осматривались на станции. Да и какая там станция, разъезд просто. Два параллельных пути и низкая платформа между ними. Вместо вокзала какие-то развалины, впрочем, похоже, эти здания начали строить, но так и не сумели закончить. Сам городок был заполнен в основном частными одноэтажными домами, утопавшими в яркой весенней зелени. Жизнь, на первый взгляд, протекала вполне мирно, многочисленные прохожие спешили по своим делам, останавливались поговорить, делали всё, что угодно, но не проявляли ни малейшей враждебности, бросая только удивлённые взгляды на нашу компанию.
Вернувшийся командир МБВ успокоил нас, что с медиками договорено, они будут встречать нас на станции, а горотдел ГПУ держит ситуацию в окрестностях под контролем и обещал сформировать и прислать через час экипаж БеПо.
Товарищ политрук, какой смысл нам тут час стоять? Да и товарищ Седых прямо приказал вернуться, влез я с вопросом, кожей чувствуя какой-то подвох. Ничего себе «под контролем», когда в семи-восьми километрах к югу из пушек палят и бронепоезда катаются!
Вот и я думаю, согласился Никифоров и скомандовал: По коням! Товарищ Седых мне прямой начальник, а местные никаких приказов вообще не отдавали. Возвращаемся.
По прибытии назад политрук поделился своими опасениями с командиром. Разговор проходил на наших глазах и оставил у меня в душе щемящее чувство тревоги.
Думаешь, ГПУ Грузии тоже причастно? спросил Седых своего подчинённого.
А чёрт его знает! Но одно точно скажу. У нас бы на севере военное положение в таком случае сразу ввели, ответил Никифоров.
А здесь, стало быть, всё в порядке вещей? Первое нападение ещё можно на банду списать. Но бронепоезд! Ты ведь им результаты допроса пленных доложил?
Да, товарищ замначкомендатуры!
А они?
Потребовали предоставить в их распоряжение, и всё.
Тааак В Батуме на юге явно заваруха, там нашей слабосильной команде делать нечего. НПЗ до сих пор горит, столб дыма и туча во весь горизонт. Дорога на север только одна, и идёт она через Кобулет. Медикаменты нам нужны позарез. В амбулатории что тебе ответили?
Обещали встретить прямо на вокзале. Но коек у них нет столько, и раненых размещать негде. Только лекарствами могут помочь, развёл руками Никифоров.
Значит, так. Войдём в Кобулет по двум путям. Ты своим вагоном прикроешь приём медикаментов. С местными чекистами не связываемся. Если попытаются помешать, будем прорываться на север. Возьми к себе ещё пару бойцов, высадишь у входной стрелки, мы их подберём. Выдвигаемся, как закончим погрузку, подвёл итог Седых и посмотрел на отъезжающий грузовик тяжёлым взглядом.
Долго ещё? уточнил Никифоров.
Раненые все, барахло тоже. Остались убитые. Не бросать же их здесь? Погрузим в твой МБВ, чтобы детишек не пугать лишний раз.
Есть
Вот и превратились мы в «Летучий голландец», мрачно сказал я Славе спустя полчаса, выжимая рычаг фрикциона и начиная движение.
Ты о чём?
«Летучий голландец» байка морская. Корабль с мёртвым экипажем, предвестник всевозможных несчастий, я мрачно кивнул на сложенные везде, где только можно, тела.
Предвестник несчастий? Это правильно. Пусть нашим врагам не повезёт.
Повезёт им или нет вопрос. А вот нам при такой жаре наши павшие товарищи духу дадут.
Это точно. Придётся потерпеть. Ничего, злее будем.
В Кобулете на платформе нас действительно ждали две арбы, запряжённые осликами, с красными крестами на белоснежных тентах местный аналог «скорой помощи». Как и было спланировано, мы встали сразу на двух путях, прикрыв корпусами повозки. Теперь помешать погрузке могли только спереди или сзади, но вряд ли у кого появилось бы желание подставляться под огонь трёхдюймовых пушек.
Мы со Славой немедленно, как только остановились, выскочили наружу подышать. Остальным такой роскоши было не видать они дежурили при оружии. Впрочем, двигатель глушить мы не стали, как и отходить далеко от дверей.
Вышел на платформу и наш главнокомандующий, и сразу направился к кобулетскому эскулапу почтенного возраста, дожидавшемуся в компании юной медсестры, смугловатое личико которой наводило на мысли об их родстве.
Командир БеПо Седых.
Аксельрод Соломон Моисеевич. Моя дочь, Софья, врач немного помялся, а потом вдруг выдал: Стесняюсь спросить, а вы под каким флагом воюете?
Седых аж поперхнулся, проглотив любезность в адрес сестрички.
Как под каким флагом? Под красным, разумеется! Что за вопросы?!
Должен вас предупредить, что над входом в исполком недавно таки повесили другой флаг. Чем могу, чем могу Вы ведь понимаете, моё дело людей лечить. Но лучшее средство профилактика. Душевно вас прошу, берите медикаменты и езжайте скорее, а то пациентов у меня, чувствую, невпроворот будет.
Товарищ командир! дверь бронепаровоза открылась, и оттуда выглянул чумазый Хабаров. Там со стороны развалин в рупор кричат. Я подумал, может, вам не слышно.
Угадал. Что кричат-то?
Начальник местного райотдела ГПУ Аджарии Котрикадзе требует, чтобы мы сложили оружие и сдались. Говорит Грузия вышла из состава ЗСФСР и СССР!
Тогда нам с ним говорить не о чем. Можешь ему так и передать.
В ответ на наш категорический отказ над развалинами взлетела сигнальная ракета, а чуть позже ещё одна, но уже гораздо севернее, уже за окраиной Кобулета. Седых приказал женщинам скорее грузиться, а нам скомандовал к бою. В этот момент я увидел Полину, она споро подавала мягкие мешки в вагон, и на какой-то миг наши глаза встретились. Такой жуткой смеси страха и тоски я не видел ни у кого и никогда в жизни. Ни приободрить, ни успокоить, дорога каждая секунда, что тут поделать? Только подмигнуть поуверенней, обманывая и её, и себя.
Под бронёй все звуки воспринимаются как-то по-иному. Когда спустя десять минут первый раз бухнула пушка, я невольно оглянулся, чтобы посмотреть, что у нас упало. Точно так же и постукивание пуль по корпусу МБВ я первоначально принял за неисправность двигателя и хотел уже лезть под кожух, но когда Слава стал отвечать из бортового пулемёта короткими очередями, всё встало на свои места. Мы не трогались с места, а бой разгорался всё сильнее. Передняя башня нашего броневагона, единственная, которая могла стрелять вдоль путей на север, била без остановки. Сквозь рокот мотора долетали обрывки фраз и ругань артиллеристов, которые явно нервничали и торопились. Канонада кончилась, когда спереди раздался жуткий грохот и скрежет, ясно слышимый даже сквозь броню. Я не выдержал и, отскочив на время со своего места, выглянул наружу сквозь приоткрытую дверь, которая была обращена внутрь нашей позиции, к другому броневагону. Впереди, в клубах пыли, срыв часть платформы, лежал поперёк путей паровоз пригородного поезда, а за ним громоздились, вздыбившись, вагоны. Нас пытались таранить!
Слава, что с твоей стороны?
Хотят с гранатами подобраться, отсекаю!
Машинный телеграф наконец ожил, звякнул, и мы двинулись назад, остановившись только на станции Бобоквати, километрах в пяти от Кобулета. С умыслом ли, или случайно, но наш МБВ отходил первый, поэтому БеПо сейчас стоял на единственном пути «вразбивку». С юга на север по очереди располагались МБВ с прицепленной контрольной платформой; ещё одна платформа, броневагон; замыкал всё бронепаровоз. Никифоров убежал к Седых «на военный совет», а когда вернулся, обстоятельно насколько возможно, обрисовал ситуацию и план командира.
На север для нас пути больше нет. Остаётся только прорываться на юг в Батум. Наша цель порт. Там попытаемся захватить какую-нибудь посудину. Путь этот единственный, у нас раненые, женщины и дети, взорвать бронепоезд и уйти пешком нельзя. Седых приказал провести разведку вдоль берега до самого Батума, он сам с БеПо будет следовать за нами с интервалом в час. Если встретим противника, открываем огонь из пушек это будет сигналом для товарища Седых остановиться. После чего возвращаемся с разведданными для принятия решения. Ситуация ясна? мы молча кивнули. Тогда по местам, а то уже вечер скоро.
Вот мы и чешем теперь на юг на скорости тридцать пять вёрст в час, осматривая «с коня» возвышающиеся слева склоны гор. Справа смотреть нечего дорога идёт по самому берегу моря, частью почти по пляжу, частью над обрывом.
Раздавшийся справа гул выстрела заставил Славу метнуться к бойнице противоположного борта.
Похоже, наши! Эсминец! Бьёт по кому-то! крикнул он мне, не отрываясь от наблюдения.
По кому?
Слава вновь перескочил на левый борт и крикнул.
Залп лёг впереди и выше по склону. Наверное, он что-то с моря видит, что мы не видим снизу из-под горы.
Мы пребывали в счастливом неведении ровно до следующего залпа, который лёг гораздо ближе к нам, но уже сзади.
Да он же по нам стреляет! изумлённо и как-то обиженно воскликнул мой телохранитель. Машинный телеграф звякнул и потребовал полного хода, что говорило о том, что Никифоров пришёл точно к такому же выводу.
Из-за того, что мы ускорились до максимальных шестидесяти километров, третий залп тоже лёг позади. Я рванул рукоять сирены, и над побережьем прокатился длинный гудок. Надежда хоть как-то просигнализировать, что мы свои, провалилась вместе с четвёртым залпом, который не накрыл нас только чудом. Снаряды легли настолько близко, что осколки чуть не пробили тонкую противопульную броню, кое-где даже в ней застряв. Перед пятым залпом я резко потянул на себя фрикцион и тормоз, надеясь пропустить смерть вперёд. Это мне отчасти удалось, и прямых попаданий не последовало, но броневагон буквально спрыгнул с пути, заваливаясь на бок. Внутри всё с грохотом полетело со своих мест, и напоследок я увидел жутковатую картину, как мёртвые сами по себе встают на ноги. Вагон, казалось, целую вечность висел в таком неустойчивом положении, но потом неизбежно последовал удар, после которого я отключился.
Придя в себя, я сначала даже не понял, где нахожусь. Сверху, через горловины топливных цистерн, прямо на меня лил соляр. Дизель ревел на предельных оборотах, выдавливая своим грохотом из головы все рациональные мысли, оставляя место только страху и панике. Я заворочался и попытался встать, только сейчас поняв, что лежу на своём телохранителе, который слабо застонал от моих неосторожных телодвижений. Надо валить отсюда как можно скорее! В любую минуту рванёт!
Выходов было всего два: один на левом борту, ставшем теперь потолком, второй на правом, ставшем полом. Я решил, что не подниму своего товарища наверх, а косо лежащий вагон давал надежду, что внизу может оказаться пустота, поэтому я, освободив дверь от тел пограничников, открыл её внутрь. Мне действительно повезло под вагоном оказалась снарядная воронка, через которую я и вытащил, с огромным трудом, своего бессознательного напарника.
Отнеся его подальше назад по ходу движения хватило сил метров на полсотни уложил в другую воронку и огляделся вокруг. Эсминец больше не стрелял, он шёл самым малым ходом на юг, почти под берегом, но орудия по-прежнему были наведены на нас. МБВ валялся в стороне от развороченного пути, из его щелей и других отверстий в броне начал появляться белый дымок. Скорее всего, это испарялось попавшее на раскалённые части мотора дизтопливо, иначе в случае пожара дым был бы чёрный.
Эти соображения заставили меня рискнуть и попытаться вернуться к броневагону. Там могли остаться ещё живые погранцы, и их надо было вытащить! Не успел я сделать и трёх десятков шагов, как с моря бухнул выстрел, и прямо на моих глазах МБВ, отгороженный от меня сошедшей с рельс контрольной платформой, вздулся от попадания фугаса. Казалось, медленно разошлась по швам и стыкам броня, высветив ярко-жёлтым, а потом во все стороны рвануло тёмно-багровое пламя.
Абсолютный рекорд по вводной «вспышка спереди» мной был, несомненно, установлен. Я успел развернуться и плюхнуться на пузо, но меня обдало удушливым жаром, и соляр, пропитавший мою одежду и налипший на кожу, вспыхнул. Не помня себя от боли, я устремился к морю, сдирая по пути горящую куртку. Бежать было всего полсотни шагов, и я опять с запасом перекрыл все олимпийские достижения, развив такую скорость, что встречный вечерний бриз сдувал назад охватившее меня пламя. Влетев с разбега в воду, я на короткий миг избавился от одной боли, которая сразу же сменилась другой, не менее сильной, когда морская соль добралась до ожогов.
Выползя совершенно без сил на берег, лишь бы меня не достал прибой, я замер, прижавшись к холодной гальке, и в отчаянии пробормотал:
Скорее бы сдохнуть
Ой, какой страшненький! присела рядом со мной маленькая девочка с небесно-голубыми глазами на усеянном конопушками личике, обрамлённом пшеничного цвета волосами, сплетёнными в косичку. Нет, раньше ты мне больше нравился, такого я с собой не возьму. Приходи, когда усы снова отрастишь
Пигалица поднялась и направилась к горящему МБВ, её белоснежная рубашонка до пят в лучах заходящего солнца казалась ярко-алой.
Стой Куда! пробормотал я вслед, опасаясь, что малышка сгорит по глупости.
И даже не проси бросила она в ответ не оборачиваясь. И вошла прямо в пламя.
Эпизод 6
Чёрный ворон, чёрный ворон,
Что ты вьёшься надо мной?
Ты добычи не дождёшься,
Чёрный ворон, я не твой!
В мглистом, сером небе, на фоне стремительно проносящегося перед остановившимся взглядом сплошного пепельного покрова облаков, над поднимаемыми с выжженной, мёртвой земли клубами мелкой, жгучей пыли кружила птица.
Что ты когти распускаешь,
Над моею головой?
Иль добычу себе чаешь?
Чёрный ворон, я не твой!
Крылья, в которых, казалось, поселилась сама тьма, обняли ветер, сохраняя при этом неподвижность, и лишь едва заметные чёрточки перьев на самых кончиках плавно выгибались под его неистовыми порывами, служа мостиками, которые соединяли величие монументального покоя и ярость хаоса бури.
Полетай ты, чёрный ворон,
К милой любушке домой.
Ты скажи ей я женатый,
Я женился на другой.
Ворон кружил всё ниже и наконец исчез из виду, отчего стало невыразимо одиноко и тоскливо. Пропало последнее существо, составившее мне пусть и не весёлую, но всё-таки компанию в этой безжизненной пустыне.
Оженила меня пуля
Под ракитовым кустом.
Востра шашка была свашкой,
Конь буланый был сватом.
Угольно-чёрная голова с острым гладким клювом выдвинулась снизу, и было непонятно, то ли птица уселась мне на грудь, то ли была так велика, что я сам целиком поместился между её лап.
Взял придано небольшое
Много лесу и долин,
Много сосен, много ёлок,
Много-много вересин.
Немигающий взгляд антрацитовых глаз встретился с моим, остановился, проникая всё глубже, и в голове прозвучал резкий, сварливый голос:
Что разнылся? Ох, горе ты луковое, никому-то ты не нужен такой, ни на том свете, ни на этом. Возись теперь с тобой.
Ворон сделал головой несколько мелких движений, будто примериваясь. Всё, сейчас глаза выклюет. А и чёрт с ними, всё равно смотреть не на что!
Чёрта не поминай. А гляделки тебе ещё пригодятся, будет на что взглянуть. Не боись! Я только лишнюю начинку из тебя вытащу.
Картинка перед глазами стала изредка резко дёргаться, будто тело, которое я совершенно не чувствовал, теребили. Как же, не боись Какая такая это у меня начинка лишняя? Печень, поди? Нет, печень это по орлиной части. Блин, меня жрут, а в голову разная мифологическая чепуха лезет Снова в поле зрения показалась птичья голова, отвернула измазанный клюв в сторону и разжала его. На землю, с резким скрежещущим звуком, что-то упало. Слышал я уже такое один раз, когда чеченские подарки вырезали.
Угадал. Переизбыток железа у тебя в организме, с жизнью практически несовместимый. Сам виноват. Лежи вот теперь и думай, как докатился до жизни такой, а меня не отвлекай.
Долго ли, коротко дёрганье продолжалось, перемежаясь позвякиванием. А я всё думал и думал. Сам виноват? Что я сделал-то, чтобы меня из пушек расстреливать? С Кавказом меня связывало сейчас только одно. Точнее один. Берия. Спутаны мы с ним, видно, как верёвочкой. Как за неё ни потяни всем вокруг боком выходит.