Ефим, скомандовал Ворошилов, наливай!
Щаденко и рад старатьсяразлил чуть зеленоватый спирт по гранёным стаканам.
А ну по стакашке!
Молча чокнувшись, выпили. Замотали головами по-конски, нюхали лук, утирали влажные глаза.
А что Антонов, Клим? спросил Иосиф Виссарионович, цепляя шмат сальца с прожилочкой. Шалит?
Шалит, мать-перемать! Разведать бы, что у него и как, да не выходит! Ежели бойцов послать, то эта сволочь эсерская скроется с глаз, уйдёт в леса.
А ви, товарищ Будённый, какого мнения?
Плохая положения, крякнул рубака, но была у меня одна мысля Вот если бы нам лазутчиков послать не с эскадронами, чтоб не пугать зря антоновцев, а заведённым порядком? А? Штаб ихний где-то под Каменкой, завтра туда отправляется 3-й коммунистический продотряд, вот с ними-то и послать кого поглазастее.
Товарищ Сталин, тут же вызвался Авинов. Разрешите?
Действуйте, товарищ Юрковский, величественно кивнул Иосиф Виссарионович. С утра виезжаете в Каменку.
Слушаю, товарищ Сталин!
А чтобы никаких этих, вмешался Ворошилов, усилим заготовителей матросами Красной Сони!
Боевая бабёнка! хохотнул Будённый. Любого неприятеля расчехвостит, аж пыль станет!
Ефим! обернулся Клементий Ефремович к Щаденке. А чего так тихо?
Ща исправим! заверил его начштаба. Высунувшись в дверь, он заорал:Братва, песню! Песенники, давай!
Из гущи красных конников вырвалось, разнеслось:
Будённый наш, братишка,
С нами весь народ!
Приказ голов не вешать,
А идти вперёд!
И бойцы заревели, подхватывая:
И с нами Ворошилов!
Наш красный офице-ер!
3-й коммунистический продотряд отправился на заготовки с самого утра. Длинная вереница подвод бодро тарахтела, откормленные кони тянули их, довольные отсутствием тягла, телеги были загружены пустыми мешками да корзинами. Ездовые лениво постёгивали лошадей кнутами, но животные лишь хвостами дёргали, словно мух отгоняя.
Всадники-заготовители ехали на флангах, замыкали обоз или реяли далеко впереди, высматривая классово чуждые элементы.
Но вниманием Авинова владели не они, а «интернационалисты» из отряда Софьи Гельберг, прозванной Красной Соней. То была разношёрстная компания, собранная вместе не чьей-то волей или дисциплиной, а негласным лозунгом «Всё дозволено». Целый год они грабили, кого хотели, убивали направо и налево, насиловали княжон, графинь, работниц и крестьяноки ничего за это им не грозило. «Интернационалисты» были никем, а стали всем. Они просто упивались немыслимой свободой, исполняли любое своё даже самое дичайшее желание.
Да и не замечал Кирилл за ними никакого интернационала, никакого сплочения. Матросы-анархисты, увешанные ручными гранатами и бомбами, маузерами и пулемётными лентами, ехали отдельно. Желтолицые китайцымалорослые, в форме, засаленной дочерна, держались сами по себе. Больше всего было венгров, записанных латышами.
Но самый болезненный интерес у Авинова вызывала командир «летучки»Красная Соня. Это была пышная тётка в мелких кудряшках, с испитым лицом. Её фигура, затянутая в форму красноармейца, представляла собой нечто асимметричное, бугрившееся округлостями даже на спине. Но самым отвратным являлось нутро этой особи женского рода.
Софья Гельберг нынче мстила тем, кому завидовала до революции, кого боялась тогда, рядом с кем ощущала собственное убожество. Она лично расстреливала священников, офицеров и гимназистов, обожая устраивать ликвидации на глазах родных и близких жертвы. Красная Соня просто расцветала, слыша крик матери, видевшей смерть своего сына. На щеках её разгорался румянец, когда она шпиговала пулями толстого попа, а паства топталась в отдалении, крестясь и причитая. И только кончая «их благородий» и «высокопревосходительств», Софья кривила припухшее лицо, ибо офицеры сами морщились от омерзения, брезгуя своим палачом.
Но Авинов всё приглядывался к ней и приглядывался, будто силясь понять, как можно было осатанеть до подобной степени. Примерно так здорового человека тянет смотреть на страшные болячки, на заспиртованных обитателей кунсткамерыуродство притягательно, как красота.
Телеги 3-го коммунистического прокатились мимо села Злотовки, намедни подожжённого с четырёх сторон «Отрядом имени Троцкого». Сгорело село дотла, а жителей его, мужиков да баб с ребятами, спасавшихся от огня, заградители и курсанты расстреляли на месте. Этим карателям потом очень не повезлодогнали их антоновцы, пропороли брюха вилами да косами
Товарищ Юрковский! окликнул Авинова продкомиссар Хлюстов. Звонят! Слышите?
Кирилл прислушался. В самом деле, из-за леса доносился заполошный набат.
Углядело «летучку» кулачьё! захихикал Хлюстов. Забегало! Щас ещё и пацанов пошлют к соседямза подмогой. К-куркули недорезанные!
Сощурив глаза, Авинов рассмотрел верхушку звонницы, шатриком своим выглядывавшей из-за пильчатой стены леса.
Подтянись! зычно крикнула Красная Соня.
Ходу, ходу! заторопил своих продкомиссар. А то попрячут всё!
Но-о! Но-о-о! Возницы захлестали кнутами и прутьями, погоняя лошадей. Те ржали возмущённо, но телеги затарахтели-таки поживее.
Смотреть в оба! заорала Гельберг, взмахивая рукою с наганом. Чан! Иштван!
Оба отряда въехали в заросли столетних берёз. Чащоба с любой стороны могла загреметь огнём, но всё было тихо. Оставляя по левую руку кладбище с покосившимися крестами, продотряд, усиленный «летучкой», въехал в деревню.
Каменка считалась довольно большим селением, чьи дома были разбросаны по склону пологого холма. Заполошно кудахтали куры, с надрывом мычала корова. Ветерком наносило волглый запах истопленной баньки и прелый навозный дух.
Ближе к вершине холма избы ставились кучнее, сбиваясь вокруг небольшой церквушки с облезлым синим куполком. Туда-то, на невеликую площадь, травянистую, с большими пыльными проплешинами, и выехали заготовители.
Угрюмые мужики сходились по одному и группками, за ними прятались бабы, плачущие загодя, ибо ведали беду.
Продкомиссар, опираясь на пулемёт, взобрался на тачанку, встал, руки в боки, медленно оглядел деревенских.
Ну что, кулачьё недобитое? медленно, едва ли не ласково проговорил он. Хлебушек прячем?
Как можно, смиренно ответил староста, теребя в руках растерзанную заячью шапку, до того заношенную, что от меха одни клочки торчали. Выгребли всё до вас, гражданин-товарищ, веничками смели до последнего зёрнышка
И чего это мыкулачьё? плаксиво спросила баба, закутанная в белый платок поверх невзрачного серого платья. Ни коровы, ни лошади, ни плуга, ничего нема!
Чего ж вы по второму разу-то? раздался голос из толпы. Три шкуры содрали, теперича за четвёртой пожаловали?
Разговорчики! прикрикнул Хлюстов. Вынув список, он стал зачитывать фамилии каменцев, зачисленных в кулаки-мироеды:Соркин! Яичников! Воловик! Сапацкий!
Названные робко протискивались вперёд, дюжие продотрядовцы хватали их и валили наземь, задирая рубахи. Возницы уже спрыгивали с телег, разминая руки, и принимались стегать мужиков, рассекая кожу на худых лопатках, на острых позвонках. «Кулаки» только вздрагивали, мычали, кусая бороду или пыльную траву.
Папахин! Кравцов! Ачканов!
Новых и новых «укрывателей» бросали в пыль, секли нещадно, полосуя жилистых крестьян вдоль и поперёк. Бабий вой и плач поднимался всё выше, делался всё громче и безутешней.
Неожиданно из церкви показался длинный как жердь священник, совсем молодой ещё. Он медленно, немного даже торжественно зашагал к заготовителям, держа перед собою крест.
Поп! Поп! принялись пихать друг друга продотрядовцы. Гляньдлинногривый!
Вздымая над собою распятие, священник закричал:
Опомнитесь! Не творите зла смиренному, ибо грех сие! Не потворствуйте дьявольскому наущению
Он не договорилзагремел револьвер Красной Сони. Пули впивались в худого иерея, будто гвозди вколачивались в доску чёрного гроба. Сложившись пополам, священник упал в пыль, так и не выпустив креста.
Прости им, Господи донёсся до Авинова клекочущий голос. Ибо не ведают что творят
Оханье пронеслось по толпе, заплакали малые детишки.
Вижу, не помогает зловеще протянул Хлюстов. Ты, ты и ты! Лопаты в рукии яму копать! Живо!
Крестьяне, бледные до синевы, принялись долбить утоптанную землю. Когда яма, подозрительно схожая с могилой, углубилась до полусажени, продкомиссар скомандовал:
Вы, двое, вылазьте! А ты отдохни!
Двое захекавшихся мужиков проворно покинули раскоп. Третий тоже было полез, кривя рот от ужаса, но заготовители со смехом сбрасывали его обратно, укладывая на дно ямы тычками прикладов. И снова заширкали лопаты, сбрасывая землю обратно, погребая заживо человека, повинного лишь в том, что пролетариату хочется кушать.
Да что ж вы творите, ироды! взвился отчаянный крик.
Рыхлая насыпь поднималась и опускалась, толкаемая обезумевшей плотью. Крики хоронимого были глухи и неясны, но вот затихли и они, задавленные сырою землёй.
Кирилл спешился, захлестнув повод вокруг столба, удерживавшего косой тын. Он заметил в толпе лица двух человек, которые в Москве изучал по плохоньким фотографиям. Партизаны из 2-й Повстанческой. Тот, что слева, это Авдеич, Авдеев, прапорщик из солдат, а справаТулуп, простой крестьянский парень. Неспроста они тут, ох, неспроста
Быстро подойдя к Тулупу, Авинов прямо сказал:
Проведёшь к Токмакову?
Тулуп качнулся лишь, перебарывая желание скрыться в толпе. Злые глаза его сверлили Кирилла двумя карими буравчиками.
Пошто тебе Токмаков, процедил он, сволота большевицкая?
Авдеич мягко отшагнул в сторону, суя руку за полу зипуна.
Спокойно, холодно сказал штабс-капитан. Дуло маузера глянуло на Авдеева в упор, и тот замер. Спокойно. У меня для Токмакова есть важные вести
Ой, тётенька, не надо!
Этот внезапный крик продрал Авинова, как железной щёткой. Резко обернувшись, он увидел мальчишку, попавшего в захват Красной Сони и брыкавшегося изо всех сил. Мальчиш был одет в бушлат на голое тело, латанные портки и лапти. Этот фантастический наряд никак не выделил бы его из стайки крестьянских детей, если бы не серая гимназическая фуражка. Руки Авинову резко скрутили, вырывая пистолет, а «гимназист» всё верещал:
Не надо! Не надо! Не на-адо-о!
Худущий парень, наверное брат старший, вырвался из толпы, и в этот момент Гельберг выстрелила. Мальчишка, ухваченный жирным локтем Красной Сони, дёрнулся, изо рта у него пошла тёмная кровь.
Не-ет! завизжал старшой, оседая на колени в пыль. Не-е-ет!
Но младший уже поник безвольным телом, распростёрся в пыли.
Это и стало последней каплей, переполнившей чашу крестьянского терпения. Кирилл смотрел на площадь, согнутый в три погибели, и наблюдал всё как на экране кино.
Первыми рванулись бабы. Они набросились на большевиков, не пугаясь винтовок и острых сабель. Хлюстов махом пал за пулемёт, да ленту заклинило. Живым человеческим прибоем, страшным и ревущим, ударили мужики. Выворачивая колья, подхватывая оглобли, они кинулись бить заготовителей, охаживая, подсекая, размолачивая
Бе-ей! стоял общий вопль. Бе-ей!
Вот запрыгали через тыны молодые парни с берданками, откопанными на огородах, затрещали выстрелы, топоры скрестились с шашками. Жестокая нещадная карусель завертелась по площади. Верещали забиваемые китайцы, прозванные «ходя-ходями», так уж говаривали желтолицые с чёрными косичками, ведя на расстрел русоголовых: «Ходи-ходи!»
Заготовители и хотели бы сдаться, да только крестьяне в плен не брали. Орущего дурным голосом Хлюстова подхватили за руки-ноги и швырнули на козлы. Выл продкомиссар недолго, пока его не расчленили пополам пилою-поперечкой. Красной Соне тоже не подфартилопрям на нечаянной могиле, где погребли бедняка Кравцова, деревенские вкопали осиновый кол, заострили его, как следует, измазали смальцем, да и посадили на него голую, исцарапанную бабами Софью. Животный, нутряной крик вырвался из её глотки, равняя со зверем лесным, и перешёл в утробное клокотанье, в булькающий сиплый рык.
Энтого не трогать! крикнул Авдеев. Допрошать надоть!
Тем и спасся Авинов от лютого возмездия толпы. Авдеич с Тулупом на пару отвели Кирилла в дом и бросили в подпол.
Хозяин избы строил крепко. Только земля, утрамбованная пятками, леденила, а стены были рублены из брёвен, сверху нависали крепкие плахи пола толщиной в ладоньстоило глянуть на кошкин лаз, чтобы убедиться в прочности перекрытия. Силы не хватит выбраться.
Ничем съестным в подполе не пахло. В одном углу лежал разбитый горшок, в другомпустой ларь с сорванной крышкой.
Машинально пощупав скулу, по которой съездил Тулуп, штабс-капитан уселся на ларь и стал дожидаться решения своей судьбы.
В деревянной кобуре было пусто, а вот золотой пистолет Троцкого по-прежнему давил в спину, будто успокаивая. Кирилл сомкнул глаза, затылком касаясь бревенчатой стенки.
Неясный гул доносился с улицы, проникая через отдушины, народ вершил суд и расправу над теми, кто отрёкся от Божьего и человеческого.
Притомившись, Кирилл задремали вздрогнул. Наверху поднялась крышка. Заглянувший Авдеич мотнул нечесаной головой:
Вылазь!
Штабс-капитан послушался. Наверху было темноватомаленькие окошки скупо цедили свет. Авдеев стоял у печи, красноречиво поигрывая револьвером. За столом, прямо под божницей, убранной расшитым рушником, сидел невысокий человек виду неприметного, с намечавшейся плешью по темечку и с аккуратно подстриженными усами. Токмаков.
Здравствуйте, Пётр Михайлович, спокойно поздоровался Авинов.
Здорово, коль не шутишь, прищурился главком. Кто такой? Откуда? Чего забыл в наших краях?
Запираться не стану, улыбнулся Кирилл, всё скажу, но только наедине.
Токмаков нахмурился, пощипал уси мотнул головой:
Авдеич, выйди на минутку.
Тот, ворча недовольно, двинулся к выходу.
Если чё, я тута, предупредил он.
Главком кивнул и положил руки на стол.
Ну?
Авинов пододвинул ногой табуретку и сел напротив.
Кто я такой, опустим, измолвил он. Достаточно того, что я послан помочь вам и вашему делу.
Токмаков хотел было спросить о чём-то, но Кирилл остановил его поднятием руки.
Времени мало, главком! сказал он нетерпеливо. Мне нужно успеть передать вам две важные новости. Одну я узнал буквально вчера, по прибытии в Тамбов. Там большевики формируют 1-ю конную армию в семнадцать тысяч сабель. Ей приданы два бронепоезда, ещё один состав, набитый оружием, оставлен на разъезде у станции Обходуголь кончился. Поезд охраняется головорезами из автобронеотряда, но их немного, человек сорок. Если навалиться по-умному, можно разжиться и винтовками, и пулемётами, и даже парой броневиков!
Главком присвистнул.
А вторая новость? спросил он.
На Тамбов идёт конный корпус генерала Мамантова. Нет-нет, белые не перешли в наступление, генерал отправился в рейд по тылам красных. Так вот, вам велено передать, что Мамантов припас для Партизанской армии десяток пушекс упряжками, с зарядными ящиками, всё как полагается. Плюс боеприпасыи ещё два броневика. Завтра или послезавтра казаки будут в Тамбове.
Едрить твою налево!.. выдохнул Токмаков. Нахмурившись, он подозрительно глянул на Авинова. Смотри, однако! Ежели это провокация, тебе не житьпосажу на кол рядом с Кровавой Сонькой!
Обойдусь без такого соседства, главком, усмехнулся Кирилл. Только давайте поживее! Красные, хоть и любят волынить, но могут поспеть с паровозоми уведут огнестрельные игрушки прежде вас.
Ишь ты, буркнул его визави, раскомандовался тут Авдеич!
Тот вихрем ворвался, вскидывая обрез.
Да погоди ты стрелять! рассердился главком. Собирай подводы большевицкие, едем к Обходу. Буди Митрофановича, пущай поднимает Кирсановский и Низовой полки!
Щас! бросился к дверям Авдеев.
А Колесникову передашь,крикнул ему вслед Токмаков, штоб 1-й Богучарский готовил!
Ага! донеслось со двора.
Торопыга буркнул главком. Оборотясь к Авинову, он сказал задумчиво:Да кто ж ты такой есть?
Штабс-капитан улыбнулся.
Меньше знаешь, мягко проговорил он, крепче спишь!