Что за чернокнижник? Как он выглядел? Альберт начал задавать вопросы. Ганс вопросительно глянул на Себастьяна, тот утвердительно кивнул, разрешая ему отвечать.
Высокий такой. Худой, словно голодал долго. Русые волосы, длинные, до плеч, капитан показал рукой, насколько они длинные. Лицо перекошено на одну сторону, словно смеется всегда левой половиной лица. Глаза острые, бегающие, как у крысы Вот и все, вроде.
Одет он во что был? Приметы какие-нибудь особенные?
Приметы, приметы Говорил с выговором своим таким, иностранец наверное. А одет, одет был сначала в рясу, как монахи носят, только без креста. Потом в красную переоделся, когда свое дело за городом делать начал, Ганс перекрестился, охваченный искренним возмущением поступками мага.
Мне это показалось забавнымя еле сдержал смешокэтот еретик, лютеранин, считает себя вправе рассуждать о добре и зле!
Никакой фантазии! фыркнул Альберт. Всегда одно и то же: тощий, бледное лицо, красная роба, черная роба, полночь, пентаграмма, мертвецы. Был у меня в университете преподаватель, так тот даже список составил, как отличить некроманта от любого другого мага.
Мы не разделяли его весельязадание грозило затянуться во времени.
Ты еще что-нибудь знаешь об этом маге? Откуда он, кому служит? накинулся на Ганса с расспросами Себастьян.
Голландец неопределенно пожал плечами:
Да нет
Расскажи, голос Альберта был ласковым, как у кота, пытающегося уговорить мышь саму прийти к нему и не бегать более по всему дому. Расскажи нам, что знаешь и тебе станет легче. Господь простит тебе твои грехи и простит грехи твоих товарищей. Ты спасешь не только себя, но и еще двух людей: достаточный залог, чтобы пройти в царствие небесное. Расскажи нам все.
Я тряхнул головой, отгоняя наваждение его слов. Фон Вормсвирген, улыбаясь и довольно качая головой, смотрел на капитана Гопфера. Очередной фокус Альберта! Без которых, впрочем, порой нам пришлось бы туго. Чего стоит одна та штука с городской стражей в доме мэтра Якобсона!
Ганс, ссутулившись, в очередной раз передернул плечами и заговорил.
Чернокнижник из Кельна. В прошлом году я пил с капитаном «Распутной Жозефины», он раньше служил в гвардейской роте Вебера. Так он целых полгода провел в империи, охраняя этого чернокнижника. Другого мага у нас нет. Имя у негоне то Йефраимус, не то Вальдемар. Не помню голландец прижал кулаки к вискам, словно защищаясь от головной боли.
Себастьян, не будешь ли ты так любезен, чтобы попросить своего приятеля, раз он ничего не знает об этом чернокнижнике, отнести весточку на корабль Батиста Камбеа? громкий голос Альберта взрезал одеяло тишины, заставив нас всех обратить взгляды на него.
Ганс потряс головой, недоуменно смотря на настак всегда бывает, если окажешься под властью чар. Я однажды испытал на себе подобное и прекрасно помню ощущение растерянности и непонимания, охватившее меня.
Написав записку, Альберт протянул ее фон Вормсвиргену. Себастьян молча прочитал ее, согласно кивнул и свернул конвертом. Разогрев на пламени свечи воск, извлеченный из необъятных карманов нашего мага, он запечатал письмо своим перстнем:
Отдашь лично Батисту Камбеа, капитану «Толстой Кэтти». Понял? Ганс согласно кивнул. Завтра утром, как только встанешь с тюфяка!
Спустившись по лестнице, мы вышли из трактира на укутанную мраком улицу амстердамского пригорода. Прошли немноготопот шагов разносился над мостовойи свернули в переулок.
Пригород спал, ни в одном из окон не горел свет, а улицы были пусты, как трактир в стороне от торгового тракта. Откуда-то издалека, может быть даже из самого города, донеслись яростные крики, которые вскоре стихли. Возможно, там в темной подворотне грабили сейчас зажиточного амстердамца или разъяренный любовник расправлялся с мужем своей возлюбленной, который застал их вместе.
Что было в записке? поинтересовался я, недовольный тем, что мои спутники не соизволили спросить моего мнения или хотя бы познакомить меня с ее содержанием.
«Можете покидать порт. Мы возвращаемся по суше», по памяти повторил Альберт.
В Кельн? похоже, задание распространялось еще и в пространстве.
Сначала в тот дом, что нам описал Ганс. Если мы там не застигнем этого мага, то найдем трактир, где переночуем. Утром добудем себе лошадей и в империю.
Чародейэто обычно кладезь информации, глубокомысленно заметил Себастьян. А этот вдобавок может вывести нас к истинным причинам такого зловещего нападения на ганзейское подворье.
Мы ничего ему не ответилиэто и так было понятно всем троим.
Дом в пригороде конечно же оказался пустым. Утром мы купили четырех лошадей у трактирщика и направились в Кельн.
IX
Красивый, как и в молодостивсе отмечали этогосударь всея Руси, Федор Борисович Годунов, изволил печалиться после приема свейского посла.
Опочивальня царя была пуста, разве что две старые суки, государевы приятельницы по детским играм, смиренно лежали в углу, ожидая когда Федор Борисович вспомнит о них и подзовет к себе.
Лицо государя, когда тот внезапно отрывался от трапезы, омрачалось тяжелыми думами. Кто бы мог подумать, что наследие батюшкино будет таким тяжелым для сына, требующим принятия решений, ответственности. Решений, каждое из которых может погубить и государство, и самого сына.
Два дня назад в столицу прибыло посольство от свейского короля Густава. Всего час, как покинул царскую опочивальню посол, а государь московский уже весь был мучим терзаниями. Передав положенные приветствия от свейского брата Густава Адольфа, посол напомнил о договоре, который заключил его король с батюшкой нынешнего московского государя, Борисом Феодоровичем Годуновым. Тем самым договором, который Федор так опрометчиво продлил при своем помазании на царствование.
Тогда казалоськогда еще будет мир в свейском королевстве. Густав II Адольф ни на минуту не прекращал боевых действий: с Речью ли Посполитой, с Кристианом Данемаркским. А так нужны были Федору поддержка и признание соседей московского царства. Тем более, что государство польско-литовское, как всегда, на земли московские зарилось. Сигизмундовы люди среди черни русской слухи дрянные распространяли, после смерти Бориса Феодоровича сразу все плохое припомнилось. И царевич Дмитрий, и бесконечные Ливонские войны. Все, что нашли. А чего не нашли, сами придумали. Хорошо хоть вовремя были на корню пресечены очередные попытки Сигизмундовы чернь на бунт поднять. Он таких попыток не прекращал еще с самого правления отца его, Бориса. Благо, мятежник главныйнекий монах-расстрига Гришка, объявивший себя чудом спасшимся царевичем Дмитриемеще при батюшке был пойман и головы лишен.
Рано умер Борис, пусть и прожил жизнь долгую, а все мало ему казалось. Не прошло и двух лет, как московской победой завершились Ливонские войны, занемог и слег батюшка. Сколько знахарей и лекарей не собирали, все бестолкуотошел вскорости, неделю промучавшись.
Злые языки говорилинемцы отравили Бориса, за то, что тот орден Ливонский с навозом смешал и их земли раздал боярам приближенным. Кто на Ганзу наговаривал, кто на кесаря германского.
А теперь людишки доносятспокойствие воцарилось в землях свейских. Будто подписал Густав мир с Речью Посполитой и готовится к новой войне, с Фердинандом Габсбургом, правителем священной германской кесарии.
А раз так, если в самом деле начнется война, придется исполнять условия договора, объявить войну Сигизмунду, королю польскому и литовскому.
Объявить войну Сигизмунду, значит вступить в открытое противостояние с Ганзой, торговля с которой давно уже является главным источником дохода царской казны. А что делать дальше, с кем торговать, если Союз объявит блокаду московских портов, будет топить торговые суда в Балтийском море? С другой стороны, договор Французское и Английское королевства гарантом выполнения условий выступают.
Тяжелые мысли беспокоили государя всея Руси.
Федор словно предугадал то, что должно было произойти и недовольно поморщился. Так и случилосьдвери опочивальни распахнулись настежь.
День добрый, любезная сестричка, язвительно произнес государь.
День добрый, любезный братец, улыбнулась в ответ Ксения. За ее спиной в проеме двери виднелись смущенные стрельцы, которым Федор строго воспретил кого-либо пускать к нему. Да разве остановишь сестру государеву? Она, как в Москве говорят, рыцаря немецкого с бронею съест за милую душу, не подавится. Любит народ Ксению Борисовну, оттого и шутит. Благо, сама царевна позволяет, сама смеется своею белозубой улыбкой.
Ксения, улыбаясь, смотрела на брата, наклонив голову, затем повернулась к стрельцам, толпившимся в дверях, сурово взглянула на них и притопнула ногой. Двери тут же закрылись и брат с сестрой остались в полном одиночестве.
Посол свейский у меня был, сестрица, сокрушенно произнес Федор. Про договор о помощи говорил, напоминал, что я делать должен, если Густав кесарю германскому войну объявит.
Известно что, перебила государя Ксения. Сам же, братец, договор и продлевал, помнить долженРечь Посполитую нам необходимо удержать от помощи кесарю, свои войска на нее двинуть.
Нам обидой резануло государев слух, будто и не он царь всея Руси, а вместе с сестрой Московским государством правит.
Самой большой обидой Федора была Ксения. Жаль не умерла, пока дитем малым была. А теперь уже ничего и не поделаешь Любит ее народ, больше государя своего любит. И случись с ней чтобыстро вспомнят царевича Дмитрия, все грехи отцовские Федору припомнят. Нельзя сестру трогать, даже словом обидеть и то боязно.
Завидно царю было, завидовал воле еевот уж кому на самом деле мужиком родится надо было, на трон отцовский сестьи боялся ее. Не раз Ксения уже поперек воли брата вставала, говорила, что думала, и знал Федор, что молчаливая поддержка боярская не за ним, за царевной.
И на кой черт батюшка ей столько позволял, к себе приблизил, наукам да грамоте разной обучил. А Ксения учится любила и хотела. Уж на что Федор ученым был, отец средств на образование не жалел, а не любил в споры вступать с сестрой. Проигрывать не желал.
Тем более Ксения рядом с батюшкой все время была, смотрела, как отец государством управляет, и запоминала, училась. Научилась, на беду Федору.
И что же мне, с Ганзой теперь порвать? искренне удивился брат. Откуда же тогда деньги брать буду? Без торговли казна опустеет.
Самим торговать пора, решительно возразила Ксения. Без Ганзы проживем, любезный братец. Немцы, сам знаешь, кому угодно глотку грызть готовы, лишь бы нам, кроме как с ними, торговать не с кем было бы. Сами в Новгороде, да в Ливонии товары задешево покупают, у себя втридорога продают. А подумаешь, если бы московские купцы сами товары бы возили за море или выбирать могли, с кем торговать, с кем нет, так тошно становится.
Федор промолчал.
Надо свою торговлю укреплять, не от немцев зависеть. Ради чего батюшка наш Ливонию войной взял? Уж не чтоб боярам седобородым земли новые раздать, да победами прославится. Он-то понимал, как торговле русской пути новые нужны.
Упоминание об отце еще больше разозлило Федора, который сидел, мрачно уставившись в пол и разглядывая узорные плиты.
Пусть лучше Густав кесарю войну объявит, войска в следующем году двинет, сказал он наконец. Там и посмотрим, нужно ли договор соблюдать. Если не сумеет свейский король немцев одолеть, выгонят его из кесарии как собаку, тогда послов в Бремен направим, что, мол, Густав не брат нам более и договор с ним мы чтить не намерены. А если победа за свеями будет, тогда и войска двигать можно, благо засиделись без достойного дела.
Ксения, ожидавшая от брата большей решительности, смотрела на него с неприязнью. Отец не раз говорил, что не все время коню по одной дороге скакать. Иногда и новый путь выбирать приходится. Эти слова накрепко запали в ее душу, не раз помогая в решении тех дел, о которых Федор даже помыслить боялся, не то что взяться за них. Только брат не всегда уступал сестре, иногдавсе чаще и чащевспыхивал протестом, отмахивался от ее советов и поступал по своему. Может, конечно, и на благо царству московскому, да только Ксения так не считала.
А уж в таком деле сидеть и ждать, пока не определится победитель, вообще грешно. Так и проспать все на свете недолго, можно упустить свою удачу.
Слыхала, сестрица, стрельцы того дня опять бунт учинили, хорошо боярские людишки помогли. Митрополит Кирилл речь им говорил, уважения ко мне требовал.
А они? Ксения не подала вида, что обрадовалась такому повороту разговора.
А они серебра требовали. Пришлось откупиться, Федор помолчал. Вот, не было бы торговли с немцами, откуда серебро взял бы? То-то.
Кабы знал государь Федор Борисович о том, кто бунту настоящим зачинщиком был; знал бы если о том, что каждый вечер встречаются Ксения с митрополитом Кириллом, чтобы о политике государевой беседы вести. О том, что привозят тем боярам, которые Ксению больше других поддерживают, серебро иностранное. О том, что давно сестра его свои собственные войска собирает. Не поздоровилось бы царевне.
Но не знает государь, а потому спит спокойно.
X
Хрясть!
Медный кубок сплющился от удара о дверь. Человек, метнувший его, несколько секунд постоял, удовлетворенно смотрел на стекающее по доскам на пол темно-красное вино. Затем резко развернулсялицо его перекосилось от злостии ударом ноги опрокинул маленький столик в центре комнаты, уставленный бутылками с вином и пустыми тарелками.
К вину на полу добавились жир и небрежно обглоданные кости. Глиняные тарелки подпрыгнули в воздух и, звякнув, разбились, разлетевшись по доскам мелкими осколками. Грязь, покрывающая пол, стала приятного глазу желто-красно-глиняного оттенка.
Вина! проорал осипшим голосом человек, оглядывая утварь в поисках новых жертв. Еще вина!
Дверь раскрылась. В проеме возник невысокий, коренастый мужчина в камзоле коричневой замши, сжимающий в руке меч. Оглядев внимательным взглядом комнату, он усмехнулся себе в бороду. При его появлении первый человек словно бы сжался, ссохся, съежился и теперь затравленно смотрел на вновь прибывшего:
Еще вина! прохрипел он.
И это все, что беспокоит нашего будущего короля? участливым тоном, которым разговаривают с ребенком, спросил второй.
Собеседник закивал:
Да, мое величество желает вина! Не того рейнвейна, которым вы меня поите, а лучшего вина, которым торгует ваша чертова Ганза! голос его был капризным и действительно, больше подходил ребенку, нежели взрослому человеку. Когда я стану королем
Когда ты станешь королем, второе пришествие Христа уже станет историей! неожиданно взорвался вспышкой ярости вошедший.
Он с силой вогнал меч в ножны и уселся в кресло, стоявшее нетронутым в углу.
Ваша проклятая Ганза лишила меня трона! гневно проговорил первый.
Какого трона?! Кем ты был?! Принц Магнус, кузен Кристиана. Кузен, а не брат или сын! Ты бы никогда не дождался трона! голосом, полным сарказма, возразил второй.
По крайней мере, я жил как подобает жить особе королевской крови. А не в этой конуре, в которой стыдно держать даже собак! И где меня поят ослиной мочой, вместо вина, достойного принца!
Второй встал и открыл ставни окна, отгораживающего прутьями решетки комнату от внешнего мира. Солнечные лучи упали на полв комнате на мгновение посветлело. Затем облака скрыли солнце и вновь воцарился сумрак. Человек вернулся в кресло.
Ты помнишь, как все было? спросил второй.
Однажды ко мне пришел ваш посланник и предложил заключить сделку. Я должен был возглавить восстание против Кристиана. Дворяне, уставшие от его бесконечных войн, должны были присоединиться к мятежу. Я согласился
Второй незаметно улыбнулся, пряча усмешку в усы.
Это было два года назад. Войска нескольких купленных вами дворян с севера империи, три роты ганзейских мушкетеров и отряды датского дворянствавот все, чем я располагал. Благодаря внезапности и деньгам Ганзы, Копенгаген оказался в наших руках. Кристиан бежал в Стокгольм, к Густаву Адольфу. Я правил четыре месяца. Честно говоря, я просто четыре месяца сидел на троне. За меня правили советники из вашего Союза, указывавшие, что, когда и как мне делать. Меня же выставляли как куклу перед дворянами на балах, перед послами на приемах. И рядом всегда был этот незаметный мастер Боль, решавший все государственные дела.