* * *
В начале 1939 года, по обвинению в заговоре против Республики и шпионаже в пользу Германии полиция арестовала лидеров "Большого щита" герцога де Брогли, графа де ля Рошфуко, принца де Полиньяка, герцога де Клермон-Тоннер, принца д'Аранберг и владельца газеты "Пти паризьен" Бюно. Арестованных судили в октябре и приговорили к тюремному заключению. В ходе шумной кампании связанной с заговором, без особого шума уволили ряд служащих, как поддерживающих более правое, чем сторонники Петэна направление, так и замешанных во взяточничестве, лоббизме и иных служебных злоупотреблениях. Последнее правительством озвучивалось особо и громогласно, чистка государственного аппарата давно назрела, коррумпированность и неэффективность французских чиновников была общеизвестна, да и освободить теплые места для своих сторонников отнюдь не мешало.
Президент, получив свой, тоже вполне традиционный для того времени "процесс врагов народа", в чем-то аналогичный процессам 1934 года в Германии и 1937в СССР, кроме устранения своих противников внутри правящей коалиции еще и укрепил свой авторитет. Все же во Франции народ благосклонно относился к левым, особенно, умеренно-левым идеям, да и позиции проигравших социалистов оставались сильными. А не поддержать удар правительства по крайне-правым, левое крыло не могло. В первую очередь, с такой поддержкой громогласно выступила французская компартия, стремительно смягчающая чересчур радикальные требования и осваивающаяся в роли центра всей левой оппозиции, перетягивая к себе сторонников других левых партий. Партия власти относилась к меняющимся коммунистам благосклонно, там считали, что идет процесс сходный с советским, и растворение коммунистов в достаточно левой политической культуре Франции сделает их безопасными.
Обвинения в реакционности после процесса "Большого щита" Петэн отвергал вполне обоснованно, позиционируя себя как надпартийного, общенационального лидера. Именно такая позиция устраивала старого маршала больше всего. Не слишком разбирающийся в политических интригах, слишком значительный, чтобы мириться с второстепенной ролью, слишком самолюбивый, чтобы выслуживаться, он стремился к власти, сочетая в себе искреннюю уверенность в предначертанном судьбой величии Франции, чувство собственного превосходства и высокомерное презрение к другим. На склоне лет, события предоставили его талантам и его честолюбию возможность развернуться во всю ширь, и упускать этот случай он не собирался. Надо отметить, что госструктуры при этом работали достаточно стабильно, поскольку программа Патриотического фронта, которой руководствовалось правительство, была не только политической идеологией, но и методом действия, основанной на ясных принципах: величие Франции, центральная роль государства, преимущество интересов нации над идеологиями, необходимость позиции главы государства над партиями. Широкого противодействия все это не вызывало.
* * *
Во внешней политике Петэн к концу 1939 года стремился к укреплению Средиземноморского союза Франции, Италии, Югославии, Испании и вошедшей в альянс Чехословакии. Проблем хватало, итальянцы считали себя равноправными партнерами со своей позицией, Франко предпочитал не вмешивать отходящую после гражданской войны Испанию в сколь-нибудь серьезные конфликты, Чехословакия, окруженная со всех сторон немецким блоком, не могла оказать существенной помощи, а в Югославии продолжались межнациональные распри, сглаженные политикой нового правительства, но не разрешенные окончательно. Против кажущейся монолитной прогерманской коалиции, состоящей из выросшего за последние годы III Рейха, Румынии, Венгрии, Болгарии и остатков Польши, ныне называемых Протекторат Мазовия, французский союз выглядел достаточно скромно. Поэтому особую роль стали играть отношения с СССР.
В сентябре 1939 года, выступая в парламенте, Петэн заявил, что необходимость во франко-русском союзе становится очевидной при каждом новом повороте истории, а договор с Россией важнейший этап создания системы международной безопасности. Президент Франции стремился к доминированию в Европе, а для этого ему требовался союз с Москвой.
Еще десять лет назад Франция и являлась европейским гегемоном, и возврат утраченных позиций на новой, более прочной основе, представлялся в нынешней ситуации первоочередным. В этой континентальной системе места для "островных соседей" не оставалось, и отношения с Лондоном ухудшались с каждым днем. В Париже выдвигали идею единой Европы от Атлантического океана, до Тихого. В отличие от гитлеровского проекта Рейха и вассальных государств, французский проект мыслился как "Континент отечеств", в котором каждая страна сохраняла политическую самостоятельность и национальную самобытность, при расширенном экономическом и военном сотрудничестве. И ведущей роли Франции, конечно.
К 1939 году ранее превалировавший принцип пассивности национальной обороны сменился жестким и неуступчивым подходом, предполагавшим наступательные действия. Однако реформа армии под эту доктрину завершена не была, и хотя национальный престиж Франции в результате ее недавних успехов слегка восстановился, чувство неуверенности в петэновском окружении не исчезло. Окончание прошлой войны не обеспечило мира, и по мере того как Германия восстанавливала свои силы, она возвращалась к своим прежним притязаниям. Подкрепить позиции, а еще лучшенайти союзника готового воевать за Францию и вместо французов оставалось заветным желанием официального Парижа. Поиск приводил только в Москву.
* * *
Ответ Жданова на французские предложения о дальнейшем сближении не замедлился. Советский Союз хотел иметь надежного партнера в европейских делах в критический момент, и на приеме в Кремле Жданов предложил тост за Францию, желая, чтобы она была "великой и могучей, потому что России нужен великий и могучий союзник".
Правительство Франции, вышедшее из правого Патриотического фронта, не скрывало неприязни к теории и практике коммунизма, но ждановский СССР там рассматривали как наследника Российской империи, "переболевшего" революцией. Аналогия СССР и империи Наполеона, начиная с 1937 года стала традиционной, а бывший союзник по первой мировой войне считался, и это не являлось секретом, восточным фронтом против Гитлера. Несмотря на то, что коммунистические лозунги в советской пропаганде не исчезли, и Коминтерн продолжал функционировать, идеи "постепенного сближения двух систем" приобрели статус политического курса. Французская компартия, ориентированная на Москву считалась "советским лобби", но не преследовалась. Объяснение было предельно простым, и Петэн изложил его вполне четко: "как исторические соображения, так и потребности настоящего момента и интересы будущего, диктуют Франции настоятельную необходимость поддерживать и развивать нормальные связи с Советским Союзом". Иными словами, противостоять Германии без СССР, даже с учетом Средиземноморского блока, Париж не хотел.
Впрочем, в СССР к идее нормализации отношений с капиталистическим миром относились благосклонно. 8 октября, в первом выступлении в роли официального главы государствапредседателя Президиума Верховного Совета, Жданов подтвердил приверженность осуществляемой уже два года политике: "Интернационал был создан при Марксе в ожидании близкой международной революции. Коминтерн был создан при Ленине также в критический период. Теперь же, на первый план выступают национальные задачи для каждой страны Не следует держаться за то, что было вчера. Народам первой в мире страны Советов, следует строго учитывать создавшиеся новые условия".
Посыл за рубежом восприняли доброжелательно, причем как во французском, так и в немецком блоке, идеология национальных интересов превалировала в обоих союзах. Другую часть речи, посвященную военным вопросам, в Париже сочли подтверждением антинемецкой направленности, а в Рейхеуказанием на желание расширения СССР:
"Возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять активную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свои территории Мы стали сильнее, можем ставить более энергичные задачи по защите мира"
Но четкого выбора Москва все же не сделала.
* * *
К концу 1939 года ситуация в мире вообще отличалась неопределенностью. События 1937-39 годов перекроили карту Европы, кардинально изменили конфигурации союзов и блоков. При этом новые, складывающиеся или сложившиеся коалиции отличались от считавшихся традиционными и устойчивыми настолько, что ориентироваться стало сложно даже ключевым игрокам. Четкого разграничения на враждебные и дружественные силы не произошло, более того, казавшиеся еще два года назад непримиримыми страны становились союзниками, а союзникипротивниками. Усугубляла сумятицу еще и смена идеологий и режимов (или то, что казалось такой сменой) в ряде стран. А отчетливое ожидание войны и уже год как непрекращающаяся, лишь прерываемая иной раз открытыми войнами и захватами напряженность отношений, обострили проблему выбора любых внешнеполитических шагов до предела. Тем более с появлением новых центров притяжения.
Наиболее монолитным выглядел германский блок, но если на внешней арене он выступал единым, направляемым из Берлина, целым, то внутри "Стального пакта" противоречия существовали. Основной проблемой были территориальные претензии Болгарии и Венгрии к Румынии, получившей после первой мировой войны земли соседних стран. К Румынии же, имелись подобные претензии и у СССР, что послужило одним из основных поводов для принятия Бухарестом покровительства Гитлера. Венгрия, кроме того, продолжала претендовать на принадлежащее Чехословакии Закарпатье и некоторые земли в Югославии, а в Болгарии оживились претензии к Греции относительно Западной Фракии.
СССР и Франция делали попытки возобновления отношений с Болгарией, предлагая заключить пакт о взаимопомощи и поддержать территориальные претензии к Греции и Турции, но царь Борис сделал свой выбор и отклонил эти предложения. Румыния, враждебная СССР, после переворота Антонеску стала резко недружелюбно относится и к Парижу, поддерживавшему свергнутого короля, а Венгрия не питала симпатий к бывшим противникам в мировую войну никогда.
В варианте войны с СССР к войскам Рейха и его союзников могли добавиться формирования Протектората Мазовия. На территории бывшей Польши со столицей в Варшаве, под руководством Бека немцы сформировали из пленных и капитулировавших остатков польской армии как боевые части для прикрытия границы с СССР, так и около 50 военно-строительных батальонов, занимавшихся восстановлением разрушенной инфраструктуры в Протекторате и на землях отошедших Германии. Идеологией нового "войска Мазовского" озаботилось ведомство Геббельса совместно с Беком и главой Протектората Нейратом. Основным постулатом являлась антисоветская направленность, сочетающаяся с невнятными обещаниями восстановления Польши за счет отторгнутых территорий на Востоке, поскольку, как полуофициально заявил Нейрат, "после возвращения Рейху исконно немецких земель, переданных под давлением Парижа после Версальского мира, все препятствия к германо-польскому содружеству исчезли". Такая пропаганда накладывалась на немедленно появившиеся в польской среде лозунги советского удара в спину и предательства национальных меньшинств как причины поражения. Поляки Протектората готовились "отвоевать на Востоке право Польши на воссоздание", и Бек оказался удобной фигурой для того, чтобы возглавить это движение. В итоге, армия Протектората насчитывала около 250 тысяч человек (включая полицейские части), и считалась "достаточно лояльной Рейху при действиях против русских или чехов". Для войны с Францией использовать поляков не предполагалось, в этом случае в их прогерманских чувствах немцы сомневались.
* * *
К германской коалиции примыкала и Великобритания. Оставаясь независимым центром, Англия практически открыто выступала как дружественная Рейху сила, стремясь уравновесить потенциально опасную французскую коалицию. За Лондоном во внешнеполитических отношениях, следовала Голландия. Последняя ничего не имела ни против Гитлера, ни против Петэна, и более всего желала в случае европейской войны, повторения голландского нейтралитета времен первой мировой. Но наличие далеких азиатских колоний, делало зависимость от Британии основным курсом Амстердама, а успехи прогитлеровской нацистской партии, которая получила поддержку среди мелкой буржуазии и сельских жителей и консерваторов, толкали королеву к сближению с Берлином. Также на Германию и Англию ориентировалась Португалия, как их союзника, пусть и неформального, рассматривали Турцию.
Англо-германские отношения представлялись стабильно-дружественными, но на долгое сохранение такого положения, Гитлер не рассчитывал, ведь у Лондона всегда оставалась возможность вернуться к идеям Антанты. С Москвой связи уже осложнялись. После раздела Польши, включения в советскую сферу влияния Прибалтики, Жданов предъявил претензии к Финляндии, что вызвало негативную реакцию в Лондоне и охлаждение в Берлине. Собственно, отдавать еще что-то русским Гитлер не собирался, но пока рассчитывал на советский нейтралитет, пусть и не закрепленный договором. Но время поджимало. Если осенью 1939 года немцы могли рассчитывать на невмешательство СССР и поддержку Англии, то в дальнейшем положение с большой вероятностью менялось. Первоочередными противниками Берлина, исходя из подобных представлений, стали Чехословакия и Франция.
* * *
Французский блок был гораздо более рыхлым. Париж не рассчитывал на полную поддержку Италии, поскольку Муссолини выступал в роли не сателлита, а формально полноправного партнера, и мог вести свою политику. Испания Франко еще не оправилась от последствий гражданской войны и, несмотря на союзные отношения, значительной помощи из Мадрида ожидать не приходилось. В Югославии продолжались, хоть и менее остро, конфликты между сербами и хорватами, усугубленные расколом в самих национальных кругах на сторонников Франции и Италии, Германии, Англии и коммунистов. Последние поддерживали профранцузские силы, но рост влияния Тито Петэна беспокоил. Маршал готов был мириться с компартией во Франции, которая служила не только прорусской, поддерживающей в этом правительство партией, но и вносила раскол в ряды левыхосновных политических противников Патриотического фронта и критиков президента. Но усиление Москвы в считающейся французской сфере влияния на Балканах радовать не могло. Оставалась Чехословакия, Бенеш поддерживал Францию безоговорочно. Но Чехословакии, окруженной немцами и венграми, Гитлер диктовал свои условия, отказаться от которых Прага просто не имела возможностиих экспорт и импорт зависел от воли Рейха. Небольшой участок советско-чехословацкой границы, возникший после раздела Польши, внушал надежды на помощь Москвы, но торговля между этими странами шла вяло, а транзит через СССР для Праги был делом не только новым, но и не очень выгодным.
В случае войны с Германией, Париж рассчитывал на экономическую и политическую поддержку Испаниичто было важно не только в плане поставок сырья, но и позволяло снять войска с франко-испанской границы. Но участие в войне Франко исключалось. Испанские эмигранты-республиканцы готовы были воевать с немцами, переговоры об их дальнейшей судьбе с Мадридом велись, и испанское правительство готово было обещать полное прощение воевавшим на стороне Франции, а тем, кто все же возвращаться не желал, Париж готов был предоставить гражданство. Но этим участие Мадрида в войне исчерпывалось.
Италия внушала серьезные опасения, в Париже знали, что и Гитлер, и Чемберлен настойчиво ищут подход к Муссолини, и совсем не исключали переход Рима на сторону Рейха. Пока дуче придерживался французской ориентации, но считалось, что в отношениях с Италией время работает на немцев. "В случае если бы франко-германский конфликт разразился сейчас, мы можем твердо рассчитывать на то, что Италия не ударит в спинудокладывал генеральный штаб, но не можем быть уверены в объявлении Италией войны Рейху". Последнее, впрочем, не исключалось, и при таком развитии событий, итало-югославский фронт должен был оттянуть часть немецких войск на себя. Югославия могла вступить в войну, но на ее армию больших надежд не возлагалось. Чехословакии напротив, отводилась довольно солидная роль в возможном столкновении, и Бенеш поддерживал во французском правительстве уверенность в желании чехов воевать. При поддержке СССР, чехи, по расчетам французского генштаба, хоть и теряли часть территории, могли держаться достаточно долго.
Особый интерес представляла Бельгия. Во внешней политике эта страна предпочла бы нейтралитет, но никто не питал иллюзий насчет того, что территорию страны можно защитить дипломатическими средствами. Было очевидно, что при начале конфликта в Европе, либо Германия, либо Франция введут войска на территорию страны, невзирая на любые декларации. После долгих колебаний, бельгийцы вернулись к союзу с Францией. Тем более что стремление к нейтралитету практически никакого влияния на оборонительное строительство не оказало, и система бельгийских укреплений защищала страну только от Германии.
Уже в конце 1938 года начались франко-бельгийские переговоры, которые в январе 1939 привели к заключению секретного соглашения о военном союзе в случае войны с Германией. В сентябре последовало заявление правительства Франции об оказании помощи Бельгии и Швейцарии в случае агрессии со стороны третьей державы. Официального ответа не последовало, но в октябре король Бельгии Леопольд III посетил с визитом Париж и Рим.
В итоге, Париж мог рассчитывать на бельгийскую армию, но с учетом требовавшегося Брюсселю времени на развертывание. Признавалось, что при срыве бельгийской мобилизации, оборона Бельгии будет затруднена, хотя на такой случай и планировалось занять кадровой армией оборону на линии Мааса и в антверпенском "национальном редуте". Этот шаг, однако, представлялся крайним, так как предполагал практически без боя передать противнику большую часть территории государства.
* * *
Но время работало против Франции, как и против Германии. Возможность перехода на сторону противника Италии, изменения настроений в Югославии, сохраняющаяся неопределенность отношений с Москвой, все это усугублялось внутренними проблемами. Всплеск националистических выступлений, имевший место после прихода к власти правых, постепенно сходил на нет. Социалисты критиковали политику Петэна, выдвигая идеи соглашения с Гитлером и англичанами, заявляя несмотря на агрессивную правительственную агитацию о никчемности для рядового француза войны за чехов или сербов, педалируя тему потерь в первую мировую. Тема находила отклик, мировую помнили. Пропаганда оппозиции несколько сглаживалась лозунгами о "наглых бошах, которых надо загнать обратно к Версальским ограничениям" и "коварном Альбионе, вооружившем Гитлера и толкающем его на Францию", но чем дальше, тем меньше эти призывы находили поддержку.
* * *
Английскую экономику лихорадило. Британский капитализм терял свои позиции на внешних рынках, со второй половины 1937 года в империи начался экономический спад. Объем промышленной продукции Англии сократился, не говоря о США, ее уже обгоняли Германия и даже Франция, тесня на мировых рынках, и тенденции не обещали благоприятных перспектив. С 1935 по 1939 годы военные расходы Англии увеличились почти в 10 раз, но в условиях кризиса они играли двойную роль. Военное производство стимулировало экономику, сохраняя рабочие места, но падение бюджетных доходов при росте расходов на военные нужды и насыщение вооруженных сил требовало или прекращения наращивания вооружений и сворачивания оборонных производств, или реального оправдания затраченных усилийкак минимум, загрузки имеющихся мощностей военпрома. Для загрузки, и это было понятно каждому, требовался источник сбыта. Лучшим рынком сбыта военной техники и вооружений является война
Правительству удалось в массовом сознании возложить ответственность за кризис на "предавшую идеалы Антанты неблагодарную Францию", "вытесняющую английские товары с рынков за счет поддержки незаконных режимов", но избиратели требовали реальных шагов по исправлению ситуации. Активная пропаганда немцами достижений в социальной и экономической сфере III Рейха находила благодарных слушателей.
Курс Чемберлена на широкое соглашение с Германией пользовался широкой поддержкой английских верхов. В Лондоне не скрывали и антифранцузских настроений, заявляя, что лучше Гитлер, чем Петэн, обвиняли Россию и Францию во втягивании Англии в первую мировую войну и намерены повторить этот ход. К 1939 году оппозиции Чемберлену по поводу внешней политики практически не существовало. Всерьез требовать смены курса на сотрудничество с наращивающей авторитет пэтеновской Францией было очевидно проигрышным ходом. В ходе парламентских прений даже лидер лейбористов Эттли вынужден был заявить, что "лучшим средством укрепления мира явилась бы решительная совместная политика Великобритании Германии".
Британская империя, вместе с доминионами и колониями занимавшая кроме Британских островов Канаду, Австралию, Новую Зеландию, весомую часть Африки и практически весь Ближний и Средний Восток от Египта до Индии и Бирмы, насчитывающая свыше миллиарда населения, более всего была заинтересована в двух вещах: сохранении своих колониальных владений, в первую очередьих экономическое подчинение, и недопущении появления единого сильного соперника. На роль такого конкурента сейчас претендовали в Париже, вспоминая времена Наполеона. Традиционно "английской шпагой" против французов служили немецкие князья. ИРоссия. Но с последней диалог не получался, британцам просто нечего было предложить Москве.
В Англии были уверены в неотвратимости войны в Европе, и определились с тем, на чьей стороне будут симпатии империи. Вопрос стоял в результатах войны и непосредственном участии британцев. Если идеальным итогом считалось обескровливание обеих сторон и выступление в качестве арбитра, положительнымчастичная победа Германии с заключением мира, близкого к ситуации после франко-прусской войны, то последнее было проблемой. Вступать в войну не хотелось. Неофициально Гитлеру изложили позицию правительства: в случае германо-французского конфликта, Британия будет поддерживать Рейх дипломатически, окажет помощь поставками и кредитами, но не вступит в войну за исключением случая выступления на стороне Парижа СССР. Впрочем, гарантий военных действий в последнем случае Лондон не давал. В Великобритании рассчитывали на нейтралитет Жданова, в противном случае полагали достаточным нанесение ударов авиацией по южным районам СССР, в первую очередьнефтедобывающим, и возможно действия флота "в районах прилегающих к морю". Что подразумевалось под последним глубокомысленным заявлением, в Берлине поняли не вполне, но предпочли считать его намеком на возможный ввод британского флота в Черное море. В Ираке и Иране англичане строили аэродромы, способные принимать тяжелые бомбардировщики, с Турцией велись переговоры о позиции Анкары на случай войны.
* * *
Соединенные Штаты не входили ни в одну из группировок. В Вашингтоне было немало сторонников сближения с Англией и Германией, но такой союз не сулил никаких перспектив. Ограниченная война Франции и Германии в Европе вообще не должна была серьезно затронуть Америку, поэтому по отношению к возможности такого конфликта они заняли позицию миротворца, рассылая призывы к миру. Рузвельт готовился к выборам, и такая позиция отвечала ожиданиям избирателей лучше всего.
* * *
Страны СкандинавииШвеция, Норвегия и Дания занимали нейтральные позиции, выражая желание сотрудничать с любым, кто платит. Основой политики этих стран, из содружества которых практически вышла к 1939 году Финляндия, стал фактический скандинавский союз, Осло, Копенгаген и Стокгольм стремились проводить политику экономической поддержки друг друга и сохранять хорошие отношения со всеми европейскими блоками. Москва летом 1939 года вела в Норвегии и Швеции зондажные переговоры о торговле "в период возможного обострения политической ситуации в Европе". Переговоры, проведенные советским послом Коллонтай, закончились неофициальным заверением о возможности в случае обострения ситуации транзита товаров из США через Норвегию.
Советский НКИД сделал широковещательное предложение об объявлении акваторий Норвежского, Баренцева морей, Датского пролива и Северного Ледовитого океана "зоной мира". Мотивировалось это заявленным нейтралитетом США, Норвегии и Швеции, и декларируемой готовностью СССР "соблюдать в данной акватории все нормы предполагаемые для нейтральных вод вне зависимости от позиции и действий Союза ССР на любых иных направлениях". Подписать и обеспечивать такое соглашение предлагалось СССР, США, Норвегии и Швеции, закрепив пакт в Лиге Наций. Инициатива активно пропагандировалась как доказательство миролюбивой политики Москвы, и нашла положительный отклик и в Скандинавии, и в США и в странах Французского блока. Ни к чему за исключением моральных ограничений не обязывающее СССР и США, понравившееся скандинавам уже в силу своей направленности и особенно готовности Жданова отказаться от боевых действий на севере, как это преподносилось прессой, мирное предложение стало прекрасным поводом для политической рекламы совершенно разных деятелей. И в первую очередьдля рекламы советской внешней политики. В случае подписания соглашения, во что в Москве изначально не верили, расчет строился на обеспечении в случае войны транзита грузов из США, и заинтересованности Вашингтона в сохранении путей сообщений с Европой, далеких от зоны возможных действий немецкого и французского, а возможно и британского флотов. Реальной целью было укрепление отношений с США и странами Скандинавии, в противовес британскому и немецкому влиянию. В Британии и Германии инициативу действительно восприняли негативно, как направленную против этих стран, поскольку флотов, имеющих возможность и желание действовать в заявленных водах, кроме них не имел никто.
Подобное предложение, но уже от имени СССР, Литвы, Латвии и Эстонии и позиционирующееся как второй шаг, прозвучало по поводу Балтийского моря, где к участникам соглашения добавлялись Германия и Финляндия и исключались США. При этом НКИД СССР заявил о том, что "в случае создания устойчивого пакта, предоставляющего гарантии демилитаризации Балтики, СССР готов, следующим шагом рассмотреть возможность отказа от баз в прибалтийских странах". Последнее стало сенсацией. Впрочем, рассчитаннойоба предложения готовились не столько дипломатами, сколько пропагандистами из Бюро международной информации при ЦК КПСС.
Как вспоминал несколько десятилетий спустя тогдашний шеф этого бюро Радек, "идея была настолько дурацкая и нереальная, что понравилась всем, и у нас и за границей. Это ведь, по сути, была пародия на все эти пакты, выдвигаемые в середине тридцатых в Лиге Нацийо разоружении, о мирной Европе. Бесполезные, но очень, очень красивые. Поддержать такое предложение ничего не стоит, а воплотить в жизнь невозможно. Ну, заключили бы пактнас бы он не связал, нам с Севера флотом наступать некуда, а понадобилось бынашли бы причину для оправдания. Тут другое было важно, мы пактом Вышинского-Риббентропа в глазах антифашистов всего мира себе очень сильно навредили. Польша, Прибалтикаэто, конечно, перевесило, но в агитационном плане мы после договоренностей с Гитлером много проиграли, безусловно. Надо было восстанавливать позиции".
* * *
Радек преувеличивал, понравилась новая инициатива Москвы далеко не всем. В Хельсинки посчитали инициативу направленной на блокаду Финляндии в случае войны с СССР. Ведь принятие мирных инициатив исключало возможность оказания военной помощи финнам со стороны практически любой великой державы, или вело к нарушению пакта.
В Прибалтике озвученные предложения вызвали иные мысли. Второе заявление там расценили, как намерение СССР уйти из этих стран. Основной концепцией советской пропаганды для Литвы, Латвии и Эстонии стал лозунг озвученный Калининым: "Независимость прибалтийским странам предоставила революция, подтвердил ее Ленин. И Советский Союз не посягает на суверенитет независимых стран. Но, независимость от одной империи не означает включение страны в другую империю Разумеется, мы хотим видеть на своих границах только дружественные, связанные теплыми отношениями страны".
Теперь события лета 1939 года преподносились не как шаг к включению в СССР, но как защита от поглощения Рейхом, причем исключительно временная. Время, правда, не оговаривалось, зато превозносилась наиболее наглядная иллюстрация Литвы, у которой немцами была отторгнута Клайпеда, а Москвой возвращена Виленская область. Настроения и населения, и немалой части прибалтийских элит заколебались. Литовская ситуация заставляла задуматься, а заявления Москвы выглядели вполне серьезно, особенно впечатляла апелляция к Лиге Наций и США. Околоправительственные круги немедленно начали рассуждать о ситуации, когда русские уйдут. Общую схему выразил наиболее авторитетный эстонский генерал Лайдонер: "Нынешнее предложение русских заведомо неприемлемо для Германии, и вызовет противодействие Великобритании. Но, похоже, это только первая проба пера, мне кажетсяи я хотел бы в этом убедиться, что русские ищут пути для обеспечения безопасности своих границ без присутствия своих войск в соседних странах. Это представляется возможным, но в Москве заблуждаются, считая это быстрым делом или вопросом скорейшего заключения договоров. Конечно, иностранные базы, тем более, коммунистические, не являются предметом необходимости для нас, но я могу допустить, что такой подход сохранил землю Прибалтики от потрясений, подобных литовским, чехословацким или польским. Если русские решат уйти, то это решение последует не через месяцы, а вероятно, через несколько лет. И это объективное требование времени". Впрочем, Лайдонер тут же предсказал и иное: "Если русские примут решение о сворачивании своего военного присутствия, они, вероятно, захотят оставить в Эстонии и соседних странах правительство, максимально лояльное России. Судя по событиям в Югославии, впрочем, это не обязательно должно быть коммунистическое правительство".