Отнюдь, мой друг! Глядите, нам уже принесли лионские сосиски!
Пулен указал на слуг, спешащих к столу с ароматно дымящимися подносами.
Как полковой врач, вы входите в число моих приближенных. Может быть, вас смутило то, что я сказал?
Нет, ничуть.
Мишель ненавидел себя за подлость, но у него не было сил противиться большинству. Эти люди худо-бедно, а олицетворяли волю церкви, а падре Джелидо, хоть и внушал ему отвращение, был все же священником.
Конечно, я не могу сочувствовать нераскаявшимся еретикам, сказал он тихо.
Браво, прекрасно сказано. Я знаю, что за этим столом так думают все.
Пулен произнес последние слова намеренно громко, чтобы привлечь внимание офицеров, слишком ретиво атаковавших сосиски.
Слушайте меня: мы поднимемся с севера, там, где склоны Люберона более обрывисты. Дубы, растущие ниже по склонам, помешают противнику нас обнаружить. Добравшись до форта
Тут Мишель потерял нить разговора. Его охватило странное лихорадочное состояние, которое сразу отбило и аппетит, и интерес к внешнему миру. Это было очень похоже на то, что он чувствовал после приема ястребиной травы, но вот уже несколько лет, как он ее не употреблял.
В мозгу неожиданно всплыло давнее предупреждение Ульриха: привычка к зелью может спровоцировать его эффект и после длительного перерыва, и тогда принимать еще дозу не нужно. Мишель вздрогнул: если все это верно, то его ожидает жизнь, полная кошмаров и галлюцинаций. И ведь были уже галлюцинации, и не однажды! Он просто отказывался воспринимать ужасную истину.
Нотрдам попытался отрезать кусочек сосиски, плававшей в соусе. Вдруг зрение его померкло, и он с ужасом обнаружил, что перенесся в пространство Абразакса, где все времена перепутаны. Застольный шум стих, и послышался знакомый гулкий шепот. Как во сне, увидел он спрыгивающих со скал солдат со шпагами в руках, с головы до ног покрытых кровью. Ему была видна также и вся панорама целиком, весь район, окружавший поле боя. Чума бушевала от Экса до Марселя, сжимая кольцо вокруг горы, где разыгрывалась трагедия. Но эта резня была только первым из трех ее актов, и каждый следующий страшнее предыдущего. И виновников трагедии было три. Все они сидели в кружок, как черные грифы, в глубине завихренного, мрачного неба.
Видение не поддавалось описанию никакими словами. Как тогда в Агене, в сонный мозг Мишеля пробились стихи: казалось, они одни были способны отобразить масштаб трагедии. И нашептывало их странное бесформенное существо, плававшее в ледяном безмолвии чужого космоса. То же самое, что явилось ему в Бордо за кромкой огня, обозначившего контуры пентакля, в котором он стоял на коленях.
Meysnier Manthi et le tiers qui viendra
Peste et nouveau insult enclos troubler
Aix et les lieux furent dedans mordra
Puis les Phosiens viendront leur mal doubler.
Быть трем городам в отвратительных язвах:
Чума настигает Мейнье и Манти!
Уж фурией к Эксу несется зараза,
Разбою Фоценса открыты пути.
Сквозь сумрак сознания Мишель спросил себя, как могло случиться, что в том ужасе, которым он был охвачен, мозг его смог воспринять поэтические образы. Он знал ответ: Парпалус, черный демон с каркающим голосом. Но сформулировать этот ответ для себя не успел, так как удивленный голос барона де ла Гарда снова перенес его в настоящее время:
Не повторите ли? Ни я, ни мои друзья не поняли ни слова.
Что, я что-то говорил? спросил все еще полусонный Мишель.
Вы продекламировали целое четверостишие, перебив меня, когда я объяснял план военных действий. Пулен не рассердился, а скорее удивился. Нотрдам, вы уверены, что с вами все в порядке?
Пришедший в себя Мишель вспыхнул.
Нет, я полагаю, у меня лихорадка. И быстро добавил, боясь, что остальные истолкуют его слова не в его пользу:Но я знаю, как лечиться, и назавтра буду вместе со всеми на поле боя, чтобы выполнить мой христианский долг.
Пулен с чувством взглянул на него.
Вы вовсе не обязаны там находиться. Если вам нехорошо, можете остаться здесь.
Я прекрасно буду себя чувствовать.
Мишель поднялся, коротким поклоном распрощался с присутствующими и вышел на воздух.
Солнце пекло, но Мишель был еще настолько во власти своих видений, что не заметил этого. Благодаря дружескому расположению капитана и титулу полкового врача ему выделили маленькую персональную палатку на краю лагеря. Туда он и направился, слегка покачиваясь и не отвечая на приветствия солдат, точивших шпаги и прочищавших стволы аркебуз.
Ощупью добрался он до стола, составлявшего вместе с постелью и двумя стульями скромное убранство его жилища. Его вела необъяснимая потребность записать непонятное четверостишие. Он схватил перо и чернила и быстро нацарапал катрен на бумаге. Только дописав последнюю строку, Мишель окончательно пришел в себя.
Слова, начертанные неверным почерком, очень его удивили. В них не было никакого смысла, ни явного, ни скрытого, хотя они точно выражали череду видений, промелькнувших в его сознании во время недавнего припадка. Читатель мог бы увидеть в них какой-то смысл, только целиком отдавшись на волю внушенных образов и не пытаясь трактовать их буквально. Это с трудом удалось даже Мишелю, который снова впал в смутное состояние сознания. Видимо, в уголке мозга еще оставалась связь со сновидением, которая помогла угадать смысл катрена.
Meysnierэто, несомненно, Мейнье д'Оппед. Manthi похоже на Mathias: может, речь идет о Матиасе (или Матье) Ори, великом инквизиторе Франции, яростном преследователе вальденсов. Третий же явитсяправда, неизвестно когда, чтобы мучить и терзать район Экса, уже и так истерзанный чумой. И беды марсельцев, прямых потомков фокейцев, должны умножиться.
Разобравшись в этих смутных догадках, Мишель лучше себя не почувствовал. Симптомов эпилепсии не было, но все тело сотрясал озноб. Вторжение в пределы Абразакса никогда не было безболезненно, тем более что теперь перемещение произошло непроизвольно. Это-то Мишеля и пугало.
Растерянный и опустошенный, Мишель упал на постель и пробовал прочесть молитву, но сон не дал ему закончить. Проспал он гораздо дольше, чем хотел бы.
Его разбудили резкие звуки трубы: призыв в атаку! По счастью, он был одет. Он нахлобучил квадратную шапочку врача, пристегнул пояс со шпагой и выбежал из палатки. И как раз вовремя, чтобы присоединиться к рядам возбужденных крестоносцев, окруживших импровизированный алтарь, воздвигнутый посреди поля. Вопреки всем ожиданиям, небо, покрытое черными, тяжелыми облаками, обещало непогоду.
Полный религиозного рвения вице-легат отслужил короткую мессу и благословил войско на подвиг. Двумя часами позже Мишель уже шагал вместе с однополчанами по сосновому лесу. Ветер гнал по небу темные облака, и в воздухе отчетливо запахло дождем.
Солнце скрылось, но настроение у всех было такое, словно их ожидал веселый пикник. Первые ряды, те, что шли сразу за конными офицерами, поначалу подтянулись и держали строй. Однако извилистая и неровная дорога, постоянно огибавшая то скалу, то дерево, постепенно смяла и расстроила ряды. Теперь армия из пяти тысяч солдат напоминала людскую реку, ощетинившуюся копьями, вилами и острыми кольями. В центре колонны скрипели колесами три колюбрины, которые назывались «папские колюбрины». Орудия подарила панская миссия, и теперь их тащили возбужденные артиллеристы. Кто пел, кто громко молился, кто оживленно переговаривался с соседями. Если бы не знамена короля Франции, вспыхивавшие то здесь, то там, и не присутствие моряков, вооруженных аркебузами, армию можно было бы принять за крестьян-паломников.
Мишель воспользовался беспорядком в рядах, чтобы приблизиться к вице-легату, гарцевавшему на сером коне.
Ваше преосвященство, а кто эти самые вальденсы, с которыми мы идем сражаться? Я знаю, что они еретики, но незнаком с их идеями.
У мокрого от пота Тривулько были живые, умные глаза. Он погладил длинную бороду, обрамлявшую массивное добродушное лицо.
Я доволен вашим вопросом, господин де Нотрдам, никто из солдат до сих пор этим не поинтересовался. Вальденсы отрицают власть Папы и настаивают на законе бедности. В остальном их вера не отличается от католической.
И этого достаточно, чтобы считать их столь опасными? спросил пораженный Мишель.
Нет, недостаточно. Кардинал понизил голос. Тринадцать лет назад вальденсы собрали свой синод в Шамфоране и на этом синоде постановили примкнуть к так называемой лютеранской реформе. Понимаете теперь, какие ставки в этой игре?
Честно говоря, не очень.
Вальденсы и гугеноты принадлежат к одной и той же партии. И наказание первых для нас генеральная репетиция к походу на вторых, который состоится, едва только король развяжет нам руки. Для всех еретиков время еще не пришло, но хорошо, что властитель Франции позволил нам поразить вальденсов, самое слабое звено в цепочке. Потом, с Божьей помощью, мы сокрушим и остальные звенья.
Понимаю, задумчиво пробормотал Мишель.
Тут издалека послышался выстрел. Похоже было, что стреляли из густой дубовой рощи на склоне горы, которую как раз пересекало войско. И в самом деле, над одиноко стоящим на плоскогорье домиком поднялся столб дыма. Расстояние было слишком большим, чтобы пуля из аркебузы попала в цель, но сам по себе выстрел посеял панику в рядах крестоносцев.
Кто бросился на землю, кто попрятался за деревья, кто беспорядочно тыкал копьем куда попало. Аркебузиры опустились на колени, заряжая оружие. Чтобы успокоить солдат, офицеры и капитаны вынуждены были проехать вдоль рядов с угрозами.
Куда, идиоты! орал Лаббе, единственный, кого Мишель мог расслышать. Это еретики нас только предупредили, нельзя поддаваться панике! Вперед! Разнесем этих мерзавцев!
Подбодренные, а может, просто злые на себя за то, что струсили, солдаты с воплем бросились за командирами по тропинке, ведущей на плоскогорье. Мишеля понесло вместе с людским потоком, и он тоже вытащил шпагу, держа ее обеими руками. Он потерял из вида Тривулько, съехавшего с тропинки в сторону.
Достичь плоскогорья было делом нескольких минут. Из домика раздался еще один выстрел, такой же безобидный, как и первый. За то время, что требовалось на перезарядку аркебузы, авангард отряда добрался до обиталища еретиков.
Это была горстка конических хижин, сложенных из камня, которые на местном наречии назывались borles. Засевший там отчаянный аркебузир с воплем выскочил наружу, безуспешно пытаясь запалить фитиль, который никак не хотел гореть. Он был явно не в себе и двигался как марионетка. Несколько крестьян пытались его унять, но быстро попрятались, увидев приближающееся войско.
Барон де ла Гард пригнулся над своей серой лошадью и вонзил шпагу прямо в горло безумца. Тот перестал кричать и повалился на землю. Тогда Пулен обернулся к отряду и указал шпагой на хижины. Крестоносцы с ревом бросились атаковать развалюхи.
Сердце у Мишеля неистово колотилось. Он видел, как вперед, протянув руки и прося о пощаде, выступил старый крестьянин. Один из офицеров на скаку снес ему голову. Другие крестьяне высыпали на пороги хижин, с угрозой поднимая вверх нехитрые орудия своего труда. Их тут же подняли на пики, проткнули шпагами и расстреляли из аркебуз.
Мишель смотрел на эту бойню, парализованный страхом, начисто лишившим его способности рассуждать. В двух шагах от него солдат вспорол живот молодому парню, замахнувшемуся палкой. Тот же солдат отрубил голову старухе, на коленях молившей пощады, а потом отправился за хижины добивать спрятавшихся там остальных жителей деревни.
Окаменевший Мишель заметил Бодуэна, добрейшего Бодуэна, который выходил из хижины, неся на руках новорожденного.
Мы ведь сможем сделать из него христианина? Он еще совсем маленький!
Вспотевший барон в забрызганной кровью кирасе сделал головой знак «Нет!».
Мишель не захотел смотреть на то, что произошло с ребенком, хотя глухой удар о камень не оставил никаких сомнений. Он закрыл глаза и застыл, скованный ужасом. А вокруг ругались крестоносцы, связывая парней, обреченных на галеры, и рыдали девушки, которых волокли в хижину, чтобы там они в первый и, скорее всего, в последний раз в жизни послужили на потеху солдатне.
И на ум Нотрдаму пришла крамольная мысль, что быть католикомотнюдь не всегда означает быть правым. Он попытался сам себе возразить, что еретикине люди, а порождения дьявола. Ничего не вышло. Из хижин доносились крики боли и муки, которые стихали сразу же вслед за выстрелами «папских колюбрин». Он расплакался горько и громко, как ребенок.
А где-то в темном уголке его сознания Парпалус уже нашептывал полные тоски и тревоги метафоры.
ЗМЕЯ В КЛЕТКЕ
Стояла уже поздняя осень, когда Джулия смогла наконец доставить Катерине, запертой в монастыре Сен Поль де Мансоль, известие, которого та ждала столько времени.
Я получила вести от епископа Торнабуони, радостно объявила она, поставив на стол закрытое блюдо и дымящуюся чашку. Он вернулся в Париж после долгого путешествия во Флоренцию. Думаю, Козимо Медичи отправил его по следу Лорензаччо.
Прекрасно! воскликнула Катерина. Ты видела его самого?
Нет. Вы же знаете: господин Бертран Гюголен, которому меня поручили, не позволяет мне выходить одной. Но я написала монсиньору, что вас прячут здесь.
Как тебе удалось ему написать, если Гюголен тебя стережет?
Ко мне очень хорошо относится его жена, Жордана. Она ненавидит мужа и готова на все, лишь бы ему насолить. К тому же она приходится сестрой Жану де ла Меру, первому консулу Сен-Реми. Думаю, мое письмо уже у епископа Торнабуони.
Великолепно, кивнув, сказала Катерина. Но скажи-ка: тебе удалось разузнать, почему Меркюрен привез меня именно сюда?
Катерина не могла понять, зачем ее заключили в мужской монастырь, а не в женский. На плохое обращение она пожаловаться не могла. В первую же ночь по прибытии ее тщательно осмотрел монастырский врач, который прекрасно знал свое дело и ничуть не смущался видом женской наготы. С помощью Меркюрена он смазал ей раны бальзамом и потом многократно повторял эту процедуру.
С течением месяцев Катерина поправилась и из разряда больных перешла в разряд пленниц. Ее заперли в келье со множеством засовов. Дверь открывалась только для врача или для приносившей еду Джулии. Ни один из монахов не имел прямых контактов с пленницей, кроме лекаря, которого всегда сопровождал Меркюрен. Все это очень беспокоило Катерину. Хотя зеркала у нее не было, она чувствовала, что красота ее расцвела с прежней силой. По крайней мере, она на это надеялась. Она рассчитывала, что ей удастся соблазнить какого-нибудь из здешних августинцев и приспособить его под свои нужды. Но изоляция была строгой, и единственной связующей с миром нитью оставалась Джулия. Если же кто из монахов ей и встречался, то не обращал на нее ни малейшего внимания.
Джулия покачала головой.
Нет, мама, я не знаю, зачем вас привезли сюда. Знаю только, что Меркюрен дружен с Бертраном де Нотрдамом, братом Мишеля, и с другим его братом, юным Антуаном. Говорят, что в прошлом Меркюрен был любовником единственной сестры Нотрдама, Дельфины.
При упоминании о Мишеле герцогиня невольно вздрогнула, но женский инстинкт пересилил, и она спросила:
И хороша собой эта Дельфина?
Настоящее пугало. Но она уступчива, и у нее полно поклонников. Мужчинам много не надо.
Лоб Катерины разгладился, словно незавидная внешность сестры ненавистного Нотрдама могла служить прелюдией к наказанию его самого. После недолгого молчания она заговорила совсем на другую тему.
Я все же надеюсь, что монсиньор Торнабуони снова возьмет меня на службу. В конце концов, это из-за него и из-за императора Карла Пятого я едва не умерла от побоев, опозоренная этим канальей из Экса. Ты, конечно, сообщила в письме, что я готова любым способом ущемить интересы короля Франции
Вы не знаете последних событий, мама, сказала Джулия своим обычным бесцветным голосом, В прошлом году в Крепи Франциск Первый и император подписали мирный договор, и теперь они союзники. Нынче все внимание короля Франции сосредоточилось на еретиках. Знаете, что произошло весной на горе Люберон?
Нет, расскажи.
На Любероне жила колония еретиков-вальденсов. Парламент Экса снарядил против них экспедицию. Бойня там была такая, что разговоры о ней не утихают и по сей день: три тысячи убитых, и среди них женщины и новорожденные, растерзанные на куски. Шестьсот человек капитан де ла Гард отправил на галеры, множество девушек изнасиловали и убили.
Герцогиня содрогнулась, но тут же вновь обрела привычную жесткость.
Если они еретики, то так тому и быть. Но мы-то с тобой не еретички. Наша задачадобиться отмены отлучения от церкви, которое испортило нам жизнь.
Она подошла к блюду, открыла крышку и с отвращением взглянула на горстку вареных овощей.
Как подумаю, кем были мы всего несколько лет назад Явладетельница Камерино, тынаследница феода А теперь я ем бобы с капустой в монастырской келье. Чтобы обеспечить тебе будущее, я пожертвовала всем.
Последнюю фразу она произнесла с легким сожалением.
Джулия печально поглядела на мать.
Вы все еще надеетесь вернуться в Камерино?
Было видно, что она, со своей стороны, вовсе туда не стремится. Насилие, которое в юности чинил над ней Гвидобальдо, оставило разрушительный след в памяти души и тела.
Нет, в Камерино мы больше не вернемся, ответила Катерина, стараясь справиться с охватившей ее грустью. Папа Павел Третий отлучил нас и согнал с земли только для того, чтобы отнять феод в пользу Фарнезе. Однако ветви семьи Чибо имеются в Турине, Генуе и Венеции. Я надеялась найти убежище у них, но никто не примет нас, пока мы под отлучением.
Кардинал Торнабуони обещал добиться отмены отлучения.
Катерина отвернулась от блюда с овощами и, нахмурившись, села на край постели.
Да, но я боюсь, что с тех пор, как император и король подписали договор, мы ему больше не нужны. Надо найти другой выход. К счастью, судьба, кажется, уже предложила мне один.
Какой?
При других обстоятельствах Катерина сочла бы такой вопрос нескромным и остереглась бы доверяться дочери. Она считала Джулию посредственной дурочкой, далекой от родовой гордыни семейства, к которому принадлежала. Но сейчас у нее не было другого собеседника, и посвятить дочь в свои планы ей казалось естественным.
Думаю, что у нас есть только один способ уйти из-под отлучения: оказать церкви крупную услугу. Испанская инквизиция считала Мишеля Нотрдама человеком опасным из-за его контактов с каким-то колдуном. Молинас много лет охотился за обоими и за их тайной, которая позволяет изменять ход времени.
Вы хотите поступить на службу испанской инквизиции? спросила пораженная Джулия.
О нет. Как тебе такое могло прийти в голову? Испанская инквизиция никогда не берет на службу женщин, тем более отлученных. Не знаю, понимаешь ли ты это, но родиться женщиной в наше время означает как бы и не существовать вовсе, разве что ты родилась в семье правителей. Пола не имеет только власть.
Она хотела что-то добавить, но решила, что Джулия все равно не поймет, поэтому сказала только:
Нотрдамдобыча и для инквизиции Тулузы, и для церкви в целом. Речь идет о том, чтобы продолжить дело Молинаса и выследить обоихи ученика, и учителя. Тогда мы сможем предложить эту парочку в обмен на снятие отлучения. И добьемся двойного результата: и отлучение снимем, и сможем отомстить тому, кто причинил нам столько зла. Она судорожно сглотнула. В первую очередь мне.
Наступило молчание, прерванное стуком в дверь: стучал монах, давая понять Джулии, что ей пора уходить. Катерина поднялась.
Иди, моя девочка. А что за человек этот Бертран де Нотрдам?
Очень милый юноша! с наивным восторгом воскликнула Джулия.
Катерина улыбнулась.
Я не это хотела узнать, но твои чувства похвальны. Постарайся войти с ним в контакт с помощью твоего покровителя Гюголена. Постарайся что-нибудь выведать о Меркюрене. Я не могу понять его намерений. И следи за собой. Ты не дурнушка, ты распустеха. Она коснулась волос Джулии. Посмотри на меня. Не ходи лохматой, причешись получше, и это сразу возымеет действие. И потом Она сняла с девушки шейный платок и чуть опустила вырез блузки. То, что у нас под блузкой, очень нравится мужчинам. Если ты, как бы невзначай, будешь почаще наклоняться, они станут куда более послушны.
Монах снова постучал.
Ладно, иди. Но все время помни, что ты Чибо-Варано. Будь мягка, но никогдауступчива и всегда готова укусить.
Джулия присела в поклоне, инстинктивно прикрыв оставшуюся без платочка грудь. Катерина с шутливой строгостью отвела ее руку. Покраснев, девушка почти выбежала из кельи.
Оставшись одна, Катерина снова с отвращением посмотрела на дымящиеся овощи и суп и со вздохом принялась за еду.
Увидеть Меркюрена ей удалось только через четыре дня. На этот раз аптекарь остался на пороге кельи.
Я пришел проститься с вами. Думаю, мы теперь не скоро увидимся, начал он резко. Вы уже поправились и можете предстать перед судом. Вас ожидает процесс.
Катерина лежала на постели, укрытая с головы до ног темно-коричневой рясой, и дрожь, прошедшая по ее телу, не укрылась от глаз Меркюрена.
Процесс? Какой процесс?
Меркюрен иронически усмехнулся.
Дорогая моя, вы забываете, сколько обвинений существует против вас. Вы ездили по Провансу, сея чуму, а также повинны в смерти одного из жителей Апта. Вас из милости вылечили, но теперь пришло время предстать перед трибуналом.
О каком это трибунале вы болтаете? спросила герцогиня, изо всех сил стараясь не выдать страха.
Я имею в виду трибунал римской инквизиции в Тулузе. Магистратура светская уже приговорила вас к бичеванию, теперь очередь суда церковного. Не волнуйтесь, вряд ли приговор будет более суровым. Как правило, бывает наоборот.
Катерина снова содрогнулась: римская инквизиция хоть и имела в сравнении с испанской репутацию более гуманной, но к пыткам прибегала чаще. Окончательный приговор нередко был благоприятным и не подразумевал унижений, таких как ношение санбенито до третьего колена или костер, на котором присутствовал весь город. Однако три ступени пыткиверевка, вода и огоньсоблюдались неукоснительно, вплоть до смерти жертвы. Признания чаще всего выбивались именно во владениях Ватикана в Испании.
Катерина попыталась пустить в ход свое главное оружие: она села на кровати, спустив вниз длинные стройные ноги с нежными голубыми венами, и тут же натянула на них рясу.
Взгляд Меркюрена остался абсолютно равнодушным. Он смотрел только в глаза герцогине и ни одним движением не выказал интереса к предъявленной ему женской плоти. Обескураженная Катерина оставила все поползновения его соблазнить.
Человек, сопровождавший меня и сожженный в Апте, сам принадлежал к инквизиции. Мы объединили наши усилия во благо церкви, уверенно заявила она.
Отравляя колодцы и сея чуму? Если вы проделывали все это, думая о церкви, то вашей целью было покрыть ее позором. Слова Меркюрена хлестали, как плети. Кроме того, я прекрасно знаю, что вы отлучены от церкви. Ваша дочь открыла мне, к какому дому вы принадлежите и какое проклятие на вас тяготеет. Здесь мне ваша роль неясна, но в Тулузе найдут способ вырвать у вас признание.
Значит, вы агент инквизиции?
Нет, я всего лишь один из консулов Сен-Реми и друг семьи Нотрдам. В Эксе я сразу понял, что вы больше чем спутница мрачного доминиканца. За те месяцы, что я наблюдал за вами, я пришел к определенным выводам. Полагаю, что вы работаете на Карла Пятого, но у меня нет доказательств. Но в чем я абсолютно уверен, так это в том, что вы личность извращенная и способны на любое преступление.
Катерина презрительно скривила губы.
Значит, вы друг еврейской семьи. И еще считаете себя христианином!
Мадам, мы находимся в графстве Венессен, которым управляет папский легат. Здесь евреи, обращенные в истинную веру, не считаются отличными от остальных христиан. Здесь считаются отличными те, кто отлучен от церкви и повинен в преступлениях, которые наводят на мысль о колдовстве.
Катерина побледнела. Это было обвинение, о котором она не подумала, настолько далеко лежали ее собственные интересы. Процессы над ведьмами в эти времена были достаточно редки, но заканчивались они, как правило, костром. Теперь надо было любой ценой не показать, что она проиграла.
Если уж вы так сведущи в моем прошлом, то должны знать, что к ведьмам я не принадлежу.
Меня не интересует ваше прошлое, я говорю о настоящем. У вашего приятеля Молинаса нашли склянки с отравленной жидкостью и различные книги по магии. И не пытайтесь убедить меня, что вы об этом не знали.
И не подумаю. Если и существовал когда-либо человек, посвятивший душу и тело церкви, то это Молинас. Книги же, которые были при нем, принадлежали Мишелю де Нотрдаму, опаснейшему алхимику и астрологу, которого Молинас хотел уничтожить.
Произнося эту тираду намеренно ледяным тоном, Катерина отметила, как подобралось и сжалось смуглое, мягкое лицо аптекаря. Это был, пожалуй, первый признак неуверенности, который ей удалось разглядеть. Она лихорадочно соображала, какие из ее слов вызвали такую реакцию. Ясно, что не «Мишель де Нотрдам»: Меркюрен и не скрывал, что с ним знаком. Значит, «алхимик» и «астролог», вот что его смутило. Надо срочно этим воспользоваться.
Меркюрен покачал головой.
Бесполезно сваливать вину на другого, а главноебесполезно репетировать на мне свою защиту. Вы будете объясняться с великим инквизитором Матье Ори либо с его представителем в Тулузе, кардиналом Антонио Галаццо делла Ровере. Он уже стар, но я надеюсь, что ваша красота произведет на него большее впечатление, чем на меня. Как жаль, что за такими прелестными глазами кроется цинизм убийцы.
И Меркюрен удалился, плотно прикрыв за собой дверь. Катерина ничего не возразила, занятая своими мыслями, которые пустились в бешеную скачку. Кардинал делла Ровере: это имя не вызывало у нее ощущения враждебности. Где и от кого она могла его слышать?
Герцогиня с нетерпением стала ожидать визита монаха-лекаря, который появился только к вечеру. Он с довольным видом осмотрел ее спину.
Отлично. Вы полностью здоровы. Известно, что мази господина Меркюрена делают чудеса.
Катерина, поправляя одежду, обернулась к монаху.
Я очень признательна господину Меркюрену. Думаю, что обязана ему жизнью, И тут же добавила самым невинным тоном:Он не производит впечатления обыкновенного аптекаря. Он так хорошо одет, даже слишком хорошо для человека его сословия. Я часто спрашивала себя, не врач ли он редчайшей квалификации
Монах улыбнулся.
Нет, он действительно аптекарь. Говорят, что во время оно он увлекался не совсем обычным делом, которое зовется алхимией. О, это было невинное увлечение, далекое от некромантии! Он даже написал небольшой трактат, подписавшись псевдонимом.
Каким же?
Говорят, Денис Захария, но я мало в этом смыслю. Я его знаю как лучшего в наших краях специалиста но фармакопее. Секрет его успеха именно в этом, алхимия тут ни при чем. Он из богатой семьи, хотя, думаю, в наследство ему ничего не досталось.
Катерина разыграла изумление.
Из богатой семьи? Когда я впервые его увидела, он показался мне негром!
Это потому, что он родился в Гвиане, в Вест-Индии. Если вам это все интересно, спросите его самого. Я знаю только, что он состоит в городской управе Сен-Реми.
Монах вышел и закрыл дверь на ключ.
На следующее утро Катерина с нетерпением ждала прихода дочери. По иронии судьбы девушка сильно запаздывала. Когда она наконец появилась, мать набросилась на нее:
Ну, ты встретилась с Бертраном де Нотрдамом?
Нет, но я видела его издали, мне его показал господин Гюголен. Он очень красивый юноша.
У тебя будет возможность с ним познакомиться?
Наверное, будет. Господин Гюголен заметил, что он мне понравился, и сам предложил нас познакомить.
Тогда слушай, Джулия. Бертран может дать тебе информацию, которая очень мне пригодится. Первое: кто такой Меркюрен? У меня есть сведения, что он алхимик, знахарь или что-то в этом роде. Можешь разузнать о нем правду?
Я сделаю все, что смогу, но я еще не познакомилась с Бертраном. Я пока не понимаю, как смогу выудить у него эти сведения.
Катерина невесело улыбнулась.
Это просто: надо затащить его в постель. Ты ведь сказала, что он красавчик? Ну и развлекись с ним. Утомленный любовью мужчина всегда склонен к откровенности.
Джулия ответила не сразу, борясь со спазмом.
Я попробую, но это так отвратительно
Отвратительно? Не пойму почему! пожала плечами Катерина, Ведь Бертран де Нотрдамне Гвидобальдо делла Ровере, и Она остановилась, пораженная. Вот дура! Как же я не подумала! Ну да, монах же произнес это имя на французский манер делла Ровере! Вот тебе и
Что, мама? встревоженно спросила Джулия.
Ничего, ничего. Катерина быстро овладела собой, С Бертраном не надо делать ничего другого, кроме того, что обычно делают мужчины и женщины, оставшись наедине. Это заложено в их природе и нравится и тем и другим. С ним, может, и тебе наконец понравится. Расспроси его о Меркюрене, а также о кардинале делла Ровере, который возглавляет инквизицию Тулузы. Ясно, что он родственник твоего бывшего мужа Гвидобальдо, но что это за родство? Может, Бертран знает. Но это не все