За остаток дня я прошёл километров восемь. Но за счёт того, что пришлось делать широкий крюк, обходя японских недобитков, к трассе я приблизился от силы на три-четыре. Сделав привал ради ужина, я продолжил путь ночью, при свете луны, благо в это время не припекало солнце, и окончательно остановился, только полностью выбившись из сил. Толкать тачку, вес которой, как мне казалось, тянул больше, чем на полторы сотни килограмм, пусть и по ровной местности занятие не из лёгких.
Уважаемый Танака, лучше уж самурай без штанов, чем без меча. Вы продемонстрировали мне живой интерес к моей Родине, чем завоевали моё уважение. Позвольте вам вернуть ваше оружие с условием, что вы не будете им пользоваться, находясь в плену, сказал я перед сном, держа катану в руках.
Я обещаю, заверил меня японец, после чего я положил меч рядом с ним и накрыл раненого краем полотнища, чтобы ночью не замёрз. Сам же, завернувшись в шинель, устроился на земле рядом.
Поздним утром, проснувшись, я услышал пересвист какой-то живности и, подняв голову, обнаружил, что расположился на ночлег очень удачно, рядом с колонией тарбаганов, до которых было всего полсотни метров. Вот и сейчас степной сурок, стоя столбиком на земляной горке, внимательно наблюдал за чужаками, пока его сородичи шастали вокруг в поисках пищи. Упускать момент было нельзя и, немного посомневавшись в выборе оружия, я использовал «арисаку». Подумал, что выковыривать дробь из тушки, а тем более наглотаться свинца, не хочу. Конечно, винтовочный патрон для такого зверька через чур, но если хорошо прицелиться Пуля попала куда надо, размозжив голову, но оставила большую часть добычи нетронутой. Подобрав её, я осмотрелся вокруг в поисках камней и, не обнаружив таковых, пожалел про себя, что боодог на завтрак нам не светит. Пришлось жарить кое-как прямо на костре, использовав вместо вертела винтовочный штык-тесак. Мясо степного сурка считается у монголов целебным. И действительно, и я, и мой пленник, проглотив его, ощутили прилив сил. Пока мы завтракали, тарбаганы успокоились, что дало мне шанс подстрелить нам и ужин. К сожалению, наученные горьким опытом, зверьки больше не высовывались и целый час, проведённый потом в засаде, пропал зря.
Выступив дальше на север уже ближе к обеду, я шёл с короткими остановками только ради перекура, мысленно уже прокляв всё на свете. Казалось, что мерить степь шагами можно бесконечно, пока не сотрёшь ноги до места, откуда растут. С какой скоростью передвигался, я не знал, но оценивая вечером пройденный путь, прикинул, что одолел километров восемь-десять. Значит, ещё день, может два, и я достигну трассы, где нас могут подобрать.
Но судьба распорядилась иначе. На следующий день, часов около одиннадцати, я сначала услышал далёкий звук авиамоторов, а потом, обшарив небо глазами, увидел на севере две малюсенькие чёрточки. Подняв к глазам бинокль, я стал их рассматривать. Пара истребителей, идут на юг в стороне от меня. В таком ракурсе трудно однозначно определить, но похожи на «ишаки». Во всяком случае, не «Зеро», у тех хвосты длинные. Других японских самолётов я не знал, поэтому продолжал наблюдать. Наконец, самолёты вошли, разворачиваясь, в широкий вираж и приблизились ко мне, показав снизу свои плоскости на которых на голубом фоне красовались красные звёзды. Наши! Заорав, что есть сил, будто пилоты могли меня слышать, я схватил ракетницу и принялся стрелять раз за разом, привлекая к себе внимание. Истребители изменили направление виража и, спикировав, прошли на бреющем недалеко от меня, рокоча движками на малом газу, после чего взревели и вновь стали набирать высоту. Подумав, что меня сочли слишком малозначительным, чтобы обращать внимание, я вновь разразился фейерверком. Пара разделилась. Ведомый остался кружить в небе, а ведущий явно нацелился совершить посадку, отойдя подальше и развернув на меня нос. Спустя минуту-две я уже бежал к подкатывающемуся «ишаку», что было сил.
Семён Петрович, свет Любимов? Какими судьбами? громко проорал сквозь шум мотора пилот, откинув вбок фонарь кабины и одарил меня широкой чкаловской улыбкой.
Тоже не ожидал вас увидеть, Валерий Павлович! Как видишь, потерпел крушение! Вон, всё, что от самолёта осталось!
Истребители?!
Нет, с земли!
Чёрт! шеф-пилот фирмы Поликарпова был явно расстроен. А это кто?!
Как раз из зенитчиков! Ценный пленный! Разведчик! По-русски говорит!
Жди здесь! Приведу помощь! Как нас увидишь, ракету давай!
Сказано сделано. Через два часа нас с Танакой подобрал санитарный самолёт, сопровождаемый всё той же парой «ишаков».
Эпизод 11.
С воздуха трасса, или как её называли уже обжившиеся здесь люди, тракт, оказалась совершенно не похожа на обычную дорогу. Полоса степи шириной приблизительно километров пять была сплошь перечерчена с запада на восток колеями, которые беспорядочно изгибались, сливались и пересекались. Сейчас она была пуста, но лётчик санитарного самолёта заверил, что только наступит ночь, пойдут по ней колонны машин, военных и гражданских, из состава «предприятия» дядюшки Исидора, повезут подкрепления, оружие, боеприпасы и продовольствие на фронт. Днём же, чтобы не попадаться на глаза японским разведчикам, или того хуже истребителям, порой залетавшим сюда поохотиться, караваны отстаивались в промежуточных пунктах, спрятавшись под масксетями. Служил тракт и путеводной нитью для лётчиков, которые в отличие от шофёров, ночью ориентироваться по нему не могли. Пилоты «Аэрофлота» летали днём, при приближении к линии фронта снижаясь до бреющего, ведь единственной защитой от воздушных разбойников у них была маскировка. Самые хитрые и осторожные прокладывали маршрут в стороне, параллельно, только изредка «навещая» тракт, чтобы убедиться, что он никуда не делся. Только на конечном участке маршрута, который определяли по времени, на самом подходе к Тамцак-Булаку, над которым постоянно крутились советские истребители, борта «Аэрофлота» шли строго по «компасу» и набирали высоту, давая себя опознать.
Ирония судьбы, но экипаж, который меня вёз, получается, перехитрил сам себя. Как говорится, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Да, что уж о том говорить, когда и в воздухе, и на земле такая карусель разворачивается. Как назло, начало «войны за воду» застало советские ВВС в стадии переформирования. Вместо прежних авиабригад формировались полки и дивизии. По большому счёту это было вызвано в равной степени и испанским опытом и нуждой дать подросшим в чинах за годы пятилеток авиаторам адекватные должности. Была эскадрилья, стал полк. Машин 5060 как было, так и осталось, зато теперь есть управление, штаб и наземные службы, руководящие и сопровождающие лётчиков на любых площадках, а не стационарные базы, которые сами по себе. В идеале. На деле же пока получилось, что от одной титьки оторвали, а другой взамен не дали. Не хватает всего и на всех. В Монголию в прошлом году перебросили эскадрилью истребителей, которую переформировали в 70-й полк, да штурмовую эскадрилью на Р-5, пережившую такую же метаморфозу, усугублённую перевооружением на СБ. И отшлифовали всё включением в их состав бывших монгольских ВВС, насчитывавших десятка два устаревших штурмовиков Поликарпова. Истребители, можно сказать, отделались легко. А вот бомбардировщиков «привели в чувство», только перебросив из Европейской части страны личный состав полка, уже освоившего новую технику. «Старички» же продолжали летать на Р-5. Но летать и бомбить мало, надо увернуться от огня с земли и уцелеть в небе, где крутятся вражеские истребители. Поэтому и единственным крупным успехом был разгром колонны диверсантов в тылу, да и то с помощью каких-то «секретных» бомб. Пилот санитарного самолёта был почему-то уверен, что применили именно химическое оружие.
70-й истребительный полк оказался большей частью вооружён старыми самолётами с 850-сильными моторами М-25, лишь одна эскадрилья и управление имели последнюю модификацию «ишаков» с М-62. Старые машины могли развить на расчётной высоте 445 километров в час, что примерно соответствовало новейшим японским И-97 и было на полсотни километров в час больше, чем основной истребитель врага биплан И-95, но вот лётчики и тактика у самураев оказались явно лучше. Их машины оказались легче и маневренней, поэтому выигрывали и на виражах и в восходящих фигурах на вертикальном маневре, наши имели преимущество в долгом пикировании, что, по крайней мере, позволяло в любой момент выйти из боя и удрать. Переброшенный в первые недели боёв с коренной территории Союза 22-й истребительный полк был братом-близнецом 70-го и, несмотря на увеличении числа истребителей вдвое, превосходство в небе оставалось за японцами, которые уже успели подбить четыре десятка «ишаков», треть всех сил. Только в последние дни, с прибытием пополнения из лётчиков-ветеранов, успевших повоевать в Испании, новых самолётов и моторов на замену старых, команд испытателей на экспериментальных машинах, которым, правда, было запрещено пересекать и даже приближаться к линии фронта, дело стало налаживаться.
Тут мне пришлось говорливого лётчика одёрнуть. Танака, хоть и делал вид, что спит, но мог наш разговор подслушать, что делало его обмен проблематичным. Провоцировать охоту за советскими опытными самолётами я не собирался. Приблизив разговор к земле, я выяснил, что хоть Монгольский бронекавалерийский корпус и имел подавляющее превосходство в бронетехнике, но малочисленная пехота и артиллерия сводили его на нет. В чистом поле японцам нечего было нам противопоставить, БА-11 сметали всё на своём пути. Попытавшись наступать буром в первые дни враг понёс тяжёлые потери, особенно в танках. Но потом, изменив тактику, добился того, что на восточном берегу Халхин-Гола в наших руках остался лишь небольшой плацдарм, обороняемый стрелково-пулемётными батальонами корпуса и срочно переброшенными сюда транспортной авиацией двумя воздушно-десантными бригадами. Местность за рекой была сильно изрезана балками, песчаными дюнами. Японцы, действуя осадными методами и продвигая вперёд опорные пункты, подтягивая следом артиллерию, за полтора месяца заняли её полностью. Днём по-пластунски, ночью под покровом темноты, они выдвигались к очередной высоте и окапывались. БА-11, броня которых в лоб почти не пробивалась противотанковыми средствами противника, не могли их выкурить оттуда без пехоты, а в ближнем бою страдали от мин, гранат и бутылок с огнесмесью. Попытки самоходных батарей корпуса расстреливать такие опорные пункты полупрямой наводкой очень скоро стали заканчиваться плачевно. Дивизионная артиллерия врага имела много трёхдюймовок, большей частью по ТТХ аналогичных нашим образца 1902 года, но были и более современные образцы с раздвижными станинами, способные бороться с бронетехникой, а также горные пушки. Их японцы очень быстро распределили по важнейшим направлениям мелкими группами не более дивизиона. Но и без того занявшая позицию батарея представляла собой неподвижную мишень, доступную и для старых пушек, которые самураи искусно маскировали на прямой наводке. Был случай, когда единственное попадание в САУ, взорвавшее боекомплект, уничтожило всю гаубичную батарею. При этом, на маневрирующие гораздо ближе броневики японские наводчики не обращали внимания. Наши пушкари перешли на стрельбу с закрытых позиций, чему не только не были обучены, но даже не имели элементарных средств связи вплоть до полевых телефонов. Даже без того, чтобы снести один опорный пункт, надо было сосредоточить всю артиллерию корпуса и израсходовать прорву дефицитных снарядов, а враг за это время сооружал пять других. «Обжав» плацдарм, японцы завели ситуацию на фронте в позиционный тупик, не в силах выбить пулемётчиков и десантников с позиций либо переправиться на западный берег, обороняемый бронебригадами и монгольской кавалерией. Обе стороны стали подтягивать подкрепления.
На подлёте к Тамцак-Булаку, по местным меркам считавшемуся городом, я увидел с воздуха лишь несколько больших сараев, множество разбросанных по степи юрт и армейских палаток, с отрытыми кое-где щелями. Они группировались кучками, подобно кочевым родам, а вся степь между ними была одним большим лётным полем, таким большим, что на нём даже не засыпали воронки от японских бомбёжек, а лишь отмечали их флагами. По направлению к одному из таких лагерей, назначение которого легко угадывалось по красным крестам на полотнищах палаток, мы и стали заходить на посадку. Чкалов с ведомым, покачав на прощание крыльями, отвалили в сторону. Лёгкий толчок. Земля. И мы уже катимся по полю к встречающей делегации в лице двух санитаров с носилками. Я, признаться, ожидал много большего, но как оказалось, никто о моей персоне не был предупреждён. Просто санитарный АИР больше одного лежачего раненого не поднимал и использовался, в основном, для эвакуации сбитых лётчиков. Встречали «как обычно», просто увидев садящийся борт. В госпитале, который оказался лётным, пленным японцам, тем кому довелось сесть или выброситься с парашютом над советской территорией, была отведена отдельная палатка, охраняемая часовым. От главного врача я получил заверения, что «мой» самурай в ней и останется, если, конечно, выживет после операции. Правда меч у него снова отняли, несмотря на то, что я подтвердил обещание Танаки. От него, может, безобразия и не будет, но другие японцы, чувствующие себя гораздо лучше, никакого доверия не внушали.
Пообедав в столовой, я навёл у раненых летунов справки о ближайшем начальстве и выяснил, что недалеко, всего в каких-то пяти километрах, расположен штаб авиагруппы и её командир, комкор Смушкевич, должен быть там. Если не улетел, по своему обыкновению, в полки. Поскольку я не был здесь никому интересен, никакие строгие особисты по мою душу не явились, я, вооружившись до зубов, так как мой арсенал некому было сдать, потопал пешком в указанном направлении. По пути я пересёк лагерь стрелкового полка, получив массу негативных впечатлений. Никто меня на подходе не окликнул и не спросил, какого чёрта я шляюсь здесь с японским пулемётом. Бойцы и командиры с интересом поглядывали на меня, когда я проходил мимо, рассматривали необычное оружие и драный броник, но ничего не спрашивали и отводили глаза, когда я смотрел на них, видимо, не желая связываться с человеком у которого на воротнике петлицы капитана госбезопасности. Личный состав бездельничал, прячась от солнца в палатках, составив оружие в пирамиды без всякого присмотра. Проходя мимо одной такой, я заметил, что стоящий рядом на сошках РПШ с пристёгнутым диском не поставлен на предохранитель и, остановившись, исправил оплошность. Никому до этого не было никакого дела! Взяв в руки первую попавшуюся мосинку я открыл затвор и убедился, что винтовка лет сто не чищена. Что за бардак! Не армия, а лежбище моржей! Закинуть в ствол миномёта японскую гранату, чтобы при попытке выстрелить расчёт отправился если не на небеса, то надолго в госпиталь, не составило бы мне никакого труда! Впрочем, не лучше дела обстояли и в штабе авиагруппы. Там, на вопрос «Где Смушкевич?» исправно отвечали, не интересуясь кто я, и какого лешего мне от комкора надо. Так и получилось, что застал я ветерана боёв в Испании, конечно, не со спущенными штанами, но в рабочей обстановке.
Сколько у тебя на земле?! Поднимай третью и четвёртую на помощь семидесятому полку!! Японцы подходят, уже над переправой!! Не дать разбомбить!!! Сам лети!!! орал в трубку полевого телефона в углу комкор, раскрасневшись и смахивая обильно выступивший на лбу пот. Лицо раскраснелось, ворот кителя расстёгнут, сразу видно человек при деле, изо всех сил старается. Тут же рядом ещё трое у стоящего в центре раскладного стола с расстеленной на нём картой и радист в наушниках со своим хозяйством.
Всем лежать! Руки за голову!! Это ограбление!!! входя, я передёрнул затвор пулемёта. Лежать я сказал!!! от моего пинка в сторону отлетел лёгкий столик и короткая очередь над головами наделала дыр в полотнище. Авиаторы попадали на землю. Без глупостей! У меня тут мешок гранат и бутылки с огнесмесью!! Дёрнитесь не опознают!!!
Выждав пять секунд, чтобы прочувствовали всю свою беспомощность, я приказал:
Отставить! Встать!! и, дождавшись, когда команда была выполнена, уже спокойным тоном, давя в себе клокочущую ярость, сказал. Ну и бардак у вас здесь, товарищи. А окажись я на самом деле диверсантом? Тьфу! Детский сад с барабаном! Даже на пионерлагерь не тянет
Кто вы, ик, и по какому праву срываете, ик, боевую работу?!! пережитое волнение не прошло для Смушкевича даром. Немедленно опустите оружие! Вы арестованы!!
Капитан госбезопасности Любимов, выполняю секретное задание наркомата внутренних дел, представился я с усмешкой, давая понять, что резкие действия в отношении меня будут иметь последствия. А арестовать меня, товарищ комкор, у вас кишка тонка. Я вам не подчинён. Более того, это я вас должен был бы арестовать за безобразное выполнение возложенных на вас обязанностей. Ответьте на звонок, поди волнуются, кивнул я в сторону надрывающегося «тапсика».
Недоразумение! Нормально!!! сначала буркнул, а потом крикнул Смушкевич, выслушав вопрос с того конца провода.
Это точно, недоразумение, кивнул я, соглашаясь, но нормального в этом ничего нет. Заходите, товарищ, не стесняйтесь, пригласил я осторожно заглядывающего внутрь командира с пистолетом наготове, за спиной которого бестолково толклись бойцы, вооружённые чем попало. И не надо в живого человека пистолетом тыкать, а то один такой безобразник мне уже жилетку порвал. Здесь все свои. Смотрите, вот моё удостоверение, опустив ствол пулемёта к земле я левой рукой залез через подмышку под броник и достал корочки. Капитан государственной безопасности Любимов. А вы кто?