Нет, гражданин капитан! Пусть рассыпное, но богатое! сместила она акценты, но я не согласился и принял волевое решение.
Это всё не то! Сворачивайте здесь всё, косу целиком вам не перемыть, драга, как минимум, нужна. И действуйте, как раньше планировали, по пиропам. Пока на коренное месторождение не выйдете. Вы представляете, сколько там, если на этой косе в таких количествах отложились? То то! Так что хватит копать и до завтра отдыхайте, а потом за дело. Разумеется, заслуг ваших, всех, кто в этом открытии участвовал, никто не отнимет. Сегодня вылетать уже поздно, а с утра отправлюсь в Мухтую, оттуда в Москву и буду докладывать наркому внутренних дел, а то и выше! Гражданин Ложкин, сворачивайте аппаратуру. Боец Ларичева, давайте мне кисет! потребовал я и, присовокупив последнюю находку к другим камням, спрятал вещественное доказательство во внутренний карман.
Эпизод 7.
Рейсов на запад нет и не будет! Все машины мобилизованы на эвакуацию раненых! Слыхали, что в Монголии происходит? Сами всё должны понимать! Поездом езжайте. А если уж так спешите, то летите в Монголию, оттуда курьерские прям в Москву отправляют, с оказией и доберётесь. Вам, товарищ Любимов, не откажут. Сейчас как раз АНТ-9 на аэродром Борзя медикаментами грузится. Попроситесь в попутчики, посоветовал мне начальник аэродрома аэрофлота в Иркутске, к которому я пришёл «качать права», убедившись, что нужные мне рейсы все отменены.
Подумав, что по железной дороге я буду добираться недели три, а самолётом дня четыре-пять, я пошёл к единственному на стоянке «авиалайнеру». Самолёт был не новый, даже при взгляде снаружи бросалось в глаза, что он явно не дотягивает до стандарта международных линий аэрофлота, а внутри вообще оказалось что вместо кресел в нём простые лавки вдоль бортов, которые сейчас были подняты и пристёгнуты, чтобы дать больше места для груза. Но зато он прошёл модернизацию и получил пару акимовских 16-х моторов. Представившись и переговорив с экипажем, состоящим из пары пилотов, штурмана и техника, я получил разрешение присоединиться к компании, но с условием, что разместят меня «по возможности». Я было засомневался, но груз из медицинских носилок, коробок с лекарствами, мягких тюков с ватой и бинтами, оказался таким удобным для путешествия, что лучшего, в моём случае, не надо было желать. Оставив пожитки под присмотром техника, я сбегал в здание аэропорта и оттуда отбил в Москву телеграмму, сообщив, что вылетаю кружным путём. Вернувшись, я бросил сверху шинель, пристроив в голове рюкзак и оружие, припомнив наказ Полины в свете того, в какую сторону отправляюсь, надел бронежилет и удобно улёгся во весь рост от борта до борта в нише под самым потолком сразу за кабиной экипажа. Иллюминаторов, конечно, здесь нет, темновато и в морской бинокль, подарок Кожанова, на необъятные просторы великой страны не посмотришь, но это всё же гораздо лучше, чем подвесной контейнер У-2! И не беда, что сервис хромает и девчонки-стюардессы, как в далёком будущем, не кормят прямо в полёте, зато с голодом можно успешно бороться с помощью сна! Да и с собой, из таёжных деликатесов, было кое-чего перекусить.
Грех, как говорится жаловаться, доставили меня на аэродром Борзя со всеми возможными удобствами. Там мы и заночевали в свободной палатке госпиталя-приёмника, развёрнутого недалеко от лётного поля, чтобы размещать доставленных авиацией раненых, которые плохо перенесли полёт и их нельзя было сразу отправить на станцию в санитарный поезд. Из-за того, что я провёл в объятиях морфея весь день, меня стала мучить бессонница. Стоны, то и дело раздававшиеся в ночи, не давали отключиться, но я избегал ворочаться в темноте и шуметь, чтобы дать отдохнуть экипажу моего самолёта, который отнюдь целый день не филонил, как я. Шесть часов непонятных страданий, подъём до зари, плотный завтрак из полевой кухни и вновь наш АНТ-9, догруженный по настоянию коменданта аэродрома тремя ящиками РГО, которые я по привычке именовал Ф-1, вылетел на Халхин-Гол. Тут уж я, под монотонный гул, принялся навёрстывать упущенное.
Резкий порыв холодного воздуха, треск, стук и звон разбитого стекла вырвали меня из забытья и заставили, со всей возможной поспешностью, вывалиться из своей норы в кабину. При попытке сделать первый шаг, я спросоня споткнулся об почему-то лежащего в проходе техника и упал через него вперёд, едва удержавшись рукой за кресло правого пилота. Врывающийся в кабину ветер гудел в ушах, слепил, заставляя смежать веки, да и соображал я в тот момент неважно, поэтому удар по шасси застал меня врасплох и я всё же грохнулся на пол. Ещё пара ударов послабее, тряска и резким разворотом машины меня прижало вправо, к ногам второго пилота, который почему-то при каждом вдохе сипел, а при выдохе из его горла вырывались хрипы. Вскочив, я увидел, что он уходит на глазах, которые уже застыли и подёрнулись плёнкой.
Эй, братишка, держись, не умирай! бросился я обратно, в забитый оказавшимся сейчас как нельзя кстати грузом, салон самолёта. Я сейчас!
Но начав судорожно разрывать бумажные упаковки в поисках бинта, я вдруг понял, что позади меня воцарилась тишина. Обернувшись через плечо, крадучись, я вернулся в кабину, уже окончательно включившись в суровую реальность. Прикосновение к шее лежащего в коридорчике техника показало отсутствие пульса. Растекавшаяся под телом лужица крови сказала о причине смерти практически всё. Мёртв был первый пилот, привалившийся кургузо к боковому стеклу, прикрыв правой рукой простреленную грудь. Мёртв был и штурман, с головы которого сорвало кожаный лётный шлем, а сама она, зияла огромной раной, в которой был виден ничем не защищённый мозг. Тело правого лётчика сотрясали последние предсмертные судороги. Я остался один, совершенно не понимая, как такое могло произойти.
Сквозь разбитое остекление снаружи, до самого горизонта простиралась монгольская степь, тишину которой нарушал только ветер, шорох низкой травы, в которой не спрятать и копыто коня, да стрекотание саранчи. Ни шума моторов, ни иных посторонних звуков. Значит, истребителям на зуб мы не попались, эти бы не успокоились и сожгли бы торчащий у всех на виду беззащитный самолёт. Стреляли с земли, подумал я, разглядывая множество маленьких, аккуратных, круглых дыр во внутренней переборке. Судя по всему, из пулемёта и прямо в лоб. Но как? Как нас могли достать? Не летели же мы, в самом деле, на бреющем прямо через линию фронта? Ладно, не время загадки разгадывать, решил я, внимательно осматривая и ощупывая себя на предмет ран, которые я мог в горячке и не почувствовать. Вроде цел. И дымом не пахнет, уносить ноги подальше от самолёта пока рано.
Прислушавшись ещё раз, я через форточку высунулся чуть-чуть наружу и посмотрел в сторону хвоста. Ни души. И всё та же пустынная степь. Честное слово, окажись там японцы, я бы только обрадовался. По крайней мере, было бы понятно, в какую сторону бежать. А так поди гадай, куда меня занесло и как отсюда выбраться. Вздохнув, я убрал в кобуру ТТ и развернулся, чтобы вытащить свои пожитки, и замер. Вдалеке, там откуда шли следы шасси, по степи, развернувшись цепью, передвигались какие-то точки. Метнувшись за биноклем, из глубины кабины, я принялся их разглядывать, сразу определив, что между нами больше двух километров и, по крайней мере, минут пятнадцать форы у меня есть. Не понять с такой дистанции, наши или японцы. Расходятся грамотно, выслав вперёд и на фланги парные дозоры. Всего четырнадцать человек. Но что-то показалось мне неправильным. Какая-то инвалидная команда. Еле-еле ковыляют, не говоря уже о беге, почти треть хромает, опираясь на винтовки. Ну, хоть какое-то мизерное у меня преимущество, окажись они врагами. А вот в остальном С моими-то пистолетами да «Сайгой» на открытой местности против винтовок много не навоюешь. Ага, один остановился, руки к лицу поднял, наверное, тоже меня сейчас в бинокль разглядывает.
Передо мной со всей остротой встал вопрос, что делать? Если бежать, то прямо сейчас. Опознать, к какой армии эти бойцы принадлежат, я смогу только на расстоянии выстрела, тогда сматываться по-пластунски придётся и даже от калек я так не смогу скрыться, расстреляют. С другой стороны, если не светиться, то их явная цель самолёт. Экипаж весь внутри, может, меня и искать не станут. В кабине, конечно, прятаться глупо. А вот снаружи Выглянув ещё раз в сторону хвоста, так, чтобы мою голову не увидели спереди, я внимательно ощупал взглядом местность, цепляясь за малейшие бугорки на дальности полёта гранаты. Степь только казалась здесь идеально ровной, вон, мы левым колесом в конце пробега в немаленькую яму угодили, отчего самолёт и развернуло. Можно и рискнуть. Лимонок у меня, слава коменданту аэродрома Борзя, целых шесть десятков, в ближнем бою весьма существенный аргумент. Подожду. Если наши хорошо. Японцы дождусь, когда они наморадёрничаются и уйдут.
Убедившись, что наблюдатель вновь двинулся в мою сторону, один за другим, я выбросил из кабины гранатные ящики, свой рюкзак и, осмотрев тела экипажа, с сожалением покачал головой.
Как можно безоружных на войну посылать? спросил сам себя вслух, чтобы рассеять тоскливое ощущение одиночества, Кроме ракетницы и перочинного ножа, ничего. Даже паршивой рогатки. Вон у техника в инструменте топор с ножовкой, даже лопата есть, а завалящего нагана не сыскалось. В таких случаях, наверное, в рукопашную полагается идти?
Карту штурмана я решил, ради сохранения натурального вида, не трогать. Да и, посмотрев на неё, так и не понял, в какой точке нанесённого пунктиром маршрута нахожусь. Если выкарабкаюсь, пойду на север. Мимо СССР промахнуться практически невозможно.
Молодец, сэкономил время, саркастически похвалил я сам себя. Теперь месяца два только до старой границы топать будешь. Если вообще живым останешься. Хомо сапиенсы к тебе как раз с севера и чешут.
Ползком, ползком, я в три захода, разными маршрутами, чтобы не мять траву, перетащил своё барахло в небольшую ямку, как раз метрах в сорока сбоку от самолёта, прямо по оси левого крыла. Пока занимался этим, заметил, что летать воздушное судно в ближайшее время не сможет. Из под капота мотора капала вода, система охлаждения явно пробита. На одном движке поднять его нечего и думать, даже если весь груз здесь вывалю. Не та у меня квалификация. Знал бы, что так сложится, учился бы в аэроклубе. Ага, и прототип ПЛ вместо «носорога» из оружейки бы прихватил. Пусть думают, что хотят. Поля как чувствовала. Хотя, если колесо из ямы вытащить, то катиться на одном моторе по полю, пожалуй, можно. Благо площадка для тренировки немеряная. Жаль, что умные мысли приходят в голову слишком поздно.
Так, рассуждая сам с собой на отвлечённые темы, я взрезал по периметру ямки тощий дёрн и пока откинул его в сторону. Затем проверил ещё раз свой стреляющий арсенал и затем принялся вскрывать упаковку и приводить в боеготовое состояние «карманную артиллерию», выкладывая гранаты перед собой. Когда дело было сделано, я затащил на проплешину пустую тару, рюкзак, улёгся сам и накрылся «бутербродом» из мешковины и дернины, как одеялом, чуть-чуть приподняв голову, чтобы сквозь редкие, уже начавшие желтеть стебли впереди, сохранить обзор. Была ямка, получился бесформенный бугорок. Главное, когда гости пожалуют, от пыли не чихнуть. Ну, да я не дурак, бандана и вместо фуражки, и вместо респиратора сойдёт.
Отмеренные мной «безопасные» пятнадцать минут давно прошли, часовая стрелка успела совершить почти полный оборот, когда показались разведчики, которых, судя по внешнему виду, однозначно следовало считать вражескими. Драные лохмотья, поверх которых у каждого из них были намотаны грязные бинты, могли в лучшие времена быть и советской, и японской формой. Вот только в РККА не могли быть все поголовно азиатами. При приближении глаз выхватывал и более мелкие детали, вон торчит рукоять японского меча на боку у, видимо, офицера, вон клинковые, а не игольчатые штыки. Да и, будь это бойцы Монгольского бронекавалерийского корпуса, у них должен был быть РПШ, а не какое-то неопознаваемое уродство на сошках. Уродство то уродством, но всё же ручной пулемёт. Тяжко.
Основная цепь окончательно остановилась, со стонами и кряхтением опустившись на землю метрах в трёхстах от АНТ-9, а непосредственно к самолёту осторожно подошли только двое из головного дозора, охватывая свою цель с флангов. Один из них, ободрённый тишиной, открыл дверь в кабину и спустя минуту что-то оттуда сипло зарычал, а второй, подойдя к подтекавшему мотору, подставил ладонь, под падавшие на землю капли. Лизнув руку, он споро схватился за винтовку и ткнул штыком, расширяя дыру, отчего вода, блестя на солнце, потекла уже тонкой струйкой. Японец, запрокинув голову, подставил под неё свой рот и стал жадно глотать. Тем временем второй, видимо, не дождавшись ответа от товарища, выскочил наружу и увидев, чем тот занимается, оттолкнул его в сторону, тоже бросившись пить. Между двумя японцами завязалась драка. Увидев это, остальные, забыв обо всём, тоже бросились к самолёту со всей возможной скоростью, которую позволяли их раны. Пулемётчик, сделав десяток шагов, просто избавился от мешавшего ему оружия. Драка стала уже групповой и офицер, ковылявший самым последним, не мог унять её командой, поэтому выхватил пистолет и пальнул в воздух, что, впрочем, никого не остановило.
Момента удобнее, когда враги сбились в кучу, и желать-то грешно, надо было решаться, но я медлил, скованный ощущением ледяного холода в животе, будто там в пустоте свободно гуляла февральская позёмка. Страшно Наедине с собой можно это признать. Страшно Но и только. Других разумных аргументов, оправдывающих бездействие нет. Выдернув чеку, я отпустил рычаг и, посчитав про себя «ноль-раз», привстал, замахнулся, сбрасывая маскировку, и, что есть сил, бросил. Первый разрыв, как я и рассчитывал, произошёл в воздухе, задев, наверное, многих. А уж потом, как автомат, я бросал и бросал, и в кучу, и по сторонам, пока не заболело плечо. Не меньше полутора десятков лимонок ушло прежде, чем я, почувствовав, что это последняя, бросился вперёд вслед за гранатой, сжимая «сайгу». Да, я оказался в радиусе, где осколки «эфки» сохраняют свою убойную силу, но, во-первых, на мне какой-никакой «броник», наповал не убьёт и дело своё я успею сделать, а во-вторых, чтобы поймать осколок на тридцати метрах от взрыва, до которых я успел сократить дистанцию, надо быть очень невезучим человеком. Подбежав, я принялся расстреливать, распластавшиеся как попало тела картечью, не разбирая, живой или мёртвый. Шесть выстрелов, магазин весь. Отбросив ружьё, выхватил ТТ и принялся довершать начатое. Один, получив пулю, всё же попытался перевернуться и пришлось потратить на него вторую. Всё, затвор в заднем положении, патроны вышли. Остался тот самый офицер, который так и не успел доковылять до своих и сейчас валялся мешком на правом боку. Пистолет бросать на землю я не стал, а убрал его аккуратно в кобуру и даже застегнул её клапан, потянув из ножен меч. Конечно, добивать благородным оружием лежачего некрасиво, но в пустыне патроны следовало поберечь. К тому же, этот японец, наверное, самурай, ему, может быть, даже приятно.
Умри, собака!!! отвалившись на спину, хрипло крикнул офицер на чистом русском и тут же наказал меня за то, что я отвлёкся. Чёрный зрачок ствола уставился мне прямо в грудь, но за считанные мгновения, что потребовались чтобы нажать на спуск, я успел чуть качнуться вправо и немного развернуть корпус. Пистолет дёрнулся в его руке и я, не услышав выстрела, почувствовал, как пуля по касательной ударила в «броник» и застряла. Бывало, попадало в меня и раньше, ещё в той жизни, было с чем сравнивать. Слабовато. Меч, порхнув слева направо, ударил плашмя по кисти, ломая пальцы японца, который, карикатурно, сверх меры расширив от удивления глаза, даже не смог пальнуть ещё раз. В следующую секунду я вырубил его ударом сапога по голове.
Раз по-русски понимаешь, поживёшь ещё у меня, ворчал я себе под нос, перевязывая его раны, Вишь, испятнало тебя, одна рука цела и оставалась, да теперь, из-за вредности своей, полным калекой будешь. Нет, чтобы сразу сдаться, обязательно из пугача своего палить надо было.
Потрепало уцелевшего японца действительно сильно. К старым ранам в левой ягодице, обоих бёдрах, правой разорванной пятке, прибавились новые. Осколки искромсали в трёх местах левое плечо и руку, пробили её кисть. Повезло ему в том, что сразу не убило и упал он в яму, подальше от других. Как говорят врачи в таких случаях, жизненно важные органы не задеты. Хотя и придётся его теперь с ложечки кормить. Надеюсь, выкарабкается, я сделал всё, что мог, хоть и не хирург и антибиотиков у меня, кроме спирта, здесь нет. Раздевшись и осмотрев себя, я увидел на левой грудной мышце огромный синяк, болевший при любом прикосновении. Хорошо, что рёбра вроде бы целы. Спасибо Поле, спасла её броня, хотя я и узнал по собственному опыту, почему её забраковали. Свинцовую пулю ТТ или Люгера тряпочный бронник может и остановит, но вот от серьёзной травмы не гарантирует.