Хватит! Да вы! Вы!Даша запнулась, подбирая что-нибудь особенно унизительное.От вас мокрой овцой воняет!
Даша, это от вас овцой воняет. Потому что я отдал полушубок вам,Артур осторожно понюхал свое плечо, укутанное в плюш. Поморщился.А от меня, кажется, воняет нафталином. Еще час-другой и можно ставить меня в гардеробную. Я буду замечательно распугивать моль. Если, конечно, не замерзну здесь насмерть, оставив вас вдовой.
Ой! Замерзайте, сколько угодно, пожалуйста!огрызнулась Даша. Сдернула с шеи Жужелицу, запихнула ее поглубже в валенок.Ну, куда теперь?
На ммм... Свивцефф Варьяжек. Там нам помогут выбраться из Москвы. Должны помочь.
Сив-цев Вра-жек! Шпион, называется. Да за версту же видно и слышно, что вы не местный! Деньги хоть есть? Тут в дворницкой спекулянт живет, вот бы у него пальто для вас спросить. Зимнее. До Вражека отсюда и по-хорошему час, а теперь все тритри с половиной. Там Кремль совсем близкото и дело патрули шныряют. И тут вы в таком виде! Вдруг задержат, велят паспорт показать, а паспорта нет. Ой...
Даша прикрыла рот ладошкой, вспомнив вдруг, что у нее при себе тоже нет ни одной бумаги, рядом переминается с ноги на ногу английский шпион в натуральную величину, и вполне возможно, что за ней самой по всей Москве рыщет чрезвычайка.
Дааа... У вас паспорта нет, а у меня такой, что лучше бы не было... Конюх графини Бутеневой. Позвольте представиться. Контужен падением с лошади, глух, нем и упакован в плюшевую занавеску. Где, говорите, ваш спекулянт? А то, что вы про патрули сообразилиэто вы молодчина, Даша. Это мы решим. Вот! Вот кто нам поможет!
Артур сделал шажок, другой... Ему казалось, что он сделан из дешевого стекла и от любого неосторожного движения может треснуть и рассыпаться. Даша недоуменно наблюдала, как «шпион» медленно поднимает руку, как тянет ее вперед, как бесцеремонно лезет в карман ее полушубка. К счастью, Даша вовремя сообразила, что полушубок не ее, поэтому не вмазала с размаху Артуру по носу, как собиралась.
Вот... Вот что предоставит нам беспрепятственный проход до Варьяжека,металлический крошечный топтыжка на ладони Артура выглядел безобидно и настолько трогательно, что Даша ойкнула. Но тут же вспомнила, что нужно вести себя безразлично и независимо.
До Вра-же-ка!
Да, да...воздух вокруг Артура будто расплавился, стал липким и тягучим, как патокаэто вступал в свои медвежьи права предмет.
Раз.
Два.
Три.
Раз, два, три... Артур вдруг вспотел так, словно только что выскочил из бани. Но радоваться теплу не спешилзнал, что жара обманчива, ничуть не греет, наоборот, вытягивает все силы до последней капли. Да вот только выбора у него, кажется, опять не было.
Черт! Простите, Даша... Никого живого не вижу! Жаль немного, что выне ослик, можно было бы использовать вас в качестве проводника... А это кто? Таракан что-ли? Или вошь... У вас что, Даша, вши? Простите. Нет. Не у вас. Это, похоже, ваш спекулянт или дворник завшивел.
Что? Вы что ж такое опять несете?
Тссс! Срочно нужно найти животное. Любое, что могло бы, не вызывая подозрений, передвигаться по городу. А вокруг только вши, клопы и тараканы. Не годится!
Манон есть.
Что за Манон?
Моя кошкаМанон. Белая в рыжее пятно кошка. Да вон же она!Даша развернула майора лицом к своему... точнее, уже бывшему своему дому.Вон! У парадного на лавке жмется! Кис-кис, Манон. Беги сюда, маленькая.
Рыже-белый меховой шар радостно бросился на зов, подкатился под ноги хозяйки и принялся тереться боками о валенки, тарахтя с усердием и громкостью новенького ундервуда.
Манооооон... Кис-кис...Артур странно дернул головой, округлил глаза и с удивлением уставился на Дашу.Даааша! Какая вы огромнааая! Как отвратительно от вас несет мокрой овцой... А на чулке у вас штопка, прямо под коленкой. Неаккуратная. Ох, простите. К спекулляаанту... Живо!
Стукнув три раза в разукрашенное инеем окошко, за которым вздрагивал огонек керосинки, Даша шепнула в приоткрытую дверь: «Пальто бы мужское или шинель, бушлат тоже можно, и шапку, варежки большие... И мне тоже варежки поменьше... Муфточку эту нетне надо, это ж бывшая моя муфточка, она бестолковая и совсем не греет, хоть красивая». Не оборачиваясь, Даша передала стоящему позади Артуру сперва толстое ватное пальто с отпоротым воротником, потом заячью ушанку, потом большие варежки с вышитой отчего-то желтыми нитками снежинкой... Точно такие же варежки, но поменьше, сунула себе в карман. Все так же, не оглядываясь, взяла у майора пачку купюр, сунула в щель. «Хватит?»спросила твердо и зло, точь-в-точь Нянюра, торгующаяся со щипковским прижимистым мясником. Из-за двери раздалось бурчание, потом дверь захлопнулась и в дворницкой затихло. «Видимо, хватит»,догадалась Даша. И наконец-то обернулась.
Нелепый, долговязый, немного смешной «этот шпион» сверлил девушку мутным нехорошим взглядом. Сине-зеленым взглядом. Даше вдруг захотелось перекреститься и даже сплюнуть три раза через левое плечо, но тогда она бы уподобилась Нянюре, которая при виде патефона гундосила «Отче наш» и «Богородицу». Поэтому Даша просто нахмурилась.
Идем?
Да... Да, Даша... Даже бежим, пока впереди чисто, и пока ваша кошка меня хоть как-то слушает. Не отставать!
Даша припустила вслед за майором, стараясь не вспоминать о том, что за вот этого верзилу в поношенном пальтишке, в нелепой шапке, в намотанной на шею вместо шарфа плюшевой гардине ей под-соз-на-тель-но («любопытное словечко, надо бы поискать в словарях») хотелось замуж. «Разговаривать с ним без необходимости я все же не стану»,решила она.
***
Белая в рыжих пятнах кошка трусила по заснеженному асфальту, оставляя за собой цепочку аккуратных следов. Иногда она останавливалась, оборачивалась, словно поджидая кого-то, идущего следом. Поземка заигрывала с кошкой, наскакивая на нее то спереди, то сзади, то сбоку, перегоняя, бросаясь под ноги, щекоча брюшко и путаясь в густом подшерстке. Кошка целеустремленно двигалась вперед, не обращая внимания ни на поземку, ни на ветер, ни на то, что подушечки на лапах уже онемели.
Артур позволил Манон выгрызть налипший между пальцев снег и заставил ее снова бежать дальше пустынными переулками. «Вести» кошку оказалось делом непростымЛеопарди сказал правду. Маленький капризный зверек подчинялся неохотно, то и дело пытался вырваться из-под контроля, а когда ему это не удавалось, норовил атаковать самого ведущего. Это было не страшно, но все же неприятноощущать, как в твое сознание норовит втиснуться чужеродное и разъяренное нечто. Артур тяжело дышал и изо всех сил удерживал себя в кошке, саму кошку в кошке и собственно кошку на расстоянии двести-триста ярдов впереди. Где-то на Арбате вступал в свои права новый день, громыхали ведра, стучали о мостовую подковы, скрипели полозья саней, гудели чьи-то встревоженные голоса, клацали затворами винтовки... но в переулках было еще тихо, а редких прохожих вряд ли могла насторожить спешащая по своим делам котейка.
Красиво... Белый ветер, белый снег, белые следы, белая кошкарыжие ушки... Вот бы это нарисовать или даже вышить,прошептала Даша сама себе, потому что, во-первых, с майором она не разговаривала. Во-вторых, он все равно бы не услышал, полностью сосредоточившись на Манон, которая только что нехотя взобралась на фонарный столб, обклеенный написанными от руки объявлениями, листовками и плакатами. Скрип-скрип-скрип... запел тихонечко снег под подошвами чьих-то сапог. Кошка прищурилась, уставилась в конец улицы пристально и зло.
Патруль, Даша! Шагает прямо на нас...прошептал Артур.Отходим!
Фюить... Эй, вы! Булзуины! Цекистов запужались? Ховайтесь сюды, в поглеб,шепеляво залопотало откуда-то снизу.
Даша опустила глаза и никого не увидела.
Сюды говолю, сюды... Да не тудысюды!лист железа, самым надежнейшим образом прилатанный к подвальному окошку, сдвинулся вдруг влево и перед Дашей с Артуром объявился лихого вида молодой человек. Лет человеку было около шести, лицо у человека было чумазое, востроносое и без трех передних зубов, взгляд озорной, шапка казацкая, заломлена набок.Посвольте лапку, мамсель. И ты, флаел, заполсай тоже.
Артур не заставил себя упрашивать. Сперва помог спуститься в подвал Даше, затем влез сам, зацепившись полой новоприобретенного пальто за торчащий из рамы гвоздь. Но задвинуть за собой заслонку Артур не успелпарнишка остановил его руку.
Олевуал!в ответ на удивленный взгляд Даши потешно расплылся в беззубой ухмылке.Пойду в класных постлеляю.
И юркнул в окошко, быстрый и вертлявый, точно пескарик. Даша с Артуром только его и видели.
Хотя, если подумать, то АртурМанон, прильнувшая к столбу, дрожащая на морозе и наверняка проклинающая свою тяжкую кошачью долю, отлично видела. Видела она и беспризорника, лезущего через невысокий штакетник, и двух красноармейцев, вывернувших из-за угла, и побирушку с подростком (сыном, а то и внуком), прикорнувших на крыльце особняка, того где прежде была булочная, а теперь квартировались актеры теревсататеатра революционной сатиры, если перевести на человеческий. Нищенка подсунула под зад пачку старых агиток, натянула платок на лоб, нахохлилась и обняла ребенка обеими руками. Сверху, со столба, казалось, что огромная тетерка устроила на крыльце гнездо и вывела в нем птенца. Услыхав шаги патрульных, старуха еще больше скрючилась, спрятала лицо в колени. В этот момент майору почудилось, что бабка ему знакома. Он присмотрелся, но тут как раз со стороны бывшей булочной резко подуло, и кошка, фыркнув, зажмурилась. Артур великодушно позволил Манон развернуться к колючему ветру спиной. Когда же ветер чуть успокоился, на крыльце никого не оказалось. Только типографские желтые листки носились туда-сюда по тротуару наперегонки с поземкой.
«А Генри Джи бы сразу догадался... Как он тогда ловко узнал рыжую горничную по одним лишь глазам!»Артур отчего-то затосковал по своему констан­тинопольскому приятелю. Вспомнил ни с того ни с сего, и такая накатила вдруг тоска, что он сам себе удивился. Надо же! Оказывается, он привязался к бесцеремонному янки! Где он? Как? Жив ли? Сильно ли зол на Артура за то, что тот не сдержал слова и не достал Гусеницу? Поднялся ли на ноги, отправился ли в Крым, добрался ли... А неплохо было бы встретить его у Февронии в Топловском. Чикагский грубиян там наверняка всех монашек распугал или того хуже...
Ну, чему? Чему вы так таинственно улыбаетесь? Что вы там такое видите?Даша размахивала перед лицом Артура рукой. Снежинка желтого цвета... или как посмотреть... солнышко в форме снежинки ходила вправо-влево, вправо-влево, будто маятник.
А? Что? Да нет... Ничего такого. Вспомнил тут своего одного... очень хорошего друга.
Глава третья. О трудностях коммуникации
Турция. Константинополь. Январь 1920 года.
Тремя днями раньше.
Во-первых, Красавчик был вдоль и поперек шитый-перешитый, что твой матрац. А, во-вторых, на Красавчике все всегда заживало, как на собаке. Даже порез в четверть пуза, которым его лет десять назад украсил Джимми Гуталин, хотя та вертлявая креолочка (как там ее звали) того не стоила. Это они уже потом сообразили, когда Джимми притаранил истекающего кровью дружка на квартиру к Шмуцам и все время, пока Соломон громыхал в судке железяками, трясся и рыдал, как обесчещенная стенографистка.
Везучий ты поцик, Генри Джи Баркер,процедил Шмуц сквозь зажатую в зубах нитку,глубже на четверть дюймаи все. Мазлтоф!
Чего, чего?не понял Гуталин.
Шутит так...простонал Генри.А ты, Джимми, скотина! Вот оклемаюсь и прямиком в клан. Кранты тогда тебе, твоей маме, бабушке и всей твоей чернозадой родне.
Стыдись, Генри!игла воткнулась в кожу много сильнее, чем это было нужно. Напоминаний о «белом братстве» старый еврей не терпел.
Ыыыммааа! Шучу я.
То-то же!довольно ухмыльнулся Соломон и продолжил шитье, несмотря на шабат и брюзжащую на кухне жену. Сделал еще пару стежков. Отодвинулся, полюбовался на шов и удовлетворенно нахлобучил на плешь кипу.Везучий поцик... Другому после такого месяц валяться, а на тебе, как на собаке... Через неделю оправишься... сынок.
Это... спасибо тебе...Генри сжевал конец фразы, сделав вид, что его замутило от боли, потому что момент случился уж слишком сентиментальный, а благодарить Красавчик не любил и не умел. К тому же на скамеечке в углу громоздился до слез расстроенный Гуталин, а у цветных язык без костей, и, кто знает, где он может ляпнуть про то, что Красавчик Баркер якшается с пейсатыми.
Что, в общем, соответствовало истине.
Это была необычная и очень странная близость, вдруг возникшая между бездетным евреем из Одессы и чикагским громилой Генри Баркером. И дело было не в том, что парнишка из Пенсильвании, едва умеющий читать, оказался талантливым ювелиром. И не в том, что через Шмуца Генри было удобно сбывать «грязный» товар. Не знавший отца, выросший в семье, которую назвать семьей мог только особо циничный репортер криминальной хроники, Генри неожиданно для себя привязался к Шмуцам. Ему нравилось вечерами забегать к Соломону и глядеть, как тот суетится у буфета, громыхая бутылками с дешевым кислым вином. Генри нравилось слушать болтовню старика, нравились его едкие подколки, большинства из которых Красавчик не понимал и лишь по хитрому прищуру Соломона догадывался, что тот только что сказал шутку. Красавчику нравилась даже миссис Роза Шмуцпровонявшая скипидаром носатая жердь, при виде Генри с грохотом выставляющая лишнюю тарелку на стол. «Таки опять нашу рибу кушать приперся... оглоед задрипаный...»бурчала Роза по-русски, а Генри улыбался, догадываясь о смысле сказанного и понимая, что тетка ни капли не злитсяпросто вот характер такой. По сравнению с Ма, между прочим, золотой характер!
Но больше всего Красавчика подкупала не фаршированная щука и не лото, в которое Шмуцы любили сыграть после ужина, и где Красавчику приходилось несладкоСоломон просчитывал ходы не хуже, а то и получше его самого. Больше всего Генри нравилась серьезность, с которой Шмуц относился к его художествам. Портретов с пейзажами, правда, малевать не заставлял, зато часто просил набросать по памяти картинку какой-нибудь особенно хитрой цацки из тех, что Красавчик видел на шеях и запястьях чикагских богатеек, или просто из тех, что были выставлены в витринах ювелирного магазинчика «Шмуц и сыновья». «С сыновьями солиднее. Сам подумай, какой приличный человек согласится делать бизнес с бездетным старым жидом? Был жид, нет жидаи взятки гладки. Другое дело, когда у жида есть сыновья... или сын»,пояснил Соломон Красавчику, и голос его как-то по-особому дрогнул.
«Рисуй, рисуй, сынок...»Шмуц следил за тем, как ловко Генри ведет линию, кладет штрих, растирает пальцем тени. Раздухарившись, Генри обычно фантазировал. Начинал, к примеру, с сережки, потом дорисовывал мочку, потом ухо, абрис лица... «Ну хватит... Дальше не надо. Вот ведь разошелся, художник»,добродушно посмеивался Соломон, и Генри краснел, откладывал карандаш в сторону. Но в душе был старику благодарен за то, что тот видит в нем не только медноголового громилу, способного держать в руках лишь кольт да пачку купюр.
В общем, Соломону Шмуцу Красавчик доверялне то чтобы сильно (довериевещь интимная, вроде кальсон, поэтому выворачивать его наизнанку не следует никогда), но больше, чем прочим. Только Соломон слышал о «тайной норе» Красавчика, только Соломон был в курсе истории с Малышом Стиви и считал, что «снимать» Малыша со стуладело зряшное и гиблое. Соломон отговаривал от налета на тюрьму, ругался, брызгал слюной и грозился запереть Красавчика в погребе. И вот именно поэтому Красавчик до сих пор не мог понять, что же произошло потом, и почему старик сдал Генри «чертовым масонам».
«Обгадился. Наверняка, обгадился от страха и меня слил... Вот ведь скунс в ермолке»,злился Генри и представлял, как в квартирку Шмуцев завалился Капрал с парой крепких ребят, прижал к буфету тетку Розу и пригрозил перерезать жидовке горло. «А, скорее всего, бабок ему пообещали. За бабки Соломон маму родную продаст! А как ловко придуривался! Строил из себя... Сынком называл. Вот теперь, благодаря «папаше» и кукуй тут, в этой богом забытой дыре, с дырой в заднице».
Генри понимал, что злость егоот бессилия, и что винить Шмуца глупостарикашка ни при чем, что решение взять странный заказ принял он сам, и никто его к этому не принуждал. Что в перестрелку с турками он влез по глупости из-за едва знакомой девчонки, которой след простыл. Все это Генри понимал, но поделать с собой ничего не мог. Он уже второй месяц прел под пуховыми одеялами, смолил турецкий кислый табак и злился. Злился на мадам Капусту, распекающую за стеной новую горничнуюдебелую армянку, ни капли не похожую на рыженькую Эйты. Злился на Ходулю, от которого с полмесяца назад пришла запоздавшая телеграмма. В телеграмме Ходуля писал, что Гусеницу ему добыть не удалось, а значит, время, отведенное на поиски цацки и спасение Малыша, сократилось до минимума. Генри злился на то, что под бинтами адски свербит, злился на вопящих за окном кошек, на промятую перину, задравшиеся простыни и на доктора. На доктора Потихоньку (так Красавчик окрестил однорукого турецкого хирурга) злился особенно.