Я так и сказала, Молли поправляет свою гладкую лоснящуюся шапку крашеных хной волососторожно-осторожно, чтобы не потревожить ни прядии ныряет в камеру.
В эти последние часы 1999 года, когда весь Лондон собрался на Трафальгарской площади, Стренде и обеих набережных Темзы, некоторые отчаянные смельчаки вознамерились испытать судьбу, рассмеяться в лицо смертельной опасности
Разве говорится не «искушать судьбу»? ни с того, ни с сего говорит звукооператорша.
Да ладно, потом продублируем, говорит Молли, откашливаясь. Рассмеяться в лицо смертельной опасности, бросить вызов, гм, тому, чего другие так боятсяа именно, остаться в стороне от людских глаз, которые помогут им не исчезнуть. Скажите, сэр, вы не боитесь исчезнуть или, может быть, как раз надеетесь на это? И если да, то почему?
А? волосатик растерянно смотрит на меня. Что?
Давай по порядку, Барбара Уолтерс, говорит звукооператорша, начиная скучать.
Барбара? не понял волосатик. Мне показалось, вы сказали, что ее зовут Молли.
Оператор начинает смеяться.
Заткнись, говорит Молли, не оборачиваясь. Так, все по порядку. Вы не боитесь исчезнуть?
Никогда не исчезал, даже не могу себе представить, как это бывает.
Женщина поворачивается ко мне.
А вы, мадам?
«Мадам? Если есть на свете справедливость, то исчезнет она, а не я», думаю я про себя, а сама специально смотрю себе под ноги:
Яфаталистка. Думаю, если мне суждено исчезнуть, то я исчезну, что бы я ни делала. А нет, так нет.
Молли наклоняется и заглядывает мне прямо в лицо, так что и мне приходится на нее взглянуть. У нее карие глаза с опущенными вниз уголками, веки тоже полуприкрыты, и это придает ей вид человека усталого и искреннего. В той части Америки, откуда я родом, женщины идут в тележурналистику, когда понимают, что карьера модели накрылась, в надежде покорить последнюю вершинустать телеведущей. С другой стороны, возможно, Молли-то как раз пришла в тележурналистику, именно с тем, чтобы заниматься тележурналистикой. Она совсем не 90-60-90в моем районе, одном из самых неблагополучных в городе, где я раньше жила, сошла бы за второй сорт. За это она должна мне нравиться, но я чувствую одно только раздражение.
Когда люди исчезают, обращается она ко мне, четко проговаривая слова, как учительница, когда говорит «внимание, этот вопрос будет на выпускном экзамене», как вы думаете, как это называется?
Я пожимаю плечами:
Нирвана?
Волосатик сильно толкает меня локтем:
Она сказала «исчезают», а не «пускают пулю в лоб».
Он запрокидывает голову и разражается в небо нечеловеческим хохотом. Через несколько секунд он понимает, что смеется один.
Боже, как холодно, говорит ему Молли. Так куда они попадают, как вы думаете?
Он глядит на нее так, как будто не верит своим ушам.
Куда они попадают? Суда же, куда попадает лопнувший мыльный пузырь, куда же еще?
Так куда же? не отстает Молли.
Волосатик складывает на груди руки, аккуратно, чтобы не проронить ни капли пива.
Вы с подвохом, да?
Молли смотрит сначала на меня, а потом на своих коллег. Все начинают смеяться, и на этот раз волосатик оказывается единственным, кто не смеется. Звукооператорше приходится вытирать глаза рукавом свитера.
Боже, говорит она, борясь с икотой, чего только не сделаешь, чтобы продлить свое существование.
Эй! Э-эй! новый голос прозвучал откуда-то сзади. Эй, сюда, здесь телевизионщики! У них камера, они в прямом эфире!
Соседний паб пустеет на глазах, посетители лезут из всех щелей, в том числе, наверное, из окон. Качаясь, пошатываясь и спотыкаясь, они все же неотвратимо приближаются к нам. То есть, к телевизионщикам.
Молли вертит глазами.
Вообще-то мы не в прямом эфире
Заткнись, Молли, говорит звукооператорша, глядя на надвигающуюся пьяную орду. Раз они говорят, в прямом, значит в прямом. То есть, если ты конечно не хочешь, чтобы тебя здесь перемонтировали, как в тот раз.
Молли хотела было уже разозлиться, но передумала и зачем-то побледнела.
Может, отдадим им камеру и смоемся?
Отлично, говорит оператор, плакал мой залог.
Выбирайили залог, или яйца, говорит звукооператорша, все еще глядя на приближающуюся толпу. Выбирай, парень.
Вот только времени выбирать уже не осталось; поразительно, как быстро может передвигаться неуправляемая пьяная толпа в канун, как они считают, нового тысячелетия, особенно, пытаясь добраться до чего-то, чтокак они спьяну решилиспасет им жизнь. Или душу. Мой папа был такой же быстрый, особенно когда дело касалось выпивки. Он набрасывался на каждый стакан так, как будто на дне, под мерой жидкости скрывался ответ на загадку Вселенной. Существует ли он еще, я понятия не имею.
Ты, рыгает некто в майке с короткими рукавами, неверной рукой указывая на Молли. От пьянства все мышцы его лица обвисли и спутались; он похож на бладхаунда или какую-то еще более морщинистую породу. Это самое Вы, это хотите взять у нас интервью?
Мы-то? Просто мечтаем, говорит звукооператорша и сует ему под нос мохнатую «колбасу». Ну, говорите, что вы обо всем этом думаете? Англия желает знать.
Странно, они не похожи на «Си-Эн-Эн», говорит кто-то.
Нет, это новости канала «Скай», говорит тот, что с короткими рукавами. Интересно, когда он поймет, что на улице холодно? Хотя думаю, он настолько пьян, что даже замерзнув насмерть, так ничего и не почувствует. Он начинает грозить пальцем звукооператорше, уже готовый прочитать ей какую-то лекцию и вдруг вспоминает, что должен говорить в камеру. На это уходит целая минута, но вот, наконец, он нашел направленный на него телеобъектив. В этот момент камера не более устойчива, чем он сам; оператору не нравится то, как нас окружают люди из паба, и я его не виню. У них такие кровожадные лица; кажется что они хотят не сняться на камеру, а изнасиловать ее. Впрочем, по лицам видно, что они не уверены, как конкретно насилуют камеры, но готовы экспериментировать. Если понадобится, всю ночь.
В новом тысячелетии, если, конечно, доживу, буду помнить, отмечаю я про себя, никогда не давать пьяной толпе почувствовать общую цель.
Пары алкоголя во всех разнообразных ферментных формах и букетаххмель, солод, можжевельник, виноград, всевозможные сахарапронизывают воздух. Хороший ассортимент в этом пабе. Был хороший. Я отчего-то понимаю, что нашу съемочную группу заметили, только потому что в баре и подсобке все кончилось.
Я про эти исчезновения много думал, мно-ого думал, говорит чувак, качая пальцем перед камеройЛюди исчезают, а никто не знает почему. Я знаю почему. Я знаю. Это потому что средства массовой информации захватили слишком много власти, вот почему
В эту секунду со всех сторон поднимается такой гам, что его уже не слышно. Кричат, во всяком случае, на него. Трудно сказать наверняка, каковы их общие чувстватакое впечатление, что тех, кто шумно выражает согласие столько же, сколько и тех, кто поливает его последними словами, причем каждый их них проспиртован не меньше, а то и больше, чем он. Я начинаю терять ориентацию; похоже, алкогольная истерия еще более заразна, чем ее трезвая разновидность.
Просто поразительно, как быстро Молли запрыгивает на скамейку рядом со мной и начинает махать руками, требуя тишины. Еще удивительнее то, что гомон вокруг разом стихает, от чего она столбенеет, как и все остальные, включая меня.
Молли откашливается и четко произносит:
Дайте человеку закончить.
Повисает долгая пауза, пока до всех доходит. Наш теоретик СМИ с короткими рукавами тоже взбирается на скамейку рядом с волосатиком и оглядывает собравшихся.
Правильно, говорит он, дайте мне закончить, это очень важно. Эти самые средства массовой информации захватили слишком много власти, вот. Слишком много власти захватили, получается, если на тебя не смотрит поганая телекамера, то ты никто. Ловко это у них получается, если ты не в телевизоре, значит ты пидор.
Ты кого пидором назвал? Сам такой! кричит кто-то из толпы.
Да, я не то имел в виду, кричит чувак, но все опять начинают галдеть и спихивают его со скамейки. Тощая, как проволока женщина с плохо прокрашенными волосами цвета меди занимает освободившееся место и, требуя тишины, вздымает вверх похожие на две палки руки.
Не только СМИ, ревет она хриплым, но внушительным голосом, прямо церковный орган, который смолит по три пачки в день. Это папарацци, это месть папарацци!?ни давно уже объединились с темными силами, а когда мы два года назад попытались избавиться от них, они поклялись расправиться с нами раз и навсегда. И сделали это!
Волосатик смотрит на меня, он настороже.
О Господи, кто оставил клетку открытой?
Не удержавшись, я улыбаюсь ему в ответ.
А кто сказал, что она вообще закрывается?
Чертовы папарацци! ревет ораторша. У них теперь есть цифровые камеры, они сканируют все что угодно прямо в компьютер! Вот где нужно искать пропавшихв компьютере! Не нужно направлять на нас свои камеры, уберите свои поганые камеры! Разобьем их, пока они не засосали нас этими пылесосами, как чертов сор, и не скинули на жесткий диск каких-нибудь онанистов, чтобы совращать наших детейвот чем они занимаются в этом поганом Интернете
Я не могу понять, то ли смеяться, то ли аплодировать ее остроумию и изобретательности, но вовремя соображаю, что буду единственной, кто смеется или аплодирует. Все остальные сгрудились вокруг оператора и звукооператорши в едином, искреннем порыве волнующегося людского моря. Такое можно увидеть, разве что в кино эпопеях из жизни гладиаторов.
Остановитесь! Остановитесь! визжит Молли, подразумевая поначалу нападение на своих коллег, а затем уже обращаясь к множеству страшных пьяных рук, стаскивающих ее со скамейки. Она заваливается задом и случайно цепляет ногой мою голову, так что я валюсь на волосатика. Мы одновременно падаем на землю, и я не пойму, то ли он борется со мной, то ли пытается помочь, то ли защищается, думая, что это я с ним борюсь. А может быть, это вообще не его руки.
Я закатываюсь под скамейку и сворачиваюсь калачиком, зажмуриваю глаза, стискиваю зубы, сжимаю сфинктер, стараясь не слышать, как съемочную группу разрывают на части, ожидая услышать звон разбитого стекла, когда они приступят к надругательству над камерой
Время идет; в отдалении я слышу выстрелы. Нет, это Англия и Новый год, это салют. Я еще слышу
Я ничего не слышу, кроме стука собственного сердца. Сначала я не могу поверить в это и прислушиваюсь повнимательнее. Салют в отдалении; никаких криков, никакого звона разбитого стекла, никаких сирен. На это уходит вечность, но, в конце концов, я заставляю себя разогнуться и разжать все, кроме глаз. Потому что не хочу видеть то, что совершила пьяная орда, объединенная общей целью, для того, чтобы искоренить педофилию в Интернете.
Когда же Я все-таки набираюсь смелости открыть глаза, после еще одного витка бесконечности, смотреть оказывается не на что, кроме оставшейся на траве камеры. И больше никого. Ничто не напоминает о том, что здесь вообще кто-то был, кроме перевернутой банки лагера, принадлежавшей волосатику. Все что в ней оставалось, теперь уже точно вылилось.
Я выползаю из-под скамейки и оглядываюсь вокруг. Бомжей нет, друзей волосатика тоже не видно.
Я подхожу к камере и поднимаю ее. Она даже тяжелее, чем я думаланичего удивительного. Я гляжу в окошко и вижу на фоне резкого изображения даккетовской травы большие мигающие красные буквы:
ПЕРЕПОЛНЕНИЕ ПАМЯТИ
Я смотрю на фонарь и столбик у наземного перехода. На них такими же красными буквами, мигает то же самое слово:
ПЕРЕПОЛНЕНИЕ ПАМЯТИ ПЕРЕПОЛНЕНИЕ ПАМЯТИ
Я осторожно кладу камеру обратно в траву и снова присаживаюсь на скамейку. У меня нет часов, но я уверена, что время уже за полночь. Наступил новый год, новый век, новое тысячелетие, и ничего тут не поделаешьраз уж я зашла так далеко, можно и подождатьчтобы увидеть, кто придет разгружать эти камеры.
Интересно, каким проявителем они пользуются?
Николас БлинкоАнглийский Астронавт
Гарри считал головы на танцполе, когда к нему подлетел вприпрыжку здоровенный детина со словами: «Черт побери, старина, глазам своим не верю».
Гарри поднял глаза и увидел перед собой лицо в обрамлении кучерявых волос, расплывающееся в широкой улыбкенастоящий белый африканец, большего сходства нельзя и найти. Гранджевая бородка. По подсчетам Гарри, парень был ростом никак не меньше десяти футов, а из-за прически казался и того выше. Увидев такого раз, нескоро забудешь. Гарри только пожал плечами.
Парень, ты должен меня помнить, я Моби. Прошлый год в Гоа ты был там с командой Йони, а я с Арно Егалем. Вспомнил? Ну, все эти ребята
Гарри кивнул. Возможно. И ответил: «Все мы братья-путешественники, идем по знакам».
А что еще здесь скажешь. Музыку не перекричать. В любом случае, это было в Гоа, Гоа, в прошлом. Белые пляжи, белая жара, растворяющая белизна. Он умиротворенно улыбнулся и повернулся к танцполу. Он подсчитал, что среди танцующих не менее пяти процентов были вооружены, в основном, ружьями, но попадались и механические пистолеты. Гарри был маньяк подсчетов. Процент стрелков он воспринял как соответствие и подтверждение пророчества. Эту пятерку он считал апостольским процентом. Это был вопрос математики и веры: пять процентов зажигали свечи, десять задували их, а остальные восемьдесят пять оставались навсегда потерянными для борьбы и света.
А этот Моби все крутился рядом, пытаясь заглянуть ему через плечо и дотянуться до уха: «Ну как, жутковато?»
А?
Ну, видеть всех этих ребят с автоматами.
Он говорил с типичным плюс-акцентом, то есть с местным акцентом, к которому добавляется американская жесткость. Он даже говорил по-американски: сказав «ребята», он имел в виду и девушек.
Мимо прошла девушка в военных шортах и бикини. На плече у нее висел автомат, свободный конец патронтажа был пристегнут к стволу эластичным ремнем. Моби улыбнулся ей и показал «пять», а потом повернулся к Гарри:
Моя подруга. С тех пор как она мобилизовалась, я ее совсем не вижу. Просто беда.
Всегда надо быть готовым, отозвался Гарри.
Верно, кивнул парень, мол, ничего уж тут не поделаешь.
А Гарри думал: «Быть готовым? Разве это не клубный девиз? Здесь явно какая-то несостыковка». В голову лез всякий бред.
Но тут парень опять обратился к нему:
А ты давно в Израиле?
Я приехал поза: поза вчера. Гарри решил, что парень сам сообразит сколько дней назад это произошло.
Что? Двадцать седьмого? А откуда?
Гарри попытался что-то сообразить, но в голове у него была путаница дат и мест без названия.
Парень захохотал, «Черт, парень, ты не помнишь! Не знаю, под чем ты, но должен это попробовать. Вы, англичане, совсем сумасшедшие.»
Гарри уклончиво усмехнулся. Не сумасшедший, а просто выбившийся из ритма. Бывает, что и мелодия выпадает из синтезатора. Цифры сложились не в ту частоту. Может быть танец здесь поможет.
Вернувшись к бару, Моби рассказывал своей подружке: «Этот чувакпросто нечто невероятное. Он даже не знает, откуда приехал. Говорит, что просто дико выпал из контекста».
Моби обернулся и показал на него. Гарри пересекал танцпол как шагающий экскаватор, размахивая в воздухе руками. Клуб находился в подвале двухэтажного здания на Яффа-Роуд в центре Иерусалима. Здесь тесновато, но мест, где играют транс очень немного. Во всяком случае, Моби здесь нравилось. Он всегда говорил, что здесь можно встретить отвязанных ребят, как раз таких, каких он встретил во время последних своих каникул в Гоа. Моби ходил в клуб раз в неделю, приезжал на машине предков из Абу Гоша, в тринадцати километрах оттуда.
Этот парень везде побывал, рассказывал Моби, в Ко Пан Га, Гоа, в Лунных Горах. И приехал сюда, чтобы встретить новое тысячелетие.
Илли кивнула и посмотрела на часы. Музыка напрягала, а утром ей надо быть на базе. Она поправила свой узи, переместив его на спину, встала и сказала: «Моби, мне пора».
Ты слышала о психоделической новогодней вечеринке в Негеве?
Она слышала, только в эту ночь у нее дежурство. И вообще, она не была уверена, что хочет праздновать тысячелетие. Она еще не решила. Она прочитала статью, где говорилось, что для израильтян это не имеет значения. Потом несколько политиков подняли в Кнессете вопрос о бойкоте. Потом они сказали тоже самое уже вне парламента, в теленовостях. Илли считала, что раз она на службе, то не ей решать, является ли встреча тысячелетия богопротивной, антиизраильской или чем-то в этом роде.