Ее обожгло нечаянной радостью. Контакты с внешним миром были запрещены, монахи строго следили за соблюдением этого правила, но некоторым воспитанникам было позволено проводить праздники в семье, а близнецы жили по соседству с одним из немногих друзей ее детства.
Габриэль раскрыла ладонь, бросив настороженный взгляд в глубину коридора, и под прикрытием широкой хламиды загораживающего ее Клауса быстро пробежала взглядом текст. Знакомый почерк бабушки заканчивался парой предложений, написанных другой рукой, и Габриэль улыбнулась, заметив простую букву «Д» вместо подписи.
Ее друг детства, для которого любые интриги и секреты были попросту хлебом насущным, с радостью включился в сложную проблему налаживания связи между заключенной в монастырской школе Габриэльи ее бабушкой, Лаурой ван дер Стерре, единственным человеком, способным помочь внучке.
Записка от бабушки грела ладонь; казалось, полумрак монастыря внезапно наполнился запахом цветов и пением птиц. Габриэль знала, что ей нужно делать: учиться, тренироваться, принимать правила; делать вид, что она полностью разделяет их доведенные до крайности религиозные догматы, делать вид, что она верит в предназначение своей семьи.
И ждать, когда наступит день, и она сможет навсегда оставить позади все это безумиеи жить обычной, нормальной жизнью
Берлин, настоящее время
Небо над головой блеснуло лучом солнца, ветер разогнал обложную пелену туч. Продавец кофейни, вышедший на порог глотнуть свежего осеннего воздуха, приметил новую посетительницу и окинул ее изучающим взглядом.
Девушка, одетая в стильный белый свитер и темно-бордовые штаны, задумчиво изучала выставленный на улице щит с акционными предложениями. Ее светлая, почти фарфоровая кожа обладала теми неяркими, но безошибочно узнаваемыми тонами персика и сливок, по которым сразу становилось понятно ее кельтское происхождение. Образ дополняли волосы того редкого клубнично-золотистого оттенка, который тоже был характерен исключительно для обитательниц туманного Альбионаи так редко встречался в Берлине.
Подняв взгляд, она улыбнулась, и парень не мог не отметить ее до невозможности яркие, смешливые голубые глаза.
Жду подругу, объяснила она, отрицательно качнув головой в ответ на услужливо распахнутую дверь. Парень понимающе кивнул и не слишком охотно потянул на себя дверь, позволив манящим ароматам свежей выпечки просочиться на улицу. Девушка сделала было шаг за нимно тут же со вздохом покачала головой и вместо этого опустилась на скамейку у фонаря.
Лиза Уингейт смотрела на причудливый солнечный узор на вымощенной брусчаткой улице, рассеянно следя за тем, как сизые голуби осторожно подбирают завалившиеся в стыки камней крошки, и задавалась вопросом, отчего пропавшая на три года Габриэль ван дер Стерре вдруг вернулась в Берлин
Гадать можно было до бесконечности; конечно, они поддерживали связь, изредка сообщая друг другу разные мелочи, происходящие в ихтеперь такой разнойжизни. Но Габриэль всегда была скрытной, и по-настоящему Лиза не имела ни малейшего представления о жизни подруги в Лондоне. Отсутствие сведений было по-своему изощренной пыткой, позволяя фантазии самой дорисовывать картину счастливого замужества Габриэль и вот снова Берлин?
Старый договор был в силе: они должны были встретиться в любимом кафе студенческих времен, поговорить, узнать, что нового у них обеих случилось за прошедшее время и после неожиданного, совершенно непонятного звонка Марка Лиза вдвойне ждала этой встречи.
Легких шагов почти не было слышно за уличным шумом. Темноволосая девушка в кожаной куртке и кедах обошла небольшую лужицу, собравшуюся во вмятине на плитке; в зеркале воды одиноко плавал красный осенний лист. Лиза подняла глаза, увидев отражение синевы в воде.
Габи!.. Я уже думала, что ты не придешь. Лиза заинтересованным, полным почти ревнивого любопытства взглядом изучала лицо подруги, ее дорогой, стильный свитер цвета гортензий, небрежно заправленный с одной стороны в джинсы, куртку-косуху и подростковые, нарочито хулиганские кеды.
Габриэль изменилась: прошедшие три года не только поменяли ее предпочтения в одежде, но и отпечатались на лицекакой-то новой, совсем недавней уверенностью, к которой она еще не привыкла; это было видно и ощущалось сразу
Лиза. Нет, я же обещала, голос был тем же, и это поневоле путало, мешало полностью осознать перемены.
Давно не виделись. Лиза похлопала по скамейке рядом и улыбнуласьмилой, ни к чему не обязывающей улыбкой. Ей еще предстояло разобраться в этой, новой Габриэль, и не стоило торопить события. Перекати-поле, каким ветром тебя занесло в Берлин?
Меняю декорации, не сразу отозвалась Габриэль; она скрестила руки, Лиза рассеянно скользнула взглядом по длинным, тонким пальцам подруги и из расфокусированного ее взгляд внезапно стал острым.
Я уже отчаялась увидеть тебя вживую вне моих родных берегов. Устала от легкого, приятного, бесконечного дождя? Да, ей не почудилось, кольца действительно не было. Сердце пропустило удар, неприятно удивив ее саму. Оставила Марка мокнуть в Лондоне?
Я от него ушла, Габриэль сказала это так, как отвечают на вопрос о погоде: равнодушно, почти не думая. Лиза отвела глаза, пытаясь преодолеть внезапный укол раздражения: Марк был хорошим, достойным человеком; он не заслуживал лишь мимолетного упоминания.
Но Габриэль всегда былаГабриэль. Она редко по-настоящему думала о людях, окружающих ее, не ставила в фокус их присутствие, их надежды и чаяния она словно жила в каком-то своем внутреннем мире, в постоянном ожидании чего-то. И все жеслучался у нее этот острый, почти страшный взгляд, когда хотелось обернуться и спросить, что же такого Габриэль Стерре рассмотрела позади, за спиной; что способно пробить эту броню, отделяющую ее от мира.
Многие считали эту ее отстраненность надменностью, эгоизмом; Лиза думала иначе. Но сейчас неприятно было слышать, как Габриэль одним махом равнодушно разделывается с Марком. Она с удивлением и отчасти досадой поняла, что все еще ревнует его, до сих пор так и не сумела полностью сжиться с тем его выбором.
Прости, не сразу отозвалась Лиза, старательно убирая из голоса нотки горечи, не подобающие воспитанной англичанке, я не знала, не стоило спрашивать. Но, возможно, все и к лучшему?
Удивительно, как люди могут не замечать очевидного, не замечать, как не подходят друг другу мужчина и женщина, говорящие друг другу слова любви
Марк Шоффилд был как раз тем типом мужчины, что был способен привлечь Лизу Уингейт: спокойный, сдержанный, рассудительный. Он никогда бы не стал ограничивать полет ее мыслей, не стал бы читать нотаций, а рыжеволосая красавица с ярким синим взором смогла бы отлично вписаться в его жизнь.
Но Лиза могла сколько угодно бросать многозначительные взгляды в сторону Марка: он видел лишь Габриэль, безнадежно и упрямо отыскивая ее лицо в студенческой толпе
Ты не удивлена. Габриэль бросила на подругу мимолетный взгляд, и Лиза невольно поежилась: стоило ей вспомнить, что эти темные карие глаза были способны замечать то, что люди пытались скрыть
Действительно. Лиза заставила себя стряхнуть печаль и улыбнуться. Она чуть склонилась вперед, отчего слова прозвучали доверительно и слегка интимно: Мне всегда казалось, что однажды ты уйдешь от него в ночь босиком, как цыганка, а он так и не поймет, что случилось.
Романтично. Габриэль была мрачна, но и эта эмоция была лучше, чем прежнее равнодушие. Но почему?
Из всех вопросов этот был самым сложным. Действительнопочему?.
Мир держался на разнообразиивидовом, умственном и физическом. Люди не были черно-белыми, их личности пестрели радугой оттенков, и было глупо напрочь отвергать или полностью принимать то, что они собой представляли. Габриэль, с виду серьезная и открытая, оставалась в глазах Лизы загадкой. Что скрывала эта девушка, способная нарядиться цыганкой среди разношерстной студенческой толпы?
У нее были тайны; часть этих тайн была известна Лизе, и пусть даже семейные проблемы Габриэль были лишь верхушкой айсбергаона никогда по-настоящему не нуждалась в защите. Габриэль всегда казалась сильной; она могла переступить через событие, человека, беду но мог ли Марк?
Потому что вы из разных пьес, задумчиво проронила Лиза, накручивая на палец золотистый локон. Тыиз «Макбета», он даже не знаю, из «Пиратов» Салливана?
Теперь она знала, почему звонил Марк, и мысленно решила связаться с ним сразу же, как только останется одна. Марк был тихим омутом, он мог переживать всерьез кто знает, как отразилось на нем это расставание?
Взглянув за спину Габриэль, Лиза наклонилась ближе и заговорщически прошептала:
Кстати, о драмах: а это что за подозрительный тип? Широко распахнутые голубые глаза светились озорством. Тот, что у дверей кафе, смотрит на тебя.
Габриэль резко повернула головуи Лиза увидела, как ее мгновенная напряженность сменилась облегчением: чуть опустились плечи, расслабились на мгновение вцепившиеся в скамейку руки.
Высокий парень в кожаной куртке небрежно отсалютовал им кофейным стаканом и неторопливо подошел к скамье. Он коротко кивнул Лизе и взглянул на Габриэль. Его светлые серые глаза были странно холоднымихолодными настолько, что захотелось поежиться.
Я Лиза. Мне кажется мы знакомы? с преувеличенной вежливостью осведомилась англичанка. Хотелось его задеть, отвлечь внимание и при этом она не могла выбросить из головы мысль, что где-то уже видела этот поворот головы, эти растрепанные волосы, светлые глаза.
Где? При каких обстоятельствах?
Не думаю. Филипп, проронил парень, по-прежнему не отводя взгляда от Габриэль. Было ощущение, что он воспринимает рыжую англичанку лишь как досадную помеху своему разговору с другой, и Лиза выгнула бровь, вопросительно покосившись на подругу. Ты видела расписание?
Габриэль вытянула ноги, выставляя на его обозрение свои кеды, и ответила ему сообщнической усмешкой.
Видела. Жаль, Вайлахер сегодня не выступает, мне понравилось но, кажется, Роде будет в четыре часа рассказывать об оружейных традициях Бельгии. Я должна это услышать, в голосе Габриэль звучало удивившее Лизу воодушевление. Сложно было представить, что кто-то на полном серьезе мог интересоваться подобным
Я не смогу попасть на лекцию Роде, у меня личная встреча с Вайлахером, в голосе Филиппа сквозила легкая обеспокоенность, словно он просил прощения за свою занятость.
Ничего страшного. Габриэль рассмеялась и лукаво наклонила голову. В конце концов, все интересное со мной случается только в твоей компании.
Филипп усмехнулся в ответ, и его глаза на мгновение потеплели. Он кивнул сразу обеим, прощаясь, и пошел прочь. Габриэль провожала его взглядоми Лиза не без горечи отметила, что никогда раньше не видела у нее такого выражения лица. Уж точно не тогда, когда Габриэль смотрела на Марка
Я его знаю, задумчиво проронила Лиза, и Габриэль повернула к ней голову.
Да?
Не помню откуда. Рыжая англичанка нахмурилась, приложив кончики пальцев ко лбу. Но знаю, что уже видела твоего ухажера где-то в не самом хорошем месте.
Он не мой ухажер, возразила Габриэль.
Вместо ответа Лиза лишь снисходительно покосилась на нее.
* * *
Филипп шагал по асфальту, удерживая в небрежном захвате картонный стаканчик с черным кофе. У него оставалось еще сорок минутбольше чем достаточно, чтобы дойти до места. Вокруг жил своей жизнью деловой утренний Берлин, но МакГрегор едва обращал внимание на то, куда идет, потому что был слишком занят размышлениями о том, что только что услышал.
Он верил в предопределение, и нечаянно подслушанный разговор был еще одним звеном в сложной цепочке событий, начавшейся с давнего видения.
Но ничего из услышанного и увиденного не намекало на то, что за опасность тенью лежала за ее спиной. Мстительный муж? Ревнивая подруга? Просто какая-то случайность, угрожающая жизни?
Определить было невозможно, но МакГрегор уже знал, что не оставит попыток доискаться истины.
Габриэль
Филипп невесело усмехнулся и заставил себя сосредоточиться на том, куда идет. Мысли о прихотливой, отчаянно смелой девушке, похожей на итальянку, уводили его опасной дорогой; тропой, которой он идти не хотел.
Он видел ее лицо в огне. Знал, что она, вероятно, умрет. И не хотел начинать ничего такого, что не сможет закончить.
И все же она была единственной женщиной, кого он по доброй воле впустил в свой дом. Боевым товарищем, спасенной с моста потерянной душой, и милосердие здесь было совершенно ни при чем.
Он все еще видел в нейсебя. И ту долгую, холодную, отчаянную ночь, когда он сбежал из приюта и был готов пойти куда угодно, лишь бы не возвращаться. Тогда на какой-то краткий миг он всерьез задумался о том, каково это вообщеумереть по своей воле, перестать существовать. Перестать страдать. Задумалсяи его долго тошнило в слякотном снегу у стены какого-то паба; тошнило от отвращения, что он вообще посмел допустить подобную мысль.
Тогда, в этой промозглой шотландской ночи, на плечо замерзшего, почти отчаявшегося мальчишки опустилась теплая, твердая рука. Рука помощи, предопределения.
Рука человека, ставшего ему отцом.
Филипп улыбнулся, как всегда улыбался при этом воспоминании, и тряхнул головой, испугав случайного прохожего резким движением.
Отец не был религиозен, но уважал чужие воззренияудивительно для такого человека. Хотя, если задуматься, этого следовало ожидать.
Они были совершенно разными людьми, шотландский приютский волчонок, любимой компанией которого были музыка и книги, и привыкший осуществлять любую свою прихоть капризный мужчина, стоявший во главе одиозной, жестокой организации. И все же Филипп любил отца со всей силой своей изголодавшейся по теплу души, и тот платил ему той же монетой, снисходительно и безоговорочно принимая все странности своего нелюдимого воспитанника.
Лицо Бруно Хорста было первым видением, которое Филиппу показал огонь и то, что двадцать лет спустя отец был все еще жив, наполняло МакГрегора ускользающей, эфемерной надеждой.
Быть может, и Габриэль
Двери бесшумно разъехались перед ним, пропуская Филиппа внутрь здания. Секретарша наградила его испуганным взглядом, смотря виновато, будто ее только что поймали на чем-то неприличном.
МакГрегор подошел и размашисто расписался в журнале, где витиеватым почерком были старательно выписаны имена; налет старины, намеренный и напоминающей об истории организаций.
Взгляд на мгновение задержался на журнале, на вчерашнем дне и стоящих рядом именах.
Philip MacGregor. Gabrielle van der Sterre. Daniel Verlee.
По коже внезапно продрал мороз.
Как в старой примете; кто-то только что наступил на мою могилу. Смешно.
МакГрегор. Филипп вздрогнул, вырванный из размышлений ненавистным голосом, тенором с отчетливыми нотками издевки. Он неторопливо повернул голову влево, краем глаза следя, как из-за стойки выходит Даниэль Ферле. Испуг секретарши получил неожиданное объяснение, но МакГрегор почему-то не верил, что Ферле опустится до чего-то столь банального, как интрижка с простой сотрудницей; вероятно, на уме Даниэля было что-то более изощренное, что-то, связанное со списком допуска и пропусками.
Не мое дело.
Филипп выудил из кармана бейдж с логотипом организации и неторопливо прикрепил его к серому свитеру, стряхнув с плеча несуществующую пыль. Сегодня МакГрегор изменил костюму и не стал надевать любимую футболку, зная, что Вайлахер непременно пройдется по его наряду и привлечет излишнее внимание к его и без того выделяющейся на общем фоне фигуре.
Смотрю, Вайлахер не теряет надежды заманить тебя в свои сети. Усмешка Даниэля была снисходительной, но Филипп, перед глазами которого все еще стоял образ отца, отказался поддаваться на его игру.
Возможно, я все-таки приму его предложение, спокойно отозвался МакГрегор и ощутил мстительную радость при виде неприятного выражения, на миг промелькнувшего на лице Ферле. Удо Вайлахер, один из лидеров Комиссии, не оставлял надежды перевести Филиппа в Брюссель, но пока что МакГрегор не мог заставить себя расстаться с Лондоном, со своим холодным, восхитительно одиноким домом на окраине.
А может, мое? Даниэль уже не первый год пытался заманить Филиппа работать в свою F &F, «Fabrique du Flemalle», и МакГрегор совершенно не понимал причин подобной настойчивости. Он был на месте в Комиссии, пусть и возглавлял лондонский филиал, а не сидел в главном офисе, в Бельгии.