Ветер завывал.
И море ярилось, чувствуя близость слабых существ, которым самое место в пучинах зеленых. Летели водяные табуны, разбивались о скалы в пенную кровь. И скала вздрагивала.
Замок с нею.
Только старая сосна оставалась неподвижной, как и дед под ней.
Безголосому удалось дозваться, но не вышних тварей, а тех, кто некогда ушел под землю. Тогда-то и поднялись они, и развязали путы, раскрыли тайные тропы опустела темница.
Мэйнфорду было жаль того, другого, преданного родными, проклятого и забытого.
А вскоре началась новая война. И разделились альвы на тех, кому по душе была воля Благого короля, и тех, кто таил на него обиду запомни, внучок, чем выше власть, тем больше вокруг нее обиженных. И поднялись знамена черные, как сама земля и содрогнулись холмы, ибо не способна была защитить их родовая магия альвов. Пусть лишенный голоса, он обрел новые силы. И по знаку его раскрывались земли, проглатывали что альвов, что людей пал бы король Благой, если бы не королева бойся баб, Мэйни, одни от них беды
Море затихло, слушая эту историю, которую наверняка уже знало, но подзабыло, ведь оно, первозданное, было огромно и историй хранило множество.
Когда поняла она, что вот-вот лишится королевства, то и вырезала сердце у второго супруга, и поднесла его в дар Проклятому. И просила о мире хорошо, наверное, просила, если был мир заключен. Но не принял предавшую дважды Неблагой король. Так случился Великий раскол. Альвы помнят о нем. И потомки Неблагого короля ненавидят Благой двор, а дети королевы боятся, что однажды данное Слово сотрется и война начнется вновь
А она начнется?
В Старом Свете началась бы однажды всенепременно началась бы. Альвы злопамятны и ждать умеют, но Старого Света больше нет.
Воспоминание отпустило.
Ушло, словно огромная рыбина под воду, и Мэйнфорд лишь лоб потер. Почему этот разговор раньше не всплыл в памяти? И что еще он подзабыл?
Несвоевременно как.
Лисси, он вклинился в словесный поток. Покороче и сначала.
лица на снимках.
Дед строгий и немного смешной в старомодном своем костюме. Его снимок потемнел и утратил четкость. Стекло пошло мелкими трещинками, и потому различить изображение получается с трудом. Надо бы заменить и стекло, и снимок. Копию сделать. На память.
Опять ты Мэйни, может, все-таки к целителю сходишь? С какого момента ты ушел?
Неблагой двор.
Ах да считается, что в Новый Свет переселились только подданные Благой королевы, но это
Неправда?
Не та правда, которой стоит безоговорочно верить. Перевернутая коронаэто символ Неблагого царства и лет двадцать назад этим символом пользовалась одна корпорация.
мама на снимке молоденькая. Хрупкая. И безобидная
она поставляла кое-какие альвийские штучки. В частности, изготавливала игрушки. Не для всех, естественно. Плюшевого медведя, стоимостью в полторы тысячи талеров, далеко не каждый мог себе позволить. Впрочем, игрушкиэто так, мелочи альвийские шелка, масла, кое-какие эликсиры медицинское оборудование. «Корона» просуществовала лет пять. А потом попросту исчезла.
Мэйнфорд повернулся левее.
Общий снимок. Парадный.
Мама очень любила такие, демонстрирующие единство семьи. Она и Джессемин сидят, взявшись за руки. Справа от матушкиотец. Рядом с нимГаррет. И Мэйнфорду место нашлось, и странно видеть себя со стороны, слишком хмурого, слишком массивного, неуклюжего.
Непохожего.
Конечно, компании не исчезают бесследно, но с этой случилось именно так. И главное, что из всего, ею произведенного, остались сущие единицы к примеру, достоверно известно о пяти медвежатах. Три находятся в музее. Один у меня. Второйв другой коллекции, это Алиссия произнесла с немалым раздражением. Твой будет шестым
Я рад.
Если ты не солгал насчет номера. Этот медведь был приобретен Аниасом Ульвером, миллиардером, для своей любовницы Элизы Деррингер
Что?
Аниас Ульвер, спокойно повторила Алиссия. Могу по буквам продиктовать. Только он уж лет пятнадцать как мертв
Женщина. Ты сказала, ее звали
Элиза Деррингер. Во всяком случае, все ее знали под этим именем, хотя онолишь псевдоним это был чудесный роман. В свое время о них много писали. Он увидел Элизу в ее постановке «Волшебных снов», кстати, по альвийской легенде сделана, и влюбился. Он ухаживал за Элизой, послал ей букет роз из белого золота и купил дом на Острове.
Неплохо.
Я тоже так думаю. Преподнес алмазное колье с подвеской в сто сорок пять карат. Он умел шокировать публику. Ходили слухи, что они собираются пожениться, но потом Аниас погиб. А его наследники, как сам понимаешь, не горели желанием поддерживать Элизу. Даже пытались судиться, вернуть дом, но здесь уж ничего не получилось. В общем, я готова купить этого треклятого медведя. Пусть твой человек сам назовет цену!
Элиза.
Деррингер.
Элиза Деррингер.
Имя, которое он когда-то охотно вычеркнул из памяти, вдруг вновь всплыло. И вот что с ним, с именем, делать? Избавиться не выйдет, но какое отношение Тельма имеет к той Элизе?
Мэйни, ты тут? дверь распахнулась, мало что не ударив о стену. Заканчивай со своими разговорами там Джаннер повесился.
Глава 4
Повесился?
Громко сказано. Скорее уж повесили. И так хорошо повесили, что тело и спустя несколько дней не сорвалось.
Тельма смотрела на него снизу вверх. И Джаннер казался ей рыбиной, которую вытащили на берег, пристроили на лесах, да и забыли так. И в этой рыбине не было ничего страшного и даже отвратительного.
Свалка.
Река. Вода кажется близкой, но близость эта обманчива. До нееярдов триста, а то и четыреста. Земля, отравленная близостью завода. Редкие клочья осоки. И ямины-ловушки, заполненные до краев полужидкой черной грязью. В такую ступишь и провалишься, а земля лишь вдохнет, хлюпнет да и выровняется.
Чуть выше виден сизый силуэт завода.
Чуть ниже тонут в тумане блоки многоэтажек.
Кружатся над свалкой чайки. И наверное, где-то здесь, рядом, нашли гнездо Безумного Ника. А девушку, изрезанную лилиями, чуть выше по течению.
Тельма стоит.
Ей так велели. Не мешать. Не мешаться. И вообще, быть может, посидеть в машине. Дождь ведь. От чтеца в дождь немного толку. И молоденький констебль, которому волею Мэйнфорда выпало держать зонт над головою Тельмы, лишь вздыхает. Ему хочется оказаться там, за желтою полицейской лентой, в гуще событий, а он с Тельмой мается.
Что здесь когда-то было? Тельме надоело молчать. В тишине оживали воспоминания, перехваченные у Аманды, а она пока не способна была справиться с ними.
Здесь? констебль вздрогнул.
Наверное, в мечтах он уже раскрыл это дело. С лету, как оно бывает. С первого шага. Заметив важную улику, которую пропустили и начальство, и техники, и гончие, что ныне носились по грязи, пытаясь обнаружить хоть что-то.
И именно эту призрачную улику, а с нею и догадку о том, как оно все на самом деле было, паренек сжимал в кулаке. А зонт зонтэто временно.
Он еще добьется признания.
И похвалы.
И быть может, звания внеочередного. Или даже медали вместе со званием. У честолюбия вкус мятной пастилы. Не сказать, чтобы Тельме вовсе не нравилось, но она предпочла бы немного иное.
Здесь, повторила она. Что было?
Он огляделся, словно увидев берег впервые.
Видишь, там на краю, Тельма решила подсказать. Не то чтобы ей действительно так уж интересно было, но тишина и дождьхороший повод для беседы. Там явно остатки каких-то зданий
Белый кирпич. Немного камня.
Эти здания если и существовали, то довольно давно. Ныне от них осталось полторы стены да одинокая кирпичная труба, устремившаяся в небеса.
Н-не знаю, вынужден был признать парень.
Военные склады, грязь влажно чавкала под ногами Мэйнфорда, а земля вздыхала, точно сожалея, что все ее ловушки, все ее ямы разом слишком малы для массивной этой фигуры. Когда-то это была окраина. Там, он махнул в туман, в сторону завода, разместили третий гвардейский полк. А здесьи склады. Ничего криминального. Еда. Ткани. Мыло. Поднимали вверх по реке баржи, потом перегружали. Позднее полк передислоцировали. Склады еще использовали, но оказалось, что место для них выбрано неудачно. Сама видишь
Тельма видела.
Сквозь муть дождя, сквозь тонкий флер тумана. Склады вырастали из земли, неуклюжие, мрачные здания, возведенные явно наспех. И строили их рабы, скрепляя растворы проклятьями
это было давно.
Их пытались как-то использовать. Берег укрепляли, но без толку, Мэйнфорд, выбравшись на твердую землю, попытался сбить грязь с сапог. Иди в машину. Нечего здесь мокнуть.
А взглянуть?
На записи взглянешь. Все одно толку от тебя ты ела? Бледная какая-то.
Это убийствоа Тельма не сомневалась, что Джаннер в жизни не наложил бы на себя руки, не та натура, Мэйнфорд расследовать будет, ибо так положено, но без особого рвения.
Она ничего не сказала.
И когда констебль тронул ее за локотьон все еще надеялся побывать у воды, где торчала из грязевой ямины журавлиная шея древнего крана, подчинилась.
В машине было жарко.
И жар этот мешал дышать. Он тысячей незримых игл впился в заледеневшие руки, и Тельма с трудом сдержала стон. Забыла. Засмотрелась.
что Джаннер делал на пристани?
его привезли или он приехал сам? Техники скажут. Даже если на теле не осталось ни грана магии, скажут. Повесили его живым? И что было, кроме этого повешения
вонь.
От реки несло, и вонь эта пробивалась сквозь фильтры, которые Кохэн вручил едва ли не силой. Сказал, пригодятся. Оно и верно, пригодились.
Собаки и те задыхались.
Надо бы отправить их. Вон и Следопыты косятся, злятся и переживают за подопечных своих, которые нарезают круги по пустырю. Бессмысленное занятие. Джаннер висит здесь дня три, и за эти три дня и в более сухом местечке следы бы размыло.
Хватит, Мэйнфорд махнул рукой, и старший в троице Следопытов потянулся к свистку. Звук, раздавшийся тут же, заставил самого Мэйнфорда согнуться.
Больно!
И мерзко. Но псы подчинились, поспешили к хозяевам, повизгивая и жалуясь что на холод, что на жар. Им Мэйнфорд даже позавидовал. Вон перевозка на месте, полчасаи окажутся гончаки на псарнях, в теплых вольерах своих. Их вычешут, выскребут из короткой шерсти комки грязи. Накормят мясной похлебкой. Похвалят хоть ты сам просись.
Нет уж, в ближайшие пару часов ни теплый вольер, ни похлебка Мэйнфорду не грозили.
Снимайте! рявкнул он техникам, облепившим кран к неудовольствию чаек.
Вот уж кто поживился за счет Джаннера. И думать не хочется о том, что осталось от тела.
Кран скрипел и покачивался.
С ним покачивалось и тело.
зачем вообще было звонить в Управление? В этой глуши тело нашли бы не скоро, если вообще нашли бы. Еще пара-тройка дней, и птичьи стаи вычистили бы скелет. Кости просыпались бы в грязь, и та укрыла бы их надежно. Не впервой ей.
Но кому-то понадобилось, чтобы Джаннера нашли.
Кому и зачем?
Звонок анонимный.
Короткий.
Имя. Место.
Запись Мэйнфорд прослушал, но вынужден был признать: пустой номер. Голос исказили, и вряд ли техники смогут убрать это искажение. А тело с телом поработают, но опять же, что найдут?
Его опускали медленно, под хриплые крики птиц, не желавших отпускать законную добычу. И когда останки упали на брезент, Мэйнфорд выдохнул.
Можно убираться.
И начальству позвонить стоит, потому как эта смерть не оставит двуногих стервятников равнодушными. Пусть они и сами Джаннера на дух не переносили, но ненавистьэто одно, а информационный поводдругое.
Начнут орать о разгуле преступности.
О покушениях на свободу слова.
Да и мало ли
Упаковывайте, Кохэн умудрился сохранить не только одежду чистой, но и глянец на ботинках. Вот и все договорился.
Он сунул пальцы за воротник короткого пальто.
Думаешь, за разговоры?
Да какая разница, Кохэн и не пытался делать вид, будто эта смерть его огорчила. Главное, свое он получил, а от когоэто уже дело третье. Все одно не найдем.
Истинная правда.
Слишком много у Джаннера было врагов. Слишком часто совал он нос в чужие дела, слишком зависим был от своей силы. И похоже, влез все-таки во что-то такое, с чем не сумел справиться.
Закономерный исход.
И звонок анонимный, и эта находкапредупреждение, которое воспримут, но не поймут. Какое лобное место да без собственного храма? К вечеру начнется грызня, а к утру газеты разразятся гневливыми памфлетами, обличающими бездействие властей, которые допустили гибель такого талантливого и независимого засранца.
Не нравится мне твоя задумчивость, Кохэн вытащил платок и потер рукав, на котором расплылось белое пятно птичьей метки.
Ничем не могу помочь.
Элиза Деррингер.
Целители.
Синтия.
Джонни что нужно им было от Джонни? Госпиталь Пламенеющего сердца.
Медведь.
Тельма.
Ему определенно пора вернуться в допросную и добавить новые имена. Глядишь, и прояснится что-нибудь. А если и нет, то хотя бы не будет ощущения, что Мэйнфорд впустую тратит время.
Выяснил что-нибудь? он отвернулся, не желая видеть, как упаковывают тело. И старший техник, нахохлившийся, чем-то похожий на местных чаек, раздает команды. И птичьи стаи отзываются на команды его сонмом хриплых голосов.
Да не особо сам понимаешь, целителиприличные люди. Полиции такими не с руки интересоваться, Кохэн оставил в покое пятно. Теодор Белленштейн младший в династии целителей. Работает в госпитале Пламенеющего сердца. На хорошем счету. Молод. Перспективен. Холост, что не дает покоя местным медсестрам, хотя головой они и понимают, что он птица не их полета. Ему прочат блистательную карьеру, хотя
Завод пыхнул дымами.
И Кохэн поежился, развернулся, будто ощутив вдруг что-то. Вперил взгляд в реку, и Мэйнфорд посмотрел. Сосредоточился.
Ничего.
Потоки стабильны.
Размыты.
Слабы. Это нормально для места, где воды слишком много. И странно даже, что здесь вообще хоть какие-то линии держатся.
он происходит из известной династии. И папаша его, к слову, тоже Теодор, Кохэн говорил, не отрывая от реки настороженного взгляда. Что он видел?
Расскажет.
Если сочтет нужным.
сам понимаешь, традиции. Так вот, отец, Теодор-седьмой, а сын, выходит, восьмой, но между ними особого ладу нет. Тео наш принципиально взял фамилию матери, хотя отцовская в медицинских кругах значила многое. Скажем так, эта фамилия многие двери ему бы открыла. В колледж Тео пошел в Сайоле, хотя в Нью-Арке его бы приняли с распростертыми объятьями. Закончил с отличием. Проходил интернатуру в местном госпитале, там же и ординатуру. В Нью-Арк вернулся лет десять назад.
Что?
Паренек выглядел молодым.
У него дар, и яркий, Кохэну нравилось удивлять. Поэтому выглядит он куда моложе. Ему сорок шесть.
Почти ровесник.
И это неприятно. Мэйнфорд на свой возраст выглядит или почти выглядит, а вот Тео Тео казался юным.
Вернулся он, по слухам, ради матушки, но не в родительский дом. Снял квартиру в Первом округе. Устроился в госпиталь. С отцом сосуществует в целом мирно, но, по слухам, это и вправду скорее перемирие, чем теплые семейные связи. Что за дохлая кошка меж ними пробежаланикто не знает. К слову, у него и дядюшка имеется. Тоже Теодор.
Тело упаковывали. И чайки, чувствуя, что остались-таки без завтрака, протестовали. Они то спускались, падали, пугая техников, норовя ударить по плечу, вцепиться в волосы, то поднимались и кружили, оглашая свалку жалобными воплями.
Мерзкое местечко.
И дед их Теодор как и прадед.
А фамилия
Верно мыслишь, шеф, Кохэн увернулся от особо наглой птицы, которая вознамерилась вцепиться в смоляные его волосы. Фамилия у них только здесь и появилась. Вдруг. Наши ребята
Или кажется, что наши.
Ты сам-то веришь в такие совпадения?
Нет, не верит.
И все же все же слишком мало у них есть. Имя, всплывшее случайно, не иначе. Парень, что засветился на самоубийстве. И весьма благочинное семейство не из последних на Острове.
Идем в машину, велел Кохэн и сам же развернул шефа. В последнее время ты какой-то не такой не обижайся, но порой ты слишком много думаешь там, где думать вообще не надо
Я знаю, кто она.
Чего?
Тельма. Точнее, догадываюсь. Но скорее всего я прав
И это тебя не радует?
Чайки успокоились разом и вдруг. Они еще кружили, и в их суматошном мельтешении Мэйнфорду виделись престранные рисунки.
Люди.
Лица.
Сцены теневого театра.