Не понимаю, какое отношение не выдержал Кервуд, но умолк под свирепым взглядом Бронсона.
Прямое, мистер Кервуд, спокойно сказал Стэплдон. Вы поймете это, если наберетесь терпения выслушать меня до конца.
Мы не знаем собственных возможностей, продолжал он. Откуда эти проявления ясновидения, чтения мыслей, удивительные случаи излечения, странные возможности Гарри Гудини и способности индийских йогов жить без дыхания в течение долгих месяцев? Не нужно искать мистических или сверхъестественных объяснений. Мы существуем в бесконечном числе измерений нашего мироздания и изредка пользуемся своими вполне естественными возможностями. А чащене пользуемся, не умеем Мы ведь и мозг свой используем всего на несколько процентов его реальной силы. Это доказанный факт, описанный в «Журнале королевского медицинского общества»
Впрочем, это неважно, прервал Стэплдон собственные рассуждения. Примем в качестве рабочей гипотезы, что человеки вообще все живое и неживое во Вселеннойсуществует во множестве (может быть, бесконечном!) измерений. Сделаем следующий шаг в рассуждениях и придем к выводу К какому выводу мы придем, Майк?
Оставь, пожалуйста, свои профессорские привычки, сказал Бронсон. Ты не на кафедре, а мы со Стефаном не сдаем тебе экзамен. Излагай, мы слушаем.
Можно подумать, укоризненно произнес Стэплдон, что ты этого вывода не сделал. Мы с тобой знакомы не первый год, и я знаю цепкость твоего ума, ты всегда делаешь правильные заключения из любой заданной посылки. Просто ты не хочешь говорить этого вслух, потому что собственный вывод кажется тебе безумным, верно? Помнишь, что говорил Нильс Бор о безумной теории господина Паули?
Не помню, не сдержав раздражения, сказал Бронсон. Как я могу помнить то, чего не знаю?
Извини, примирительно сказал Стэплдон. Итак, господа, вывод из того, что мы существуем в бесконечном множестве измерений, ясен, как полдень в Порт-Саиде. Когда рождается человек, это вовсе не означает, что онего «я», его неповторимая личностьтолько в этот момент начинает существовать в природе. Нет, рождаются лишь четыре дополнительных измерения, ничтожное дополнение ко всем прочим. А когда человек умирает, эти четыревсего лишь четыре из бесконечного множества! измерения перестают быть, но наше истинное «я», возможно, даже не ощущает потери
Не служат ли ваши слова, не выдержал Кервуд, оправданием всем преступлениям? Ведь если теловсего лишь три или четыре измерения Ну, так не будет у кого-то трех измерений из бесконечного числа, какое это имеет значение для вашего мироздания?
Ого! воскликнул Стэплдон, с неожиданным интересом посмотрев на Кервуда. Вы правы, вы совершенно правы! То есть правы не в том, что я оправдываю преступления, ни в коей мере! Напротив, убийство только усугубляет Ведь убийца приносит страдания существу бесконечно сложному, и кто знает, к каким последствиям на самом деле приведет насильственная смерть лавочника, или ребенка, или солдата на войне? Но не будем сейчас углубляться в эту проблему, хорошо? Мы говорим о леди Элизабет
Да? сказал Кервуд. Я как-то уже и забыл, что мы говорим о ней.
Я вам напомню, вздохнул Стэплдон. Когда человек рождается и когда человек умирает, это еще не означает, что наше «я» возникает из ничего или перестает быть. Но, господа, кто знает, как рождается и как умирает то удивительно сложное существо, чьей четырехмерной частью являюсь я или вы, мистер Кервуд? Оно, это существо, может жить в огромном числе измерений, но смерть властна и над ним. Как оно умирает, скажите? Исчезают какие-то измерения? И не может ли случиться так, что существо это настолько старо, что полная смерть его неизбежна, и измерения его отмирают одно за другим, их становится меньше и меньше, я не знаю, в какой последовательности это может происходить, но то, что мы видели, говорит о том Из бесконечного числа измерений остаются пять или шесть, а потом четыре, три, два
Когда леди Элизабет, сказал Бронсон, на глазах сэра Эндрю превратилась в плоское изображение
Вы можете представить его состояние? подхватил Стэплдон. Впрочем, судя по всему, она знала, что с ней может произойти, и готовила его к этому. Сэр Эндрю ведь не так давно увлекся живописью? Разве он рисовал свои картины, когда здесь не было леди Элизабет?
Вопрос был обращен к Кервуду, и тот ответил:
Нет, прежде сэр Эндрю увлекался охотой, а когда познакомился с леди Элизабет, охоту забросил, купил краски, об этом говорили в деревне, и понятно, как объясняли
Естественно, улыбнулся Стэплдон, молодаяженщина, романтическое увлечение Дело в том, господа, что сэр Эндрю заранее готовил мир, в котором его Лиззи предстояло жить, когда она
Ужас, пробормотал Бронсон. Если ты прав, Вилли, то я не хотел бы жить в том кошмаре, в котором сэр Эндрю существовал эти годы.
Ужас, повторил Стэплдон. Но если говорить о кошмаре Как жила эти годы молодая женщина, представлявшая, что когда-нибудь, может, скоро, может, даже завтра ей предстоит стать двумерным существом нет, все-таки трехмерным: мы забываем о третьем измерениивремени.
Господа, сказал Кервуд, я слушаю вас, вы так серьезно рассуждаете, будто думаете, что эта женщина на самом деле
Бронсон и Стэплдон воззрились на Кервуда с таким видом, будто он в присутствии приходского священника прокричал на всю церковь, что Бога нет.
Ты знаешь факты, Стефан, медленно проговорил старший инспектор. Если у тебя есть иное объяснение
Убил и закопал в саду, прогремел Кервуд. И устроил представление, на которое вы оба купились, будто дети, впервые увидевшие, как иллюзионист перепиливает женщину.
Ну да, ну да закивал Стэплдон. Так в деревне и будут говорить.
Уже говорят, отрезал Кервуд.
И с этим невозможно ничего сделать, согласился Стэплдон. Кто-то все равно заявит в полицию.
В полицию! воскликнул Кервуд. Я и есть здесь полиция, вы забыли? Что вы предлагаете, вы оба? Чтобы я написал: естественная смерть многомерного существа, проживавшего в виде женщины?
Стефан, не горячись, жестко сказал Бронсон, положив ладонь на колено приятелю. Что ответил сэр Эндрю на вопрос о том, где леди Элизабет?
Понес чушь, будто она уехала в Эдинбург!
Ты можешь доказать, что леди Элизабет этого не сделала?
Нет, но это может Ярд, а ты там не последний человек.
Именно. Ярд не станет этим заниматься, Стефан. Успокойся, наконец.
Майк, ты веришь во все то, что тут нагородил мистер Стэплдон?
Я видел леди Элизабет, помолчав, сказал Бронсон. Я говорил с ней.
Я видел, как она умерла, добавил Стэплдон. Пространственных измерений уже не было, оставалось единственноевремя. Чистое время, она еще была жива, а потом и это последнее измерение исчезло, смерть стала абсолютной
Бред какой-то, сказал Кервуд. У меня свои представления о долге. Я думал я надеялся, что ты, Майк, подскажешь, как справиться с этим делом, но Извините, господа, я должен покинуть вас на время.
Стэплдон и Бронсон проводили Кервуда хмурыми взглядами, никто из них не сделал движения, чтобы его остановить.
Похоже, сказал Стэплдон, когда шаги стихли, мы с тобой одинаково представляем, что застанет твой друг, когда явится к сэру Эндрю.
Боюсь, для него это будет шоком, пробормотал Бронсон. Он тут в деревне отвык от таких зрелищ.
У сэра Эндрю есть оружие?
Конечно. Как минимумохотничье ружье. Впрочем, кто знает, что он выбрал. Он ведь так и не поверил, что его Лиззи умерла совсем. Везде и навсегда.
Ты думаешь? недоверчиво сказал Стэплдон.
Я говорил с ним. Ты правона забила ему голову многомерием. Он ушел, чтобы быть с нейв других измерениях, если в наших четырех это больше невозможно.
Мужчины долго молчали. Стэплдон размышлял, возможно, о сложном устройстве мироздания, а на языке Бронсона давно вертелся вопрос, который он не решался задать.
Ты видел, спросил он наконец, как леди Элизабет
Стэплдон поднял на старшего инспектора измученный взгляд.
Последний луч, сказал он. Яркий зеленый луч, как при заходе солнца. Такой удивительный Как улыбка. А потом луч погас, на полотне осталасьты виделанфилада комнат, уходящая в бесконечность.
Бесконечность, повторил Бронсон. Да, пожалуй, сэр Эндрю знал все.
Стэплдон промолчал.
Когда вернулся подавленный Кервуд (ему пришлось вызывать доктора Фишера, и тот констатировал смерть сэра Эндрю Притчарда от пулевого ранения в голову), старший инспектор поднялся ему навстречу и сказал:
Ну что, старина? Дело закрыто?
Вы знали, пробормотал Кервуд. Вы все знали
Когда первый утренний поезд в сторону Ливерпуля? поинтересовался Стэплдон.
И в сторону Лондона, добавил Бронсон.
Вы знали, повторил Кервуд.
Она сказала, Стэплдон взял Кервуда за локоть, «Последней умирает любовь». Сэр Эндрю понял. Я тоже. И Майк. А вы, Стефан Неужели вы никогда не любили?
Господи, пробормотал Кервуд, Конни
Он зажмурилсядолжно быть, увидел в своей памяти яркий зеленый луч, вспыхнувший и погасший на темном фоне закатного неба.
Что там, за дверью?
В зале горели люстры, и я хорошо видел лица людей, сидевших в первых рядах. Я всегда смотрел на эти лица, когда читал лекцию. Мне нравилось наблюдать, как менялось их выражение по мере того, как я рассказывал о случаях, свидетелем которых был сам. И о тех доказанных случаях, свидетелем которых я не был, но очевидцызаслуживающие полного доверия людирассказывали мне в мельчайших деталях обо всем, что происходило на их глазах.
Джентльмен, сидевший в первом ряду, грузный мужчина лет пятидесяти в черном костюме, серой рубашке и строгом темном галстукеоткровенно скучал, когда я произносил вступительное слово, и так разозлил меня, что я обратил свои слова лично к нему:
Я хочу сегодня поведать вам о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующих здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону мы должны сами, своим умом найти путь к спасению, и путь этот усыпан терниями.
Джентльмен с первого ряда и его юная спутница, чью руку он держал на протяжении всего моего выступления, смутился, увидев, что взгляд мой направлен в его сторону, но сразу придал лицу выражение высокомерного пренебрежения. Я начал рассказывать о случае в Чедвик-холле, а потом о сеансе в Бирмингеме и, наконец, о том, что проделывал дух Наполеона, вызванный медиумом Сасандером в Риджент-сквер, и с удовлетворением заметил, что на лице этого джентльмена появилось удивленное выражение, он нахмурился, на какое-то время выпустил руку своей спутницы, а когда вновь о ней вспомнил, то выражение его лица было совсем отрешеннымя уже «взял» его, он стал моим, мне нравились эти моменты, они воодушевляли меня, они не то чтобы придавали мне сил, но лишний раз (хотя разве хоть какой-нибудь раз может быть лишним?) показывали: всех можно убедить, даже тех, кто не верит в Творца и Божий промыселпусть они остаются в своем неверии, но фактам, свидетелям они обязаны если не поверить, то понять, что не могли столь разные очевидцы, в столь разных местах и при столь различных обстоятельствах ошибаться, говорить неправду или, того хуже, намеренно мистифицировать близких им и дорогих людей.
Когда я закончил, джентльмен с первого ряда сначала оглянулся назад, будто только теперь обнаружил, что находился в зале не один со своей спутницей, а потом начал громко аплодировать, стараясь теперь не уйти от моего взгляда, а, напротив, поймать его и, возможно, просить взглядом прощения за свое недостойное неверие. Спутница его хлопала вежливо, она относилась к числу тех холодных женщин, которые держат мужчин в узде, как запряжную лошадь, командуют ими, но сами не способны на сильные чувства, и холодность их обычно делает супружескую жизнь подобной бескрайней пустыне, где на пути каравана, бредущего в будущее, не встретится ни одного оазиса.
Спасибо, господа, сказал я, чувствуя, как зарождается огонек боли в левом боку, чуть ниже сердца. Спасибо, что вы пришли и выслушали меня со вниманием.
Я прошел за кулисы, где меня ждал Найджел, надел поданное им пальто, потому что на улице, по словам моего дворецкого, стало прохладно, и направился к боковому выходу, сопровождаемый взглядами театральных рабочих, слушавших мое выступление из-за кулис и не смевших подойти ко мне, чтобы задать наверняка мучившие их вопросы. Я сам подошел бы к этим людям, но боль в левом боку заставила меня идти к выходу, не глядя по сторонам. Разумеется, я не подал видушел, выпятив грудь, как гренадер на плацу, и высоко подняв голову, но страх, возникавший у меня всякий раз, когда начинался приступ стенокардии, страх, о котором не знал и не должен был знать никто, даже самые близкие люди, даже Джинтем более Джин! кто-нибудь мог прочитать в моем взгляде, и потому я смотрел поверх голов, что наверняка выглядело со стороны признаком дешевого снобизма, который я сам не терпел ни в себе, ни в своих друзьях и знакомых.
У выхода стоял, подпирая стену, мужчина в черном костюметот, с первого ряда. Спутницы с ним не было, мужчина выглядел смущенным, я не мог пройти в дверь, не задев этого человекаясно было, что он дожидался моего появления, и заговорил, как только мы встретились взглядами.
Прошу прощения, сэр Артур, сказал он, мое имя Джордж Каррингтон, и если у вас найдется для меня несколько минутне больше, я не собираюсь злоупотреблять вашим вниманием, то мы могли бы поговорить о вещах, которые, я уверен, вызовут ваш интерес. А может, даже
Он умолк, глядя на меня, прислушивавшегося не столько к его словам, сколько к собственным ощущениям, о которых не нужно было знать никому, тем болеепостороннему человеку, пришедшему на лекцию лишь за компанию с молодой особой, а теперь готовому изменить свои устоявшиеся взгляды и сообщить об этом человеку, под чьим влиянием эти взгляды столь радикально изменились.
Я широко улыбнулся и протянул руку со словами:
С вами была красивая молодая леди, ваша дочь, вы оставили ее в зале?
Он смутился еще больше и, отвечая на мое пожатие, сказал:
Патриция поехала домой, я взял ей такси, потому что хотел переговорить с вами, но Вы плохо себя чувствуете, сэр Артур? Я могу вам помочь?
Он мог помочь мне дойти до машины, но янадеюсь, не очень невежливооттолкнул его руку, Найджел распахнул перед нами дверь, и я поспешил выйти на улицу, где было хотя и очень прохладно для сентябрьского дня, но свежий ветерок, перелетавший от дерева к дереву и срывавший желтые листья с крон, мог вернуть меня к жизни быстрее, чем лекарства, лежавшие в аптечке в машине.
Боль действительно отпустила меняне совсем, но достаточно, чтобы не думать о ее существовании, мой спутник следовал за мной на расстоянии шага, Найджел распахнул заднюю дверцу машины, и я, пригласив мистера Каррингтона (надеюсь, я правильно расслышал фамилию), сел рядом. Нейджелу, занявшему водительское место, я сказал:
Сделаем круг вокруг Риджент-парка, хорошо? Я хочу поговорить с мистером Каррингтоном.
Вы действительно хорошо себя начал фразу мой новый знакомый, но я перебил его словами:
Вы не так давно оставили службу, верно?
Три месяца назад, механически ответил Каррингтон и лишь после этого хлопнул себя ладонями по коленям и воскликнул:Вы именно тот человек, которому я давно мог рассказать все! Но мне казалось настолько невежливым вас беспокоить
Он умолк на мгновение и спросил с ненаигранным интересом:
Как вы догадались, что я недавно оставил службу и что со мной на лекции была моя дочь?
Я мог бы, конечно, сыграть с ним в любимую игру плохих сыщиков, но сейчас у меня не было настроения для мистификаций, и я ответил коротко:
Мне так показалось. Я мог попасть пальцем в небо, но рад, что не ошибся.
Мистер Каррингтон не поверил моему объяснению, он вообразил, что я применил знаменитый дедуктивный метод, согласно которому следовало бы сказать, что джентльмену его возраста и положения не пристало являться в общественные места с молодой любовницей, а женой ему эта женщина быть не могла, потому что на ее пальце (и на его тоже, кстати говоря) не было обручального кольца, а если еще принять во внимание бросавшееся в глаза фамильное сходство, то кем еще могла быть эта милая девушка, если не дочерью стареющего мужчины, оставившего службу, о чем свидетельствовала его выправка, прямая спина и поза, которую он не мог изменить, даже сидя в первом ряду партера?